Мудрый Юрист

Первые философско-правовые чтения памяти академика

Сокольщик Илья Михайлович, младший научный сотрудник сектора истории государства, права и политических учений Института государства и права Российской академии наук.

2 октября 2006 г. в Центре теории и истории права и государства Института государства и права РАН проходили первые Философско-правовые чтения памяти академика В.С. Нерсесянца, получившие название "Наш трудный путь к праву". К этой дате издательством "Норма" (в котором, заметим, были опубликованы практически все основные труды В.С. Нерсесянца последнего десятилетия) был напечатан сборник статей под аналогичным названием <1>.

<1> Наш трудный путь к праву: Материалы философско-правовых чтений памяти академика В.С. Нерсесянца / Сост. В.Г. Графский. М.: Норма, 2006.

Участникам чтений были предложены для обсуждения вопросы, поставленные и оригинально разработанные в трудах нашего выдающегося современника академика В.С. Нерсесянца:

  1. Правовой закон и его современные воплощения.
  2. Принципы равенства и справедливости в текущем законодательстве.
  3. Новые объяснительные возможности либертарной теории права в обсуждении глобализации и универсализации права.

Открыл заседание проф. В.Г. Графский (руководитель Центра теории и истории права Института государства и права Российской академии наук). Он отметил, что В.С. Нерсесянц, которого мы все хорошо помним и любим, был, на первый взгляд, одним из нас, но в то же самое время он был и останется в нашей памяти человеком во многих отношениях необыкновенным. Более чем кто-либо он оказался предрасположенным к философскому осмыслению всего происходящего в стране и мире и незаурядному публичному обсуждению современного социально-исторического опыта. Недаром его итоговая работа "Философия права", впервые изданная в 1997 году, свалилась как снег на голову во всей ее полновесной фундаментальности в качестве одной из самых авторитетных и часто цитируемых философских работ.

При этом он всегда оставался преданным до самозабвения служителем академической науки. По его инициативе, под его руководством и при личном участии написаны самые фундаментальные теоретические работы нашего института за последние двадцать - тридцать лет: пятитомная история политических и правовых учений <2>, четырехтомная история русского права <3>, коллективная работа сектора историков "Политико-правовые ценности: история и современность" <4>, учебник по истории политических и правовых учений, вышедший 4 изданиями <5>, а также фундаментальный учебный спецкурс под названием "Проблемы общей теории права и государства" <6>.

<2> См.: История политических и правовых учений. Древний мир. М., 1985; История политических и правовых учений. Средние века и Возрождение. М., 1986; История политических и правовых учений. XVII - XVIII вв. М., 1989; История политических и правовых учений. XIX в. М., 1993; История политических и правовых учений. XX в. М., 1995.
<3> См.: Развитие русского права в XV - первой половине XVII в. / Отв. ред. В.С. Нерсесянц. М., 1986; Развитие русского права во второй половине XVI - XVIII вв. / Отв. ред. Е.А. Скрипилев. М., 1992; Развитие русского права в первой половине XIX в. / Отв. ред. Е.А. Скрипилев. М., 1994; Развитие русского права во второй половине XIX в. / Отв. ред. Е.А. Скрипилев. М., 1997.
<4> См.: Проблемы ценностного подхода в праве. М., 1996; Политико-правовые ценности: история и современность. М., 2000.
<5> См.: История политических и правовых учений: Учебник для вузов / Под общей редакцией В.С. Нерсесянца. М., 1996 и последующие издания.
<6> См.: Проблемы общей теории права и государства: Учебник для вузов / Под общей редакцией В.С. Нерсесянца. М., 1999.

В конце своего жизненного пути Владик Сумбатович сумел еще раз переработать и дополнить свою "Философию права" <7> и написать собственный учебник по истории политических и правовых учений <8>.

<7> См.: Нерсесянц В.С. Философия права: Учебник для вузов. 2-е изд. М., 2006.
<8> См.: Нерсесянц В.С. История политических и правовых учений: Учебник для вузов. М., 2005.

Следует напомнить, что именно благодаря его усилиям название дисциплины "История политических учений" было заменено на привычное сегодня - "История политических и правовых учений". Это изменение стало во многом освежающим и принципиально важным в условиях господства советско-легистского восприятия и использования права с его всепроникающим и всесокрушающим акцентом на политической составляющей в социальном бытии человека - в частности, на его жизни в государстве, в партии, в профсоюзе, на каждом отдельном предприятии и в каждом учреждении и чуть ли не в каждой семье члена профсоюза или комсомола.

Творческое горение В.С. Нерсесянца поддерживалось многими источниками - помимо философии, в этой роли выступала поэзия. Если в области философской его можно считать продолжателем гегелевской традиции в восприятии истории права как главной составляющей в истории социального и духовного прогресса, то в области поэтической его можно назвать одиноким рыцарем свободы <9>.

<9> См.: Сборники стихов В.С. Нерсесянца: На перекрестках безвременья. М., 1990; Настроения. М., 1996; Творемы. М., 2001.

О возможности и реальной осуществимости такой социальной роли личности в современных условиях он сам высказался однажды в таких словах - "Свободы вечный современник". Ясное дело, что и либертарная теория права связывает право со свободой человека во все исторические времена, вплоть до сегодняшней стадии социальной эволюции.

Поэтому становится понятным не только общефилософский смысл, но и всякий другой смысловой оттенок заглавия книги В.С. Нерсесянца "Наш путь к праву" <10>, которое мы, чуть изменив, позаимствовали в нашем сборнике статей, посвященных его памяти.

<10> Нерсесянц В.С. Наш путь к праву: от социализма к цивилизму. М., 1992.

Известно, какими специфическими смыслами обрастали слова "наше" и "наши" в конце 80-х начале 90-х годов и какими оно нагружено сегодня. Но для философско-правового обсуждения существенно другое, а именно то, что взятая в контексте всемирной истории конструкция "наш путь" настраивает на обсуждение национально-государственной и одновременно универсальной самобытности этого пути - при всей общепринятости мнения относительно его похожести или непохожести на путь других народов, европейских и иных.

Тематика чтений имеет некоторую ограничительную очерченность благодаря трем основным и заранее сформулированным вопросам. Главный замысел этого способа обсуждения заключается в том, чтобы дать возможность быть услышанными присутствующим здесь представителям самых разных научных коллективов из самых разных районов страны - Москвы, Санкт-Петербурга, Воронежа и Орла, Краснодара и Екатеринбурга, а также приглашенным зарубежным коллегам.

В своем выступлении д.ю.н. В.В. Лапаева (Российская академия правосудия) подняла ряд актуальных вопросов понимания и интерпретации прав человека в условиях глобализации:

Глобализация - это сложное явление, охватывающее самые разные аспекты современной социальной жизни (юридический, экономический, политический, культурологический и т.д.). В этом взаимосвязанном комплексе различных направлений глобализационных процессов особое место занимает юридическая глобализация, под которой понимается универсализация и унификация права в рамках национальных правовых систем и в международном масштабе <11>. Дело в том, что именно от степени юридической глобализации в существенной мере зависит, по какому сценарию пойдет развитие экономических, политических и иных направлений глобализационного процесса: по силовому, авторитарно-олигархическому, обеспечивающему односторонние преимущества для наиболее развитых государств, или по правовому, демократическому, нацеленному на поиск баланса интересов различных стран, регионов, этносов, наций и т.д. Очевидно, что Россия как далеко не самый сильный игрок на этом поле кровно заинтересована в развитии юридической глобализации, которая позволила бы ей на договорной основе (с соблюдением принципа формального равенства сторон договора) отстаивать свои интересы в диалоге с более сильными партнерами по внутриглобальным отношениям. Однако вопреки этому в последние годы в нашей стране подвергается все более массированным нападкам лежащий в основе юридической глобализации принцип универсальности прав человека. На этом моменте мы и хотели бы остановиться подробнее.

<11> Процессы универсализации права и государства в глобализирующемся мире // Государство и право. 2005. N 5. С. 40.

То обстоятельство, что период переживаемого нашей страной коренного реформирования совпал по времени с усилением тенденций к глобализации, вряд ли можно считать случайным. Судя по всему, эти реформы в значительной мере и были обусловлены процессами глобализации, сломавшими железный занавес и втянувшими Россию в общемировой поток универсализации политико-правовых отношений. Важной вехой на пути встраивания России в общецивилизационный процесс демократического правового развития стало принятие Конституции 1993 г., закрепившей принцип приоритета прав человека и приоритетный характер общепризнанных принципов и норм международного права в системе российского законодательства, а также обозначившей переход от системы советов к парламентаризму и разделению властей. Первое десятилетие после принятия Конституции развитие страны в целом (при всей неизбежной непоследовательности) шло в очерченном конституционно-правовом русле. Однако в последние годы в политико-правовой практике происходит все более заметное отклонение от направления, заданного конституционными либерально-правовыми ориентирами в сторону усиления авторитарного начала.

В качестве идеологического сопровождения этих процессов сейчас активно реанимируются и обновляются разные концепции особого пути России, не вписывающегося в вектор либерально-правового развития западной цивилизации. Внутренняя мотивация сторонников такого подхода самая различная - от конъюнктурного желания оправдать усиление авторитарных тенденций внутри страны до искренней озабоченности тем обстоятельством, что стихийное развитие процессов глобализации чревато опасностью одностороннего пересмотра сложившегося миропорядка в пользу отдельных наиболее развитых стран <12>.

<12> Разделяя эту озабоченность, мы хотели бы тем не менее отметить, что в сложившейся ситуации высказывать ее надо очень осторожно и взвешенно, четко различая критику антиправовых тенденций в развитии процессов глобализации, свои сомнения в готовности отдельных стран и целых регионов к встраиванию в глобализационные процессы и опасения по поводу опасной практики насаждения западных либерально-правовых ценностей в неподготовленную для этого почву от оспаривания самой идеи универсальности прав человека и отрицания значения юридической глобализации как гарантии против силовых сценариев мировой политики. Это необходимо, так как эта критика, эти сомнения и опасения умело используются теми отечественными экспертами, чьей профессией стало оправдание авторитарных тенденций в развитии российских внутриполитических отношений.

При этом одни критики универсальности прав человека говорят, что демократия и права человека - это специфически западные феномены, и они подходят только для Запада, а странам, которые относятся к иным цивилизационным моделям, присущи иные системы нормативной регуляции. И в таком подходе есть своя научная логика и есть своя правда (т.е. они дают достаточно последовательную, хотя, полагаем, одностороннюю, ограниченную интерпретацию существующей реальности). Другие же утверждают, что бывает разное право и, соответственно, разная демократия, не утруждая себя пояснением, почему это "разное" они называют правом и демократией. Последний подход у нас более популярен, потому что говорить, будто право и демократия не годятся для России или (что то же самое) Россия не годится для права и демократии, - это брать на себя слишком большую нагрузку. Гораздо легче ссылаться на самобытность нашего права и демократии.

Что касается отечественной демократии, то ее самобытность подчеркивают, маркируя понятие демократии какими-то дополнительными эпитетами (управляемая или суверенная). Причем и в том и в другом случае оказывается, что главным признаком самобытности такой "демократии" является ее авторитарный характер. Популярная одно время концепция управляемой демократии, направленная на оправдание авторитарных особенностей отечественной политико-правовой системы, сошла на нет после того, как В. Путин публично от нее отмежевался. Это была конструкция, созданная главным образом для внутреннего потребления. В отличие от нее идея суверенной демократии ориентирована прежде всего вовне, преследуя целую систему целей разного уровня. На поверхности лежит намерение продемонстрировать Западу свою озабоченность по поводу "навязывания" России западных (т.е. правовых, либерально-демократических) ценностей. За этим стоит легко проглядываемое желание под флагом защиты державной независимости оправдать отход от принципов правовой демократии. И еще глубже запрятаны опасения перед угрозой международно-правового давления, которое может последовать в том случае, если Запад решит, что объем нарушения в стране прав человека позволяет ему осуществить такое давление. А надо признать, что такая угроза вполне реальна, потому что в современном мире права человека - это уже не некие абстрактные положения естественно-правовой доктрины, а позитивированные в международно-правовых документах общепризнанные принципы и нормы международного права, снабженные эффективными средствами принуждения.

Когда же говорят об особенном, специфически российском праве, не укладывающемся в рамки западноевропейской доктрины прав человека, то эту российскую правовую самобытность обычно связывают с особым подходом к вопросу о соотношении прав человека с ценностями нравственного, религиозного, национального, идеологического и иного порядка. Западноевропейская правовая доктрина, как известно, базируется на признании приоритета прав человека перед другими социальными ценностями. Ведь именно право (т.е. права человека), а не нравственность, религия или идеология является, согласно Всеобщей декларации и Пактам о правах, "основой свободы, справедливости и всеобщего мира".

Этот ключевой момент западноевропейской правовой доктрины, получивший закрепление в ст. 2 Конституции РФ, оспаривается сейчас и коммунистами (которые всегда исходили из принципа доминирования коллектива над личностью), и державниками (утверждающими приоритет государства над гражданином), и евразийцами (которые право народов ставят выше права человека), и представителями целого ряда иных идейно-политических течений. Недавно к ним присоединилась и Русская Православная Церковь, которая "от имени самобытной русской цивилизации" провозгласила на Х Всемирном русском соборе, что "такие ценности, как вера, нравственность, святыни, Отечество" стоят не ниже прав человека". И даже некоторые юристы уже заговорили о том, что в рамках российской конституционной модели преодолевается западный индивидуализм и "утверждается, что коллективные интересы (общества, государства) не менее существенны, чем интересы отдельной личности" <13>.

<13> Хабриева Т.Я. Российская конституционная модель и развитие законодательства // Конституция и законодательство. По материалам международной научно-практической конференции (Москва. 29 октября 2004 г.). М. 2004. С. 9. Весьма показателен и тезис о том, что "Конституция Российской Федерации, проявляя уважение к многогранности личности, признает неисчерпаемость ее прав и свобод, характеризуя их как высшую ценность для человека". (Там же. С. 11.) Между тем Конституция Российской Федерации, как следует из смысла ст. 2, признает человека, его права и свободы в качестве высшей ценности не для самого человека (что само собой разумеется), а для государства, подчеркивая, что "признание, соблюдение и защита прав и свобод человека и гражданина - обязанность государства" (ст. 2) и что эти права "определяют смысл, содержание и применение законов, деятельность законодательной и исполнительной власти, местного самоуправления, обеспечиваются правосудием" (ст. 18).

По этому поводу можно сказать следующее. С позиций либертарной концепции правопонимания всякое отклонение от присущего только праву универсального принципа формального равенства в сторону иных нормативных регуляторов (нравственных, религиозных, идеологических и т.п.) неизбежно чревато произволом и насилием над личностью, какими бы высокими идеями и ценностями оно ни прикрывалось. Потому что свобода в человеческих взаимоотношениях, т.е. свобода человека в его взаимоотношениях с другими людьми, возможна только в пределах действия принципа формального равенства, в рамках которого один человек равен другому человеку, а следовательно, независим от него, а значит свободен. За рамками этого принципа, где вступают в действие нравственные, религиозные или идеологические регуляторы, человек как субъект общественных отношений попадает в зависимость от степени нравственного совершенства, а также религиозной или идеологической терпимости своих партнеров по взаимоотношениям.

Сторонники самобытности российского права любят ссылаться, с одной стороны, на присущее российскому менталитету ощущение соборности (т.е. духовного единства, единения в любви), а с другой стороны - на формулировки ряда международно-правовых документов, где говорится о необходимости подчинения индивидуальной свободы требованиям общего блага, общезначимым ценностям, общим интересам и т.д.

Что касается соборности, то это категория не правовая, а религиозно-этическая. Говорить о соборности правового российского сознания - это значит расписываться в неспособности или в нежелании разграничить нравственные и религиозные начала общественного сознания от его правовой составляющей. На практике это всегда означает отступление от правового начала, выраженного в правах отдельного человека, в сторону коллективного (общегосударственного, общенародного, общеконфессионального и т.п.) интереса, стоящего над индивидом и подавляющего индивидуальную свободу.

Ссылки же на содержащиеся в международно-правовых документах положения о подчинении индивидуальной свободы требованиям общего блага в данном случае некорректны, поскольку они не учитывают то обстоятельство, что в рамках западноевропейской философско-правовой традиции общее благо трактуется не как нечто стоящее над благом отдельного человека, а как общее условие возможности блага каждого отдельного человека. Общее благо, пишет В.С. Нерсесянц, - это "признание и результат естественно-правового равенства индивидуальных благ" <14>. Таким образом, понятие "общее благо" предстает как правовая категория, выражающая наличие условий для равносправедливой реализации блага каждого. В этом смысле "по своей естественно-правовой сути, общее благо всех и благо каждого - это одно и то же" <15>. Носителями общего блага "являются сами члены данного сообщества (каждый в отдельности и все вместе), а не те или иные институты (общество, государство, союзы и т.д.) в качестве неких автономных и независимых субъектов, отчужденных от членов этого сообщества и господствующих над ними" <16>.

<14> Нерсесянц В.С. Проблема общего блага в постсоциалистической России // Российское правосудие. 2006. N 4. С. 5.
<15> Там же. С. 5.
<16> Там же. С. 7.

Такое понимание общего блага никогда не было свойственно России, где в силу целого ряда причин соотношение личного и общего интереса всегда представало как подавление частного, личного начала интересами власти. В рамках российской конструкции государства соотношение власти, населения и территории выстраивалось по формуле: "население как бесправное средство в руках бесконтрольной власти для укрепления своего могущества, расширения и удержания территории своего государства" <17>. При социализме эта историческая традиция получила новое развитие, в результате чего интересы личности были полностью подчинены так называемому общественному интересу, монополия на определение и выражение которого принадлежала коммунистической партии.

<17> Там же.

Конституция РФ 1993 г. провозгласила либерально-правовой принцип приоритета прав личности перед другими социальными ценностями. Но Конституция не стала реальной основой общественного согласия. Показательно, что уже в 1994 г. по инициативе президентской администрации были предприняты попытки заключения так называемого Договора об общественном согласии. Этот документ интересен, в частности, своими формулировками, касающимися проблемы общего интереса, которые сформулированы "не в духе концепции общего блага, а по существу в виде господства исходно заданного (неопределенного и отчужденного от частных интересов) "общего интереса" как некоего абстрактного и самодовлеющего целого - общества, государства, страны в целом" <18>. Такое понимание проблемы общего блага в целом остается доминирующим в нашей политической и правовой практике.

<18> Там же. С. 11.

Традиционные для России представления о самобытности нашего политико-правового развития и непригодности для нас западноевропейских ценностей в последние годы получили идеологическое подкрепление со стороны западных сторонников популярного в настоящее время постмодернистского мировоззрения с его отрицанием поступательного характера цивилизационного движения и признанием равноправия различных альтернатив исторического развития. Применительно к правовому развитию логика постмодернистов состоит в следующем: поскольку закон и суд, говорят они, в той или иной форме существуют в разных странах и в разные исторические эпохи, то существует и разное право, и разное правосудие. И если эти нормативные системы и эти институты разрешения правовых споров эффективно справляются со своими функциями, то нет никакого смысла сравнивать их с европейским правом и правосудием, потому что они представляют собой равноценную альтернативу западноевропейской правовой системе. Очевидно, что такой подход ограничен рамками позитивистской парадигмы правового мышления. Он рассматривает право с позиций юридического позитивизма в его легистской либо социологической, антропологической или психологической версиях, трактующих право как закон или как фактически сложившиеся социальные нормы, отношения, формы сознания и т.п.

Отрицание наличия единого вектора правового развития связано в конечном итоге с отрицанием наличия того, что в философско-правовой традиции называется сущностью права и является критерием оценки исторического процесса с точки зрения присущей ему степени развитости правового начала. Между тем, если исходить из понимания сущности права как формального равенства (которое есть выражение свободы в общественной жизни) и если при этом смотреть на историю без западной политкорректности, призванной компенсировать известные издержки европоцентризма, то нельзя не признать, что человечество с разной последовательностью и разными темпами развивается в общем направлении - в сторону свободы и права, т.е. от меньшей свободы ко все большей свободе каждого отдельного человека, выраженной в форме прав отдельной личности. В этом смысле именно "свобода индивида (ее мера, характер, содержание и т.п.) выступает в качестве главного критерия и основного итога достижений человеческой цивилизации на соответствующей ступени ее развития" <19>.

<19> Нерсесянц В.С. Право - математика свободы. М., 1996. С. 3.

Нельзя не признать, что Запад дальше других продвинулся по этому пути. Однако данное обстоятельство вовсе не означает, что западное право является безусловным эталоном для всего общецивилизационного правового развития. Таким эталоном служит не само фактически складывающееся западное право (нередко допускающее на практике двойные стандарты), а лежащий в его основе принцип формального равенства, который в рамках естественно-правовой доктрины, доминирующей на западноевропейском правовом пространстве, предстает в виде тезиса о том, что люди рождаются равными в своем достоинстве и правах. Поэтому если мы хотим иметь позицию для критической оценки западноевропейской правовой практики, то это должна быть более высокая общечеловеческая правовая позиция, использующая в качестве критерия оценки принцип формального равенства, а не доправовые по своей сути доморощенные представления о некой российской правовой самобытности.

В ходе дискуссий о суверенной демократии В.Ю. Сурков высказал важную мысль о том, что Россия должна участвовать в том международном общественно-политическом дискурсе, в ходе которого формируются позиции международного сообщества по вопросам права и демократии, чтобы не оказаться в роли того, "кто только слушает, а потому и слушается" <20>. Но для того, чтобы "иметь свой голос" в этих дискуссиях, необходимо говорить с Западом именно о праве, и говорить надо на правовом языке, показывая (хотя бы на уровне теории) более высокие образцы правопонимания, чем та архаичная естественно-правовая доктрина, на основе которой строится западноевропейская правовая практика. Тем более что у нас есть такая теория - либертарная концепция правопонимания, выросшая из философско-правового осмысления того большого и поучительного опыта бесправия, который был и есть у России.

<20> См.: Пришли к согласию. Выступление В. Суркова на "Круглом столе" "Российской газеты", посвященном обсуждению концепции суверенной демократии // Российская газета. 31 августа 2006 г.

Особого внимания в этом контексте заслуживает концепция цивилизма, представляющая собой продолжение и развитие либертарного правопонимания. Развивая идею об исторически изменяющемся социальном содержании правового принципа формального равенства под углом зрения ключевой для всего постсоциалистического развития проблемы преобразования отношений собственности, В.С. Нерсесянц разработал концепцию постсоциалистического общественного строя, в котором формальное правовое равенство дополняется новым (экономическим) содержанием, включающим в себя формальное равенство в сфере отношений собственности <21>.

<21> См.: Нерсесянц В.С. Наш путь к праву: от социализма к цивилизму. М., 1992; Он же. Постсоциалистическая Россия. Цивилизм как национальная идея // Независимая газета. 1995. 1 декабря; Он же. Национальная идея России во всемирно-историческом прогрессе равенства, свободы и справедливости. Манифест о цивилизме. М., 2000.

Концепция цивилизма остается невостребованной нашей политико-правовой практикой. Между тем на Западе сейчас появляются идеи, созвучные данной концепции <22>. Правда, там эти идеи в случае их реализации не приведут к смене общественного устройства, а станут лишь очередным шагом на пути к социальному государству в рамках буржуазной модели частной собственности. Ведь на Западе, в отличие от России, осуществившей путем колоссальных усилий и жертв социализацию частной собственности, не созданы предпосылки для цивилитарного преобразования частной собственности некоторых отдельных лиц в индивидуальную собственность каждого гражданина (как это предполагает концепция цивилизма). И судя по всему, Россия, проделав тяжелую черновую работу Истории, после которой и открылась возможность цивилизма как нового более справедливого общественного строя, в очередной раз не сумеет воспользоваться плодами своих больших усилий.

<22> Например, в Германии широко обсуждаются обоснованные экономистами предложения о выплате каждому гражданину страны ежемесячной суммы в размере около 1,5 тыс. евро. Эти так называемые "цивильные деньги", или "деньги для всех", должны составить тот базовой доход, который обеспечит всем гражданам (независимо от их возраста и трудового вклада) материальные гарантии достойной жизни, избавит людей от страха перед будущим, а общество - от социальных конфликтов. Gotz Werner. Das manische Schauen macht uns alle Krank // Stern. N 17. 20.04.2006. С. 177 - 181.

Свое видение проблемы распространения идеологии прав человека в мире предложила в своем выступлении и член-корр. РАН Е.А. Лукашева (ИГП РАН):

Идея универсальности прав человека, сформулированная во Всеобщей декларации прав человека 1948 г. и других международно-правовых актах, длительное время принималась как аксиома. Не вызывала сомнений приемлемость прав человека для всех стран и народов современного мира. Однако в последнее десятилетие все чаще возникает вопрос о реальности действия этих прав, их приживаемости в ряде регионов мира, особенно в странах традиционного права.

В ряде международных документов (Венская декларация и Программа действий, принятая на Всемирной конференции по правам человека в 1993 г.) подчеркивается, что процесс поощрения и защиты прав человека должен носить универсальный характер и осуществляться без каких-либо условий. Такая безоговорочная позиция объясняется тем, что в основу международно-правовых стандартов была положена Европейская концепция прав человека, и европоцентристский подход стал на долгие годы определяющим в оценке положения дел с правами человека во всех регионах мира.

Однако в конце XX - начале XXI в. ярко обозначился процесс "самоутверждения" цивилизаций (культур). Это проявилось в отстаивании своих исторических ценностей, традиций, способов организации жизни, в отторжении навязываемых извне инородных принципов и стандартов, которые на чужой неподготовленной почве могут не только улучшить социальную организацию тех или иных регионов, общностей, но и оказать на нее крайне негативное воздействие.

Стала очевидной узость "европоцентристского подхода", суть которого состоит не только в утверждении бесспорного превосходства европейских норм и ценностей, но и глубоком убеждении, что все народы, "отстающие" в своем развитии, должны с неизбежностью пройти все стадии, которые прошли европейские страны, и в конечном счете установить капиталистический строй с его либеральными ценностями.

Современная общественная наука пришла к выводу об узости и ограниченных возможностях формационного подхода, исходившего из однолинейности исторического процесса. Не отвергая его полностью, она обратилась к исследованию развития мира в социокультурном, цивилизационном аспекте. Это было важным шагом в познании мира. Цивилизационный подход позволяет показать, что мир - это многообразие культур, ценностей, религий; каждая цивилизация развивается по своим законам, определяя место и роль человека в общественных связях и отношениях, обусловленных характером культуры.

Социально-культурный подход выводит нас на категорию "цивилизации" как общего метода, позволяющего на основе сравнительного анализа понять специфику различных элементов культуры и характер их взаимодействия в обществах с иными принципами устроения и функционирования, определяющими особенности процесса развития той или иной цивилизации. Особенно важно, что цивилизационный подход раскрывает значимость духовного фактора, который при формационном подходе называется надстройкой. Как справедливо подчеркнул Т.И. Ойзерман, называть духовную жизнь "надстройкой" - значит умалять ее значение в жизни людей, а также в развитии производства.

Цивилизационный подход открывает новые возможности в исследовании проблемы прав человека, в оценке реальности их универсального характера на современном этапе человеческого общества.

Все проявления духовной жизни общества - религия, право, государство, нравственность, политика, обычаи, традиции, наука, искусство - составляют понятие культуры. Это не означает разграничения культуры и общественного бытия, поскольку составляющие ее элементы органично включены в производственно-экономические структуры и посредством деятельности людей оказывают на них влияние соответственно содержанию и направленности нормативных компонентов культуры. Элементы духовной культуры, ориентирующие и регулирующие деятельность людей, и результаты этой деятельности в единстве образуют культурно-исторический тип общества или самобытную цивилизацию (Н.Я. Данилевский). Цивилизация - это общность людей, выходящая за пределы одного государства, характеризуемая единством социокультурного взаимодействия людей, основанным на единстве религии, традиции, обычаев, права, нравственности и объективируемым результатами такого взаимодействия. Основоположники теории цивилизации давали этим общностям различные наименования: Н.Я. Данилевский называл их "культурно-историческим типом"; О. Шпенглер - "большими культурными суперсистемами" и т.д. Большие разночтения существуют и в определении количества цивилизаций, и по этому вопросу единства и согласия достичь трудно.

Однако задача состоит в том, чтобы понять, почему древние цивилизации (китайская, индийская, исламская и др.) проявляют в ряде случаев неприятие новых ценностей, которые могут подорвать устойчивость жизнеустройства, выражают негативное отношение к экспансионистскому характеру европейской и американской цивилизаций.

Выработанные веками ценности, нормативы и значения, составляющие "несущую конструкцию" цивилизации, являются стабилизирующим фактором, сохраняющим наследие цивилизации и передающим его от поколения к поколению. В.С. Степин называет механизм передачи таких универсальных ценностей "культурно-генетическим кодом", а "мутации генного аппарата социальных организмов - это изменения мировоззренческих универсалий культуры".

Следует отметить, что в любой культуре (цивилизации) существуют динамичные элементы, которые в процессе взаимодействия с другими цивилизациями с готовностью заимствуют целесообразные, полезные нормативы, не разрушающие "геном социальной жизни". К ним следует отнести право (особенно в сфере регулирования межхозяйственных связей различных государств), некоторые политические институты, информатику, достижения науки, значительные литературные произведения. Эти компоненты культуры поддаются усвоению, заимствованию, не разрушая основы цивилизации, а модернизируя ее.

Однако стабильные, устойчивые элементы основных цивилизаций, имеющих тысячелетнюю историю (китайская, индийская, исламская), неизменно отстаивают устои своей цивилизации, отвергают культурные инновации, способные нарушить стабильность и скоординированность основных культурных элементов.

В эпоху глобализации, когда общение всех стран, народов, "культурно-исторических общностей" является неизбежным, когда наряду с добровольным заимствованием воспринимаемых культурных ценностей иных цивилизаций происходит грубое насильственное внедрение европейско-американских стандартов в иную социокультурную среду, естественной реакцией на силовое давление является сопротивление цивилизаций.

Нельзя пренебрегать предсказанием С. Хантингтена, согласно которому XXI в. обречен стать эпохой религиозных войн и межнациональных конфликтов. Сегодня подтверждается вывод И. Воллерстайна о том, что происходит взаимодавление цивилизаций, каждая из которых стремится занять господствующее место в мире.

Цивилизационный подход позволяет понять, что своими "самоочевидными истинами" обладают и другие цивилизации и эти истины не всегда совпадают с европейскими. Укоренявшиеся в сознании народов тысячелетиями, передающиеся от поколения к поколению, они являются барьером для безоговорочного принятия и реализации прав человека, провозглашенных в международно-правовых документах, несмотря на их признание в национальном законодательстве.

Объяснение этому следует искать в неразрывной связи содержания прав человека с системой других нормативных регуляторов - религии, морали, обычаев, традиций, с высшими ценностями того или иного цивилизационного или культурно-исторического типа. Они определяются образом человека и образом мира, в котором он формируется.

В цивилизационных системах, основанных на философско-этических принципах, социальные позиции личности ориентированы в первую очередь на нравственность. Например, религиозно-этические начала лежат в основе Исламской декларации прав человека.

Различия религиозных, нравственных, философских, правовых ценностей определяют различную интерпретацию прав человека, различную степень их "приживаемости" в чужих культурах.

По нашему мнению, утверждения о неприменимости европейских стандартов прав человека к странам иных культурно-исторических типов нельзя признать бесспорными. Но рациональное зерно такой позиции состоит в недопустимости форсирования процесса восприятия и заимствования международно-правовых норм о правах человека всеми странами и регионами мира. Процесс восприятия и заимствования, "приживания" универсальных стандартов прав человека зависит не только от социокультурных систем и традиций, но и от уровня благосостояния народов, населяющих эти страны. Общепланетарный рыночный механизм не поднимает, а уничтожает экономику отсталых стран; не случайно разрыв в уровне благосостояния 20% развитых и 80% остальных стран стремительно возрастает.

Наряду с укоренившимися ценностями иных цивилизаций существенную роль играет и уровень жизни, несовместимый с понятием человеческого достоинства. Он порождает неприязнь к гуманитарным стандартам, которые приняты в странах высокоразвитых, обеспечивающих социальную защиту своих граждан, недосягаемую для слаборазвитых стран. К этому следует добавить и агрессивность американской цивилизации, навязывающей свои ценности всем странам мира, в том числе и Европе. Такой натиск, насильственное навязывание своей культуры, не имеющей глубоких исторических корней, основанной на коммерческих началах, ведет, по выражению А. Дж. Тойнби, к "рассогласованию культур", являющемуся признаком "недомогания цивилизаций". Особенно опасно, когда эти процессы сопровождаются военными действиями.

Даже европейская культура трансформируется под воздействием всепроникающей американизации. Европейской цивилизации предрекал гибель А. Данилевский. "Закат Европы" О. Шпенглера - это, по сути, реквием по европейской цивилизации. Однако у нее есть стойкие стержневые опоры, основанные на либерализме: демократия, права человека, верховенство закона, которые позволяют удерживать свою цивилизацию от хаоса и смуты.

Неоднородность социально-нормативных регуляторов в любом европейском обществе, наличие групп с различными субкультурными ориентациями, стремление мигрантов, представляющих различные цивилизации, навязать свои ценностные представления приводят к конфликту культур, выливающемуся в массовые беспорядки (например, во Франции).

Следует учитывать, что даже процессы глобализации не могут дать современному миру ни универсального миросистемного устройства, ни универсальной системы ценностей, ни универсального человека, ни единой концепции прав человека. Трудно прогнозировать сегодня пути развития цивилизации. Главная задача - уважать иное мироустройство, если даже оно противоречит нашим убеждениям, не пытаться изменить его путем насильственного насаждения демократии, своих стандартов прав человека, своих традиций и представлений о взаимоотношении людей в обществе. Контакты цивилизаций не должны исчерпываться ни экономическими связями, ни тем более насильственным внедрением инокультурных ценностей в чужеродную цивилизационную сферу.

Необходим постоянный диалог цивилизаций, использование социокультурных элементов, поддающихся взаимодействию, постепенность и длительность процесса усвоения, приживания новых норм, ценностей, уважения тех стержневых основ, на которых формировалась цивилизация. Только диалог цивилизаций открывает путь к сохранению богатства и многообразия нашего мира, пониманию ценностей социально-исторических общностей, предотвращению трагических конфликтов.

Академик В.С. Нерсесянц еще в прежние советские времена был уникальным человеком в науке, которому можно было только позавидовать, отметил член-корр. РАН Г.В. Мальцев. Поразительный факт: в условиях, нелегких для творческой свободы, он находил возможность не терять время на исследования (о социалистической законности, социалистической демократии, общенародном государстве и т.п.), которыми большинство советских теоретиков занималось во многом по необходимости. Он работал только над тем, в чем был сам категорически убежден. Последовательная философско-теоретическая линия, которую выдерживал многие годы В.С. Нерсесянц, никогда не идя на компромиссы с господствующими воззрениями, воплотилась во многих оригинальных трудах (например, книга "Право и закон", вышедшая в 1983 г.). Итогом его долгого труда стала либертарно-юридическая теория, у которой существует значительный потенциал в объяснении многих современных явлений государства и права.

Основную часть своего выступления Г.В. Мальцев посвятил вопросу о системных различиях морали и права:

Мораль как система не имеет строго фиксированных границ во времени и пространстве, сфера ее действия не втиснута в рамки определенной территории, сроки действительности ее норм никем и никогда не обусловливаются и не предписываются. Она развернута как феномен интерсубъектный, межнациональный, межгосударственный. Добро или зло выступают таковыми во все времена и в любом месте земного шара. То, что называют общечеловеческой моралью, есть ядро и универсальный компонент моральной системы. Не существует, конечно, одной-единственной моральной системы для всех времен и народов, каждому типу культуры соответствует своя мораль, но в ней так много повторяющегося, совпадающего с моральными элементами прежних и синхронно развивающихся культур, что эта очевидность придает некоторую убедительную силу философским построениям относительно вечной и абсолютной морали.

Правовая система четко привязана к своему времени, к пределам, точкам и линиям в пространстве. Временные и пространственные измерения права обладают культурно-исторической конкретностью, то есть действие юридических норм всегда ограничено определенной территорией и сроками. Единое правовое пространство обрамлено государственными границами (сухопутными, водными, воздушными), за которыми прекращается действие права, создаваемого государством в форме закона для своих граждан. Во времени действительность правовой нормы длится от момента ее принятия до официальной отмены. Экстерриториальное действие юридических норм является исключением, специально оговоренным в законе. Категории неграждан, оказавшиеся в правовом пространстве государства, пользуются правами в тех случаях, когда закон приравнивает их к гражданам. Господствует принцип: "единое государство - единая правовая система". Нормы и общепризнанные принципы международного права действуют в правовом пространстве с согласия государства, выраженного в его законодательстве.

В самом праве, таким образом, нет ничего универсального и вечного, поэтому представители идеалистической философии права неслучайно вынашивали несбыточные надежды "облагородить" правовую систему за счет привнесения в нее начал абсолютной морали. Сегодня существуют глобалистские проекты построения мирового правопорядка, универсального мирового права, но оно не мыслится как общечеловеческое право, а, скорее всего, будет лишь юридическим оформлением более или менее единой системы мировых хозяйственных связей. Даже в таком варианте перспективы мирового права весьма проблематичны.

На объяснительных возможностях либертарно-юридической теории в ее применении к различным правовым системам современного мира остановился проф. Г.И. Муромцев (РУДН):

Для современной России вопросы правового закона, либертарной теории права, глобализации и универсализации права - это, прежде всего, вопросы методологии. Культурно-историческая специфика современного российского права еще во многом не осознана. Дать объяснение его природы и его многочисленных дефектов невозможно без определения характера общества, продуктом которого это право является, и места данного общества в историческом процессе. Эти вопросы либо не ставятся, либо ставятся не всегда корректно. Если в советское время главным в характеристике права была его классовая сущность, а его историческая типология вообще проводилась на базе неправовых факторов (способа производства, форм собственности, классовой природы власти и т.д.), то сегодня причины крайне низкой эффективности российского права, его многочисленных сбоев и пробуксовок пытаются искать в рамках лишь самого права. Такой подход представляется непродуктивным и некорректным, поскольку не может дать ответов на поставленные вопросы. Так, бездействие либо неэффективность закона чаще всего объясняют отсутствием (либо непроработанностью) механизма его реализации. Словно процедура принятия закона включает особую стадию - процедуру принятия закона, которую законодатель по каким-то причинам опустил.

Закон действует уже в силу того, что он - закон, и если все-таки он бездействует, то причину следует искать за рамками собственно права. В постсоветской России неэффективность права, его нередкая пробуксовка и даже отторжение отдельными слоями общества объясняются, на наш взгляд, тем, что здесь была нарушена культурно-историческая "технология" формирования права.

История права свидетельствует, что правопонимание обычно вторично от философской картины мира, от миропонимания. Особенно отчетливо это проявляется в эпохи, когда право еще синкретично (полусинкретично) с другими социальными регуляторами (обычное право, традиционно-религиозное право - иудейское, индусское, зороастрийское, мусульманское и т.д.).

Методологически чрезвычайно важно в контексте нашей проблемы высказывание Гегеля о том, что "идея права как предмет философии права (Гегель считал право философской наукой. - Г.М.) означает единство понятия права и наличного бытия права, полученного в ходе осуществления, объективации понятия права" <23>.

<23> Гегель. Философия права. М., 1990. С. 59.

Не менее важно его высказывание о том, что право должно быть знаемо в мысли, должно быть системой в себе самом, и только в таком качестве оно может обладать значимостью у образованных наций <24>.

<24> Там же. § 221.

Специфика современного российского права состоит, в частности, в том, что процесс его формирования начинался в условиях массового отрицания тогдашним общественным сознанием советской социальной, в том числе правовой системы и таким же массовым непониманием того, какую социальную модель необходимо построить на ее месте. Лишь демократическими иллюзиями можно объяснить тот факт, что отрицание на первых порах капитализма сочеталось с массовой поддержкой лозунгов прав человека, гражданского общества и правового государства, сложившихся, как известно, на буржуазной почве.

В этих условиях новое право могло быть только заимствованным. Процесс его восприятия осуществлялся "сверху" при отсутствии в обществе социального класса - носителя соответствующего правового сознания. В итоге формирование нового права сводилось лишь к созданию его нормативной структуры. Последняя включала в себя нормы, институты и принципы, пересаженные с иной культурно-исторической почвы на российскую. При этом в российском обществе практически полностью отсутствовала адекватная капитализму правовая культура.

В противоположность марксизму, исходившему из необходимости исторически переходного периода от капитализма к социализму, российские демократы (в кавычках и без) сочли возможным вернуть российское общество в капитализм "с сегодня на завтра". Такие иллюзии обернулись правовым нигилизмом, разгулом преступности и коррупции, неэффективностью права и т.д.

Парадоксальность ситуации и вместе с тем ее трагизм состоит в том, что Россия обречена на такое качество права, преодолеть которое позволит лишь время. Сегодня же основные "несущие конструкции" нашей Конституции (высшая ценность права человека, правовое и социальное государство и т.д.) оказываются в значительной мере фиктивными.

По вопросу объяснительных возможностей либертарной теории права в контексте глобализации и универсализации права хотели бы сказать следующее. Либертарная теория есть продукт европейской правовой культуры на определенной стадии ее развития. Более конкретно речь идет о капитализме, становление которого было сопряжено с отделением права от религии и формированием юридического мировоззрения. К предшествующим (полусинкретичным) стадиям истории права, где оно выступает в религиозной форме и не знает еще ни принципа формального равенства, ни прав человека, эта теория неприменима.

На современной правовой карте мира существует немало правовых систем, сочетающих европейское право с элементами подобных правовых культур в форме обычного права (например, в тропической Африке), мусульманского права (страны Ближнего и Среднего Востока), индусского права (Индия) и т.д. Влияние традиционного права по-прежнему сказывается также в ряде развитых азиатских стран (Япония, Китай). Это непременно ограничивает сферу применения либертарной теории права.

В свете сказанного представляется, что понятие "глобализация" в применении к праву следует толковать ограничительно. Если признать, что суть ее состоит в универсализации отдельных европейских институтов и принципов права, то их всеобщее распространение сдерживается, как минимум, тремя факторами. Это, во-первых, ограниченность мировых природных ресурсов, львиную долю которых потребляют развитые страны (на долю США, например, приходится более 40% мировых энергоресурсов). В этих условиях достижение слаборазвитыми странами мира уровня стран даже "среднего" капитализма становится проблематичным. Во-вторых, гигантский и всевозрастающий разрыв между наиболее развитыми и бедными странами мира. Наконец, третьим фактором является синкретичный (полусинкретичный) характер традиционного (полутрадиционного) права, сохраняющего действия в обширных районах мира. Религия выступает там, как панцирь, отторгающий всякое влияние иных культур <25>.

<25> См.: Васильев Л.С. История религий Востока. 4-е изд. М., 1999.

Думается, что из сказанного вытекает вполне однозначный вывод: сфера возможного применения либертарной теории в современном мире ограничивается рамками распространения в нем права европейского (буржуазного) типа.

Д.ю.н. Л.Е. Лаптева (ИГП РАН) обратила внимание участников чтений, что в последнее время в России активно и агрессивно внедряются в общественное сознание идеи, представляющие либерализм как апологию безответственности и произвола. Это необходимо для оправдания активно ведущихся разговоров об общественном порядке, основанном на отрицании ценности правовой свободы для российского народа.

Антилиберальная риторика нередко принимает обличье радения за соборность. В духе евразийского правопонимания народ рассматривается не как носитель суверенитета, правота которого отнюдь не презюмирована, а как "носитель и источник высшей мудрости, для установления которой не требуется никаких процедур. В такой конструкции носителем прав является государство, определяющее необходимый для процветания социума объем субъективных прав и обязанностей. Понятие о правовой свободе и гарантиях от произвола государства в отношении индивида заменяется рассуждениями о гармонии и взаимном доверии между властью и обществом. Последнее, конечно, можно было бы только приветствовать, однако трудно предположить долговечность такой конструкции, если она не облечена в жесткие формы, препятствующие узурпации власти.

Концепция доминирования обязанностей свойственна начальным стадиям эволюции социумов, и, как правило, подобные приоритеты утверждаются еще на стадии обычая. Субъектом права выступает группа, минимально подверженная изменениям под воздействием внешних обстоятельств (триба, каста), а не семья и тем более индивид. Понятие субъективных прав здесь практически отсутствует, заменяется системой обязанностей.

Подобную эволюцию, столетия борьбы за индивидуальное право прошла и Россия. От представлений о том, что именно группа (племя, община, род, позднее - семья) обладает правоспособностью, которая передается ее членам, наше общество постепенно доросло до представлений о субъективном праве, реализуемом по принципу формального равенства и более или менее гарантированном от государственного произвола. Поэтому очень важно понимать, что любые попытки изменить акценты, признать высшей ценностью права государства открывают путь к неоправданному ущемлению субъективных прав и государственному произволу.

Выдающуюся роль трудов В.С. Нерсесянца не только для теории, но и для истории учений о праве и государстве отметила профессор Н.М. Золотухина. В своем выступлении она остановилась на проблеме различения права и закона в истории русской правовой мысли:

Академик В.С. Нерсесянц всегда обращал внимание на традиционность отечественного политико-правового мышления, утверждая, что почти каждая политико-правовая категория имеет свою историю. Безусловно, прямой параллели между современными и историческими понятиями проводить невозможно в силу значительных изменений исторических и политических условий, но сложившиеся традиции в разрешении тех или иных проблем приобретают, по выражению В.С. Нерсесянца, "сквозной характер", проходя через века и эпохи, причем прошлое иногда становится ключом к пониманию настоящего и до некоторой степени к предсказанию будущего.

Так, естественно-правовая доктрина, активно разрабатываемая западноевропейскими мыслителями XVII - XVIII вв. и исходящая в своих теоретических посылках из различения права и закона, получила свою оригинальную интерпретацию в трудах русских мыслителей XVIII - XIX вв.

Я.П. Козельский в произведении "Философические предложения" в разделе "Юриспруденция" предлагает для уяснения сущности права образовать две науки: одна из них будет изучать право, под которым мыслитель понимал "правость или справедливость", и называться эта наука будет юриспруденцией, а другая - легиспруденцией, т.е. "знанием законов". Законы отличаются от права "потому, что законы хотя по большей части, основаны на справедливости, но иные из них случаются основанные на несправедливости, например, закон, который позволяет пленника продать, купить, сделать рабом и содержать его произвольным образом, есть закон, хотя и не основан ни на каком праве, ни справедливости; напротив того, право, какое бы оно ни было, только б право, а не криво, не может по существу своему иметь никакой несправедливости" <26>.

<26> Козельский Я.П. Философические произведения // Юридические произведения прогрессивных русских мыслителей. М., 1959. С. 353 - 354.

У Радищева в его работе "Опыт о законодавстве" также понятие права трактуется как общая (естественная) справедливость, а законы - как правила, реализующие ее и охраняющие права людей в государстве, причем Радищев специально подчеркивает, что воля самодержца ("извет воли самодержавной") "законом признана быть не может", поскольку "закон не происходит единственно от власти". Для признания законодательства справедливым необходимо, чтобы "закон положительный не истреблял, не долженствовал истреблять и немощен всегда истребить закона естественного... права единственные мы имеем от природы, закон определяет только безбедное оных употребление". Сохранность личности (жизни) и собственности "имеют начало в естественном праве", и, следовательно, их охрана в государственном состоянии является "первым положительным законом". Все права лиц определяются положительными законами, а следовательно, предметом законодательства являются "нравы, вера, вольность, имение и сохранность граждан". Закон запрещает людям поступать самопроизвольно и призван "защищать всех и каждого" в равной мере. "Не государь, но закон может у гражданина отъяти имение, честь, вольность или жизнь". Если сам государь нарушает закон, то, следовательно, он "нарушает первоначальное условие и теряет, имея скипетр в руках, право ко престолу". Таким образом, А.Н. Радищев выдвигает положения о том, что закон не произвольное творение воли самодержца; задача законодательства заключается в том, чтобы охранять естественные, неотъемлемые права человека, и только в этом случае законы будут восприниматься как справедливые и исполняться всеми подданными государства и самим самодержцем, в противном случае договор о вручении власти будет нарушен, что по существу своему "есть преступление величайшее", которое может привести к суду над властителем ("судить его может только народ в своем соборном лице") и потере скипетра и трона <27>.

<27> Радищев А.Н. Опыт о законодавстве // Юридические произведения прогрессивных русских мыслителей. С. 436, 438, 439 - 440, 443.

Глава "Южного общества" П.И. Пестель также с достаточной четкостью проводит различие между правом (т.е. справедливыми природными правами людей) и государственными законами, называя справедливыми только те из них, которые соответствуют естественному праву. Среди законов, издаваемых государством, он выделяет законы политические, государственные и гражданские.

Следует отметить, что разделение права и закона вообще является традиционным для русской политической мысли и теоретически возникло оно гораздо ранее распространения учения школы естественного права и договорного происхождения государства. Вышеперечисленные мыслители опирались в своих рассуждениях не только на положения естественно-правовой теории, но и на еще более раннюю отечественную традицию в разрешении этого вопроса. В XI - XIII вв. после принятия Русью христианства термин "закон" (греческого происхождения), которым ранее обозначали обычаи (Закон русский - собрание обычаев), подвергся сакрализации в связи с усвоением догматических канонов православия и стал употребляться для обозначения величин высокого порядка и высшей (божественной) справедливости (закон бога, законы вселенских соборов и т.п.), а веления государственного порядка начали обозначаться, в большинстве своем, термином "правда", под которым понимали правило поведения, исходящее от высшей политической власти, выраженное в различных уставах и распоряжениях, снабженное ее принудительной защитой. Этими нормами регулировалось поведение людей в обществе, их отношения с властью, и они признавались справедливыми, в случае их соответствия по своему содержанию божественному закону, т.е. высшей божественной справедливости.

Позднее, в XV - XVI вв., уже в Московском государстве после принятия ряда судебников в обиход прочно входит термин "закон", воспринимаемый уже только как правило поведения, обязательное к исполнению под угрозой санкций со стороны государственных карательных органов, а термин "правда" получает значение правды, истины на деле, справедливости <28>. Термины и обозначаемые ими понятия как бы поменялись местами: термин "закон" ограничил свое содержание, а термин "правда", напротив, его расширил. Закон стал восприниматься как справедливый только в случае его соответствия "правде". Отсюда многочисленные требования, обращенные к властителям и призывающие их следовать правде, вершить суд по правде, праведно исполнять свой долг служения подданным и отечеству и т.п.

<28> См.: Срезневский И.И. Материалы для словаря древнерусского языка. Т. 2. СПб., 1893. Стб. 1353 - 1354.

Таким образом, современное правопонимание, основанное на различении таких понятий, как право и закон, имеет глубокие традиции в отечественной правовой теории, на что неоднократно обращал внимание В.С. Нерсесянц.

Д.ю.н. С.В. Кодан (Уральская академия государственной службы) подчеркнул уникальный вклад В.С. Нерсесянца в методологию юриспруденции, обогащение ее новыми познавательными конструкциями, имеющими огромное значение не только для теоретиков, но и историков права:

Опираясь на собственный опыт исследовательской работы, остановимся лишь на одном аспекте его теоретического наследия, которое оказало бесценное содействие решению ряда проблем. Это касалось изучения особенностей политико-правового режима в предреформенной России в 1800 - 1860-е гг. Решить проблему помог определенный и охарактеризованный В.С. Нерсесянцем "сословный тип политико-правовой системы в России", при котором, как подчеркивал автор, "каждый является субъектом права и субъектом государства именно в качестве члена определенного сословия", а "внутрисословное равенство людей в их правосубъектности и государство субъектности сочетается с межсословным неравенством - неравенством государственно-правовых статусов разных сословий и их членов" <29>.

<29> Нерсесянц В.С. Общая теория права и государства. М., 1999. С. 244.

Эта важная методологическая посылка В.С. Нерсесянца позволила на основе анализа сословного законодательства изучаемого периода сделать вывод, что определение места и роли подданного в системе связей с государством выступало в качестве важного инструмента обеспечения управления обществом, реализации авторитарного политико-правового режима в Российской империи. При этом определение сословной стратификации населения и поддержание ее на законодательном уровне отражало социальный вектор юридической политики российского государства в 1800 - 1850-е гг. и выступало в качестве инструмента реализации авторитарного политического режима. Это было связано с тем, что политика государства, направленная на управление социальными процессами, жизнедеятельностью общества, в качестве объекта управления воздействует на индивида, придавая ему политико-правовое (юридическое) бытие - статусные рамки (права и обязанности) через установление определенной связи с государством. Такими рамками сословной иерархии и пользовалось российское государство в сословной стратификации подданных. Сословия в России выражали политико-юридическую связь между обособленными социальными группами и государством, которая заключалась в определении особого правового статуса каждой из них, передаваемого по наследству. Такие группы и являлись "сословием", а принадлежность к каждой из них характеризовалась наличием строго определенных прав и обязанностей в экономической, политической, социальной, юрисдикционной сферах, что определяло конкретный статус, который в законодательстве определялся как "состояние".

Данный пример конкретен, но и достаточно показателен с точки зрения философско-теоретических ориентиров, которые дают труды В.С. Нерсесянца историку права, для которого многие его концептуальные построения, основанные на глубоком анализе юридической материи, позволяют решить возникающие в историко-юридическом исследовании вопросы. Поэтому предложенная автором типология политико-правовых систем позволяет исследовать многие аспекты развития юридической сферы жизнедеятельности общества.

Г.М. Бадирян (декан юридического факультета Французского университета в Армении) посвятил свое сообщение проблеме прав личности в истории и современном глобализирующемся мире:

Проблематика прав личности, предложенная в свое время для разработки В.С. Нерсесянцем, оказалась во многом непривычной и неразработанной, хотя сам термин "права личности" имеет давнее употребление. Интерес к нему оживляется либо под влиянием нового, творческого прочтения старых и древних авторов, начиная с греческих, либо эта новизна обеспечивается самыми новейшими подходами к правам человека и гражданина. Эти новые подходы обнаруживают несовершенства или неполноту этих конструкций об элементарных правах с какой-нибудь новой точки зрения.

Так, например, Аристотель полагал, что права человека являются прежде всего и главным образом правами "вполне добродетельного человека", то есть человека совершенного достоинства, которого можно назвать нравственно прекрасным человеком.

"В самом деле, в отношении человека вполне добродетельного есть неплохое имя, - писал Аристотель, - нравственная красота. Нравственно прекрасным называют человека совершенного достоинства. Ведь о нравственной красоте говорят по поводу добродетели: нравственно прекрасным зовут справедливого, мужественного, благоразумного и вообще обладающего всеми добродетелями (человека)" (Политика. 1207b).

Существенно также и такое наблюдение философа в отношении личности человека, ориентирующегося на добродетель и нравственное совершенство: для становящейся нравственно совершенной личности необходимы соответствующие наставники, и чем возвышеннее подчиненный, тем больше тратится совершенных приемов властвования над ним.

Вопросы совершенства неотделимы для Аристотеля от жизни в семье и полисе (городе-государстве). В истории были попытки представить себе жизнь нравственного существа вне общества и государства. К числу таковых можно отнести анархические идеи и взгляды на свободы человека и его пользование правами. Рассуждения анархистов обычно ведутся с позиций некого идеального состояния, при котором у человека все есть: и свобода, и равенство, и справедливость, правда, понимаемые и толкуемые по-своему.

У некоторых авторитетных правоведов права человека в его личностном аспекте ассоциируются с наличием и пользованием правом частным в его всевластной полноте. Так, например, очень популярный на рубеже XIX - XX вв. немецкий философ права Колер писал в работе "Введение в науку права": "Частное право есть прежде всего право над своей собственной личностью" <30>.

<30> Колер Й. Введение в науку права. СПб., 1903.

Вряд ли справедливо мнение, что теоретики периода так называемого развитого социализма полностью пренебрегали личностным аспектом. Так, например, в одном сборнике 1974 г. издания говорилось: "Теория государства и права, будучи наукой о государстве и праве как социальных институтах, вместе с тем выступает как наука о человеке в его многообразных юридических связях и опосредованиях" <31>. Возможно, имея в виду эту повторяемость темы о правах человека как развитой личности, В.С. Нерсесянц писал: "История прав человека - это история очеловечивания людей, история прогрессирующего расширения правового признания в качестве человека тех или иных людей, того или иного круга отношений" <32>.

<31> Актуальные проблемы теории социалистического государства и права. М., 1974. С. 7.
<32> Нерсесянц В.С. Философия права. М., 1997. С. 108.

История прав человека в известной мере связана также с историей самого права как сложно составленной и в то же время целостной системы упорядочивания человеческого общения. Правильное понимание значения и воздействия права со стороны законодателя и пользователя закона предполагает не только внимательное постижение возможного социального действия права вообще, но также правильное понимание его социализирующего и гуманизирующего значения, его результативного воздействия на экономическую, политическую, культурную и духовную сферы общества. Такое восприятие функций и задач правового регулирования и законодательной политики способствует надлежащим образом формулировать профессиональные правотворческие задачи и более адекватно использовать многоаспектный и универсальный потенциал права.

Термин "права личности" широко использован в собрании документов Уполномоченного по правам человека в РФ за период с 1998 по 2003 гг., отражающих деятельность правозащитного института в России. Должность Уполномоченного по правам человека была создана в соответствии с Конституцией 1993 г. в целях обеспечения гарантий государственной защиты прав и свобод граждан, их соблюдения и уважения государственными органами, органами местного самоуправления, должностными лицами и государственными служащими. Как говорится во вступительной статье уполномоченного О.О. Миронова, этот институт должен стать одним из центральных звеньев государственной внесудебной правозащитной системы и тем самым дополнить существующие средства защиты прав и свобод граждан. Институт должен "влиять на формирование правового поля", побуждать суды к непосредственному применению норм международного права.

В принятом в 2003 г. и вступившем в силу с 1 января 2004 г. "Законе Республики Армения о защитнике прав человека" о предназначении и функциях его сказано следующее: "Защитник прав человека - самостоятельное независимое должностное лицо, которое, согласно Конституции и законам Республики Армения, а также общепризнанным принципам и нормами международного права, осуществляет защиту основных прав и свобод человека, нарушенных государственными органами, органами местного самоуправления и их должностными лицами".

История идей и институтов прав личности может быть представлена как история прав на уважение и защиту личного достоинства и других взаимосвязанных личных прав и интересов, включающих в себя в качестве основных социально-общежительных притязаний право на жизнь, свободу, собственность, безопасность, стремление к счастью (достойному существованию). Кроме того, концепция прав личности (как некой единой социальной, природной и политической субъектной индивидуальности) в отличие от концепции прав человека и гражданина подразумевает весь комплекс правомочий, которые принадлежат человеку как существу социальному и признаются таковыми на основе доктрины естественного и позитивного права. На практике они снабжены возможностью правовой защиты в качестве субъективных прав, пребывающих в стадии становления юридической дееспособности и ее разнообразного оформления под воздействием интеллектуальных, моральных, возрастных и других обстоятельств.

Естественные, неотчуждаемые права и свободы человека должны быть официально признаны в каждой стране и закреплены в ее законодательных актах. Государство выступает здесь как политическая организация (сила), которая призвана охранять эти права и свободы, создает социально-политические условия для реализации прав и свобод гражданами и которая сама действует в рамках права. Уровень демократии в той или иной стране как раз и обусловлен тем, насколько охрана прав и свобод человека получила свое признание во внутригосударственной законодательной и судебной практике.

Права личности относятся к той группе личных и общественных отношений, которые органично вплетены практически во все сферы жизнедеятельности общества. Этим во многом объясняется многосторонний характер их внешних проявлений в самых разнообразных плоскостях: исторической, религиозной, правовой, экономической, политической, культурной и т.д. Однако философское и политико-правовое осмысление прав личности как комплекса прав человека и гражданина выступает обязательной предпосылкой изучения их как в целом, так и с какой-либо определенной стороны. В этой связи процесс развития прав человека от естественной социально-политической потребности до научной теории имеет многовековую историю и сегодня делается особенно актуальным в условиях глобализирующегося мира и универсализирующегося в ряде государств законодательства.

Старший научный сотрудник ИГП РАН Н.В. Варламова в своем выступлении подчеркнула особое значение категории правового закона (и его критериев) в качестве основополагающей категории для философии права и юридической догматики:

В.С. Нерсесянц определял предмет философии права как проблему различения и соотношения права и закона <33>. Именно таким образом в сфере юридического преломляется диалектика содержания и формы, сущности и явления.

<33> См.: Нерсесянц В.С. Философия права. М., 1997. С. 9 - 10.

На протяжении всей многовековой истории юридическая мысль пыталась выявить критерии правового качества закона (позитивного права), равно как и социального порядка в целом, не сводимые к их официально-властному или иному авторитетному установлению (санкционированию) и принудительному поддержанию. Некоторым такая задача казалась в принципе не решаемой, по крайней мере сугубо научными методами. Так сформировался юридический позитивизм, в рамках которого основное внимание уделяется юридико-логической трактовке позитивного права, процессов его установления и действия, а субстанционально-ценностное обоснование конституируемого им порядка считается излишним.

Естественно-правовая школа, напротив, стремится найти некое надпозитивное право, выступающее по отношению к праву позитивному в качестве критерия его правовой (или неправовой) оценки и оправдания. В самом общем виде юснатурализм постулирует, что правопорядок должен быть "хорошим", "справедливым". Однако сама "справедливость" при этом мыслится весьма неопределенно, сводится к некоторым относительным (субъективным) оценочным суждениям, партикулярным системам моральных ценностей. Сторонникам юснатурализма так и не удалось выработать абсолютное (всеобщее) и операциональное (поддающееся эмпирической интерпретации) понимание справедливости, за что их вполне обоснованно критиковали позитивисты.

Г. Кельзен убедительно показал <34>, что все естественно-правовые трактовки справедливости либо являются метафизическими (трансцендентальными по своему происхождению и содержанию) и, следовательно, исключают какую-либо рациональную (в том числе и юридико-догматическую) интерпретацию <35>, либо (при условии их рациональности) попытка их практического применения (т.е. перевода в юридико-догматические категории) неизбежно обнаруживает или невозможность конституирования на такой основе единого (общеобязательного) социального порядка, или необходимость признания действительности позитивного порядка, в рамках которого надлежащая инстанция уполномочена решать, что в соответствии с данным пониманием справедливости справедливо в каждом конкретном случае. Таким образом, любая рациональная естественно-правовая концепция, будучи доведенной до логического конца (до уровня юридической догматики), оказывается позитивистской.

<34> См.: Чистое учение о праве Ганса Кельзена. Вып. 1. М., 1987. С. 90 - 99; Вып. 2. М., 1988. С. 166 - 209.
<35> В данном случае "справедливость - это тайна, которую Бог вверяет лишь немногим и которая должна остаться их тайной, потому что они не в состоянии передать ее другим... Эта справедливость находится по ту сторону любого порядка, возможного в социальной реальности..." (Чистое учение о праве Ганса Кельзена. Вып. 2. С. 206 - 207).

Подобный путь прошли многие сторонники юснатурализма <36>. Как только они спускались с заоблачных философских высот к конкретным проблемам правового регулирования, неизбежно возвращались в лоно позитивизма. Неслучайно большинство мыслителей, интуитивно чувствуя невозможность создания последовательной и завершенной естественно-правовой теории, предпочитали просто остановиться на философском уровне и не обращаться к "прикладной" юриспруденции. Юридическая догматика всегда оставалась уделом позитивистов.

<36> См., например: Ященко А.С. Философия права Владимира Соловьева. Теория федерализма. Опыт синтетической теории права и государства. СПб., 1999; Лившиц Р.З. Теория права. М., 2001.

Это вело ко все большему обособлению философии права от его догмы. Теория права постепенно утрачивала качество целостности, демонстрируя неспособность к законченным и непротиворечивым построениям, способным функционировать на разных уровнях абстракции. Интересно, что подобное состояние теории права (позитивистский характер юридической догматики и ее нестыковка с непозитивистскими философскими трактовками права) сегодня воспринимается как нормальное и даже единственно возможное. Слышны призывы закрепить его формальным "разводом" составных частей теории права. И.Ю. Козлихину, например, "выход из тупика" видится в признании того "очевидного факта", что "общая теория права и государства себя изжила. Необходимо развивать самостоятельные юридические науки, имеющие свой предмет и свои методы исследования. Это философия права, социология права и догма права" <37>.

<37> Козлихин И.Ю. О нетрадиционных подходах к праву // Правоведение. 2006. N 1. С. 40.

Между тем раскрытие содержания любого понятия может быть полным, только если его интерпретация осуществлена в двух направлениях: теоретическом и эмпирическом. Пока какая-либо непозитивистская философия права не выработает свою догматику, принципиально (содержательно) отличную от ныне господствующей легистской, ее претензии на адекватность социальной и правовой реальности будут неосновательны. Сегодня же непозитивистские теории права предлагают лишь то или иное (обычно религиозно-этическое) оправдание государственно- или социально-властного произвола (в нейтральном значении данного термина), формализованного легистской догматикой. Их наработки в лучшем случае представляют собой набор благих пожеланий, адресованных законодателю и не имеющих никакого собственно юридического значения.

Одновременно правовая доктрина (учение о позитивном праве) всех стран Запада выдвигает определенные (и, что интересно, весьма схожие) содержательные требования к позитивному праву, раскрывающие смысл и назначение того или иного правового (государственно-правового) института. Однако все эти содержательные моменты юридической догматики, как правило, не получают должного обобщения и философского осмысления, не рассматриваются как последовательное раскрытие единой сущности права. Представляется, что задача сопряжения непозитивистской философии права и юридической догматики должна решаться двояким образом: с одной стороны, поиск общего философского обоснования всех этих содержательных юридико-догматических требований, а с другой - юридико-догматическая конкретизация философской непозитивистской концепции права. Когда эти два направления научных изысканий сойдутся, можно будет говорить о формировании целостной непозитивистской теории права.

Такой точкой пересечения на пути от особенного к всеобщему и от всеобщего к особенному видится либертарная концепция права, восходящая к тому издавна развивавшемуся в общем русле юснатурализма течению, в рамках которого справедливость правопорядка (как критерий его собственно правового качества) увязывалась не с некими партикулярными моральными ценностями, а с требованием его всеобщности, общеприемлемости, равной для всех "выгодности".

Базовой телеологической ценностью, обеспечиваемой правовым регулированием, здесь признается личная свобода. Общество, заинтересованное в сохранении свободы всех (большинства, многих, некоторых) участников социального взаимодействия, осуществляет нормирование и формализацию свободы на основе всеобщего масштаба и равной меры (когда каждый свободен в равной мере и свобода одного человека ограничена свободой другого), что и образует правовое регулирование. В целях обеспечения свободы участников социального общения право упорядочивает его на основе принципа формального равенства, абстрагируясь от исходных различий, присущих людям, и признавая их формально равными и свободными субъектами. По сути, либертарная концепция права является формализацией (а потому и юридизацией) идеологии естественных и неотчуждаемых прав человека, рассматриваемых как проявление и конкретизация изначально и естественно присущей человеку свободы. Свобода при этом выступает не произвольно выбранной ценностью, а как состояние, естественно присущее человеку - существу, наделенному разумом, а следовательно, и свободой воли, т.е. возможностью самостоятельного и осознанного (инстинктивно не обусловленного) выбора варианта своего поведения. Социально-исторически свобода проявилась (обрела реальное бытие) при разложении первобытного общества, когда стала возможной и необходимой относительная эмансипация человека от общности.

Формальное равенство как равенство в свободе, равная мера свободы всех участников социального общения и является специфическим принципом правовой регуляции, определяющим ее сущность и содержание. Таким образом, либертарная концепция права указывает на его собственное специфическое содержание как особого, отличного от всех иных, социального регулятора и привлекает не только телеологической ценностью (свобода), положенной в ее основу, но и своей операциональностью, т.к. предполагает индикаторы (критерии) правопорядка, доступные эмпирическому наблюдению. Универсальность формального равенства как базового принципа правовой регуляции проявляется в том, что он комплексно и всесторонне определяет правопорядок: воплощает в себе требования как к содержанию позитивного права, так и к формам и способам его установления и защиты. Другими словами, формальное равенство является принципом социального взаимодействия между членами общества, обеспечивающим их свободу, принципом организации государства как институциональной формы защиты свободы и принципом его деятельности по установлению и применению права (принципом правотворчества и правоприменения). Общие принципы правовой регуляции (свобода и формальное равенство) применительно к той или иной ситуации (отношению) могут быть конкретизированы и "развернуты" в непротиворечивую систему формально определенных правил поведения - правовых норм (позитивного права). Либертарная концепция права, обосновывая понятие правового закона, позволяет выработать непозитивистскую юридическую догматику и развить целостную и непротиворечивую правовую теорию.

При этом либертарная юридическая догматика в отличие от позитивистской должна быть не дескриптивной, а прескриптивной. Необходим переход от обобщения и систематизации нормативного материала, эмпирически данного в позитивном праве, к формулированию требований, обеспечивающих его правовой характер. Традиционные юридические категории, хорошо разработанные позитивизмом, должны получить содержательное истолкование, быть представлены как декомпозиция либертарного понятия права. Ведь правовое качество закона (позитивного права) - это не сущее, а должное. Причем должное, к которому, как некоему идеалу, необходимо постоянно стремиться, но которое тем не менее никогда окончательно не воплотится в сущее, хотя бы в силу несовершенства человеческой природы и деятельности, продуктом коей и является позитивное право. В противном случае теряет смысл сама идея различения права и закона, лежащая в основе либертарного правопонимания.

В контексте либертарной концепции права приобретает совершенно иное содержание проблематика правовой политики, выступающей как юридическая теория среднего уровня, своего рода "промежуточное звено", "мостик" между философией права и его догмой. Традиционное понимание правовой политики сугубо этатистско-легистское, сводящее ее к определению государственных задач в сфере правового (законодательного) регулирования и наиболее эффективных подходов к их решению юридическими (законодательными) средствами. Либертарная теория ставит перед правовой политикой задачу формулирования непреложных правовых императивов (требований и ограничений), которым должно следовать государство при реализации своих задач и функций. Правовая политика - это правовое ограничение государственной политики.

Правовые императивы, адресуемые государству, могут быть представлены в виде принципов права, которые должны определять содержание позитивного права и практики его реализации. А эти принципы в свою очередь производны от общего принципа правовой регуляции - формального равенства и являются его конкретизацией применительно к различным правовым ситуациям. К ним, в частности, относятся: принцип равноправия (недискриминации); принцип соразмерности, понимаемый как эквивалентность социального обмена (субъективному праву всегда соответствует юридическая обязанность, всякое правонарушение предполагает юридическую ответственность, ограничения прав и свобод должны быть соразмерны преследуемой правомерной цели, а наказание соразмерно правонарушению); принцип правовой определенности, предполагающий стабильность правоотношений, правового положения и приобретенных прав; принципы надлежащей правовой процедуры (никто не может быть лишен жизни, свободы или имущества иначе как по решению суда, никто не может быть судьей в своем деле, состязательность процесса и равноправие сторон); принципы институциональной организации публичной политической власти (демократия как формально равный доступ к участию во власти и разделение властей как модификация принципа состязательности при осуществлении публично-властных полномочий) и некоторые другие.

Таким образом, формальное равенство как базовый принцип правового регулирования, обоснованный в рамках либертарной концепции, удачно сочетает в себе содержательность, всеобщность и операциональность. Выявляя специфику права как особого социального регулятора и предлагая достаточно четкие и объективные критерии правового характера закона, он обеспечивает совместимость философского и юридико-догматического истолкования права.

Проблеме интегративного восприятия права и пониманию либертарно-юридической теории как интегративной теории было посвящено выступление профессора В.В. Лазарева (МГЮА):

Академик В.С. Нерсесянц уподоблял вопрос о праве по своей фундаментальности вопросу истины в философии и человеческом познании. А истина, как мы знаем, относительна. Не отсюда ли, не из лона ли гносеологии уже можно вести линию к признанию многоликих определений права и, соответственно, к интегративной теории права? Да, но первенствует все-таки онтология. Интегративное понимание права имеет свои философские, идейные, нравственные, социокультурные, экономические, политические истоки. Оно зиждется на многообразных обычаях и законодательных текстах. Часто оно преследует сугубо прагматические цели. Оно укладывается в плюралистическое восприятие мира.

Интегративный подход к праву может обосновываться только в историческом контексте. В разные исторические времена право имело свою специфику, свои особенности. Неслучайно признается деление права на типы. Конкретно-исторический подход обнаруживает разное содержание одних и тех же правовых феноменов. Конкретно-историческое исследование учитывает диалектику общего, особенного и единичного. И если единичное остается вне интеграции, то общее является ее воплощением.

Историческое видение права в свою очередь неизбежно приводит нас к социальному контексту, к политической составляющей права. Состав правовых отношений менялся во времени во всех своих элементах. Разные классы, социальные слои, группы доминировали в процессе правообразования и в процессе реализации права. Их политические роли оказывались разными. Интегративный подход к праву приобретает в этой связи самостоятельное значение в познавательной деятельности, поскольку он направлен на познание права вообще, поскольку в историческом логически учитывает социально-политическое содержание. Интегративный поиск общего сопровождается нахождением содержательного и сущностного в правовой материи, того, что служит глубокому пониманию права вне пространства и времени. Представляется, что и в материалистическом, и в идеалистическом, как в светском, так и в религиозном, как в автократическом, так и в демократическом миропонимании имеет место отражение, часто в смещенном виде, определенных аспектов реальной действительности. Отсюда стремление к объединению разных подходов, позиций тех, кто охватывал своим вниманием и сущее и должное, и идеал и реалию, кто обращал взоры и к экономике, и к политике, и к классовой борьбе, и к социальному единению.

Конец XX века ознаменовался глобализацией - новым явлением в развитии человечества, его экономических, гражданских и политических структур. Глобализация - это возникновение единого экономического и информационного пространства в общемировом (планетарном) масштабе. Глобализация - это устранение барьеров в общении, в торговле. Глобализация - это интеграция национальных экономик. Глобализация - объективный процесс, обусловленный развитием средств связи, транспорта, новых технологий и т.д. Это уже и своего рода объективная реальность, которую следует оценивать и совершенствовать. И эта объективная реальность требует как раз интегративного восприятия права. Не навязывать миру одну какую-либо правовую систему, признавая ее единственно отвечающей понятию права, а выявлять все позитивное из реального функционирования и из идеалов той или другой правовой системы, основываясь на признании ее национального и исторического своеобразия. Если возможно мировое право, то только на основе признания интегративных позиций.

Заслуживают поддержки те высказывания именитых авторов (например, Г.Д. Гурвича), согласно которым правовой плюрализм предполагает, что в обществе существует не один, а несколько "центров юридического опыта", и поэтому все попытки изучать право с монистических позиций заранее обречены на неудачу. Право не есть ни воля законодателя, ни естественный закон, ни идеальная норма, ни социальный факт, ни психологический феномен - право включает в себя все эти многообразные аспекты и всегда представляет собой нечто большее, чем их совокупность. Можно согласиться и с тем, что истинный корень права лежит "не в "силе" и не в "классовом интересе", и не в "эмоциональной фантасме", и не в "воле других людей", и не в "безличном общественном авторитете", и не в "государственном изволении", но "в объективном достоинстве естественного права" (И.А. Ильин).

Естественное право с его естественными обязанностями власти и граждан и неотъемлемыми правами человека - естественная почва для развития интегративной теории права.

Остается заметить, что академик Нерсесянц вышел на интегративный (синтетический) подход к праву через либертаризм. В.С. Нерсесянц прямо пишет, что его либертарная теория свободна от антагонизма между легизмом и юснатурализмом, отвергает как легистское сведение права к закону, так и разделение права на естественное и позитивное, признает и учитывает познавательно значимые положения и позитивистских, и естественно-правовых учений о праве и законе. "...Формально-юридическая концепция правового закона, сформулированная с позиций либертаризма, недостижима с позиций легизма или юснатурализма, которые по своим исходным основаниям закрыты для подобного синтеза и соответствующего синтетического (юридически содержательного и вместе с тем - строго формального) правопонимания" <38>.

<38> Проблемы общей теории права и государства: Учебник для юридических вузов / Под общей редакцией В.С. Нерсесянца. М.: ИНФРА-М-НОРМА, 1999. С. 141 - 142.

В своем выступлении младший научный сотрудник ИГП РАН И.М. Сокольщик обратил внимание на особенности понимания государства в либертарно-юридической теории:

В истории учений о праве и государстве прослеживаются два принципиально различных варианта понимания государства: в силовых интерпретациях сущность государства рассматривается исключительно как организованное насилие, принуждение, в юридической - как особый тип властвования, публично-властная организация в сообществе субъектов права.

В социально-политических науках более распространены силовые интерпретации, поскольку сам феномен государственной власти демонстрирует, прежде всего, принуждение к соблюдению авторитетно установленного порядка. Наблюдение факта верховной, принудительной власти не составляет труда для феноменалистической, дескриптивной науки. Поэтому силовые интерпретации существуют везде, где существует публичная политическая власть, особенно там, где сильны авторитарные традиции, в неразвитой правовой ситуации.

Юридическая интерпретация государства возникает в условиях преобладания в социальной реальности правового принципа соционормативной регуляции (в культурах правового типа). Регулирование по принципу права (формального равенства) порождает и соответствующие теоретические конструкции публично-властной организации, обеспечивающей такое регулирование (ПиОмикронЛямбдаЙотаЗета, ПиОмикронЛямбдаЙотаТауЭпсилонЙотаАльфа, civitas, respublica, stato). На разных этапах государственно-правового развития западной культуры юридическую интерпретацию государства развивали Аристотель, Цицерон, Блаженный Августин, Дж. Локк, Дж. Мэдисон, И. Кант, Г. Гегель, Ф. Бастиа, Ф. Хайек и многие другие выдающиеся философы и юристы.

Современная либертарно-юридическая теория объясняет право и государство как необходимые формы свободы индивидов <39>. В сообществе, в котором свобода не признается и не является принципом социального бытия, нет права и нет государства, там действуют другие формы и способы властной организации и соционормативной регуляции. Поэтому деспотия - это не государство в смысле либертарно-юридической теории, а властная форма, лишь внешне сходная с государством. "Те же формы, при которых имеется в виду только личное благо правителей, все ошибочны и представляют отклонения от правильных; они основаны на деспотическом принципе, а государство есть общение свободных людей", - писал Аристотель. Деспотическая организация власти может имитировать некоторые государственно-правовые формы (как это демонстрировала, например, советская власть), но в своем существе деспотия является отрицанием государственно-правовой свободы.

<39> См.: Нерсесянц В.С. Общая теория права и государства. М., 2002. С. 233.

С позиции российского правосознания, как обыденного, так и профессионального, такая постановка вопроса обычно вызывает недоумение. Спрашивают: "А СССР не был тоталитарным государством? А нацистская Германия? А история государства не начинается с Шумера и Древнего Египта? Не является ли такой подход упразднением большей части истории реального права и государства?". С позиции юридического либертаризма социальные системы деспотического типа не являются государством и не могут быть государством в том же смысле, в котором мы понимаем западное государство или, например, говорим о конституционной модели современного российского государства. Это явления в сущности различные. И дело не в том, как нередко ошибочно представляют, чтобы различить плохие государства от хороших. Вопрос в понятии, которое стоит за словом "государство".

Нередко можно услышать, что понятие государства в юридическом либертаризме не соответствует действительности. Однако, по его мнению, дело обстоит как раз наоборот: это понятие адекватно описывает и объясняет реальность западной цивилизации и показывает ее принципиальные отличия от иных цивилизаций, в то время как широкое, якобы универсальное понятие государства не способно учитывать и объяснять эти различия, так как приписывает государству исключительно силовую сущность.

Сторонники многофакторного (как правило, позитивистского) подхода используют термины в их конвенциональном, то есть наиболее удобном для объяснения (а точнее, описания) значении. Причем ввиду длительного использования и многосторонней проработки этих терминов сторонники конвенционализма перестают рефлексировать по поводу основных категорий и принимают их в качестве единственно научных. Однако конвенциональные понятия не раскрывают сущность явлений, но лишь останавливаются на некоторых внешних признаках, которые можно наиболее доступно изложить (прежде всего, для учебных целей).

Как правило, конвенциональные определения государства ограничиваются указанием на то, что государство - это организация политической (суверенной, верховной) власти, которая существует для решения общественных задач. Подобные определения стремятся охватить все возможные публично-властные организации, начиная с самых ранних, что одновременно выражается в бессодержательности подобных определений и, главное, влечет неспособность объяснения современных развитых государственно-правовых явлений. Сталкиваясь с последними (правовое государство, права человека), теории, построенные на феноменалистических конвенциональных определениях государства и права, вынуждены как-то встраивать их в свою понятийную систему, что приводит либо к противоречиям, либо к выхолащиванию реального смысла этих явлений, или просто к бессодержательности. Поэтому права человека трактуются как октроированные, как пределы дозволенного властью, или же, когда говорят о естественных (т.е. неоктроированных) правах человека, то эти права объясняются как "неюридические" притязания. Правовое государство понимается не как такое, основная задача которого - максимально обеспечивать правовую свободу, но как "самоограничение" государственной власти своими законами - законами, в которых эта власть произвольно определяет правовую свободу (права человека). Ничего кроме абсурдного словосочетания "самоограничение власти" силовая теория государства предложить не может, так как в ее интерпретации государственная власть - это всегда господство одних групп над другими, и не эти последние ("объект власти") определяют характер властвования.

До сих пор популярны трактовки государства с позиций несколько модернизированного классового подхода <40>, который не может адекватно объяснить современную, исторически развитую государственно-правовую ситуацию и присущие ей формы признания и обеспечения правовой свободы. Такое объяснение невозможно хотя бы потому, что этот подход, как разновидность государственно-правового нигилизма, преследует совершенно иные цели - обоснование "отмирания" государства, а вовсе не исследование его развитых форм.

<40> См.: Общая теория государства и права. Академический курс в 3-х томах. Т. 1. 2-е изд., перераб. и доп. / Отв. ред. М.Н. Марченко. М., 2002. С. 91.

В традиции юридического либертаризма интерпретация государства (в рамках общего понятия права и государства), развивавшаяся В.С. Нерсесянцем, особенно ценна тем, что право и государство последовательно объясняются одним и тем же принципом (формальное равенство), и государство, в отличие от его предшествующих либертарианских трактовок, не противопоставляется праву как "неизбежное зло" <41>. На такой основе исторический прогресс государственности и права объясняется как прогресс свободы, связанный с ростом культурного развития человека, его разумной свободной деятельности. В этом смысле капиталистическое правовое государство следовало бы считать высшим типом государства, после которого закономерное развитие собственно государственного (государственно-правового) начала невозможно <42>.

<41> См.: Боуз Д. Либертарианство: история, принципы, политика / Пер. с англ. Под ред. А.В. Курява. Челябинск, 2004. С. 211 - 214.
<42> Разработанная В.С. Нерсесянцем концепция цивилитарного государства, как отмечалось им во многих работах, подразумевает возможность существования такого государства только в постсоциалистической (или иной постнеправовой) ситуации. В условиях современного правового государства с его гарантиями частной собственности эволюционный переход к цивилитарному государству представить чрезвычайно сложно.

В своем выступлении профессор А.В. Поляков (юридический факультет СПбГУ) высказал свое видение объяснительных возможностей либертарной теории права и перспектив этой теории в российской юриспруденции:

Без сомнения, либертарно-юридическая теория права, разработанная академиком В.С. Нерсесянцем, перевернула нашу отечественную юриспруденцию и пробудила от спячки теоретиков уже во времена пресловутого "застоя". Предчувствие "гражданской войны" в области теории права с тех пор не покидало многих ученых. "Легкость, с которой В.С. Нерсесянц низверг идола советских правоведов (марксистскую теорию права. - А.П.), несомненно подвигнет и других авторов на коренное реформирование общей теории права, поэтому в самое ближайшее время можно ожидать уже караван новых теорий права, претендующих на последнее слово в науке", - предсказывал, например, В.М. Сырых <43>. "Караван" до сих пор в пути, но кое-какие новые теоретические концепции действительно появились, и появились благодаря творческим усилиям В.С. Нерсесянца, с идеями которого нельзя было не считаться, даже не разделяя их.

<43> Сырых В.М. Логические основания общей теории права: В 2 т. Т. 1: Элементный состав. М., 2000. С. 20.

Сегодня, когда с нами уже нет самого создателя либертарной теории, на первый план выдвигается первостепенная задача оценить сделанное им в науке и творчески использовать оставленное им богатое наследие. Идея взаимообусловленности формального равенства, свободы и справедливости, несомненно, является главным аккордом современной правовой теории. Проблема заключается в том, что никакая мелодия не состоит из одного аккорда. Научные представления о правовой реальности складываются из созвучия аккордов, составляющих искомую гармонию. Понимание этого обстоятельства позволяет и само понятие права рассматривать во всем многообразии его смыслов и образов.

И здесь возникает целый ряд вопросов, на которые необходимо дать ответ. Является ли либертарная теория права закрытой теорией? Закрытая теория, как и закрытая система, не может развиваться за счет "обмена" концептуальными идеями с теоретическими системами "внешней среды". Она осуществляет развитие только за счет "внутренних операций". Введение в такую теорию метаположений возможно только за счет отказа от ее собственных базовых концептуальных положений, обеспечивающих ее закрытость. Так, "экстенсивное" развитие идей Петражицкого, например, в работах П.А. Сорокина, Н.А. Тимашева и Д.Г. Гурвича стало возможным только при отказе от взгляда на право как на явление исключительно индивидуальной психики. Такая метатеория включает в себя и объяснение связи права с индивидуальной психикой, но помимо этого объясняет такие правовые явления (например, интерсубъективное бытие права), которые игнорировались в рамках теории Петражицкого (они просто выводились из области правовых явлений). Помимо этого, закрытые теории недиалогичны, они строятся на отталкивании от других правовых теорий и на их отрицании.

Если же либертарная теория не является теорией закрытой, то необходимо выяснить, в каком направлении и за счет каких идей она может развиваться? Если она может развиваться, это означает, что ее нынешнее состояние несовершенно, т.е. включает такие положения, которые нуждаются в уточнении. История правовой мысли свидетельствует об относительности любых теорий права, о невозможности в рамках одной теории адекватно репрезентировать правовую реальность и разрешать все насущные теоретико-правовые проблемы. Если исходить из правомерности такой постановки вопроса, то крайне важным будет являться прояснение границ предложенной В.С. Нерсесянцем объяснительной модели права, потому что только прояснение таких границ может сделать возможным их расширение и включение новых, еще не освоенных познанием территорий.

Необходимо дополнительно осмыслить некоторые стороны либертарного правопонимания. Например, его методологические и философские основания. Любая научная теория основывается на каких-либо общенаучных социогуманитарных предпосылках (картине мира). Юснатурализм и позитивистская традиция в праве не являются исключением. На чем основывается либертарная теория? Какая методологическая стратегия лежит в ее основе и что будет являться залогом ее последующего развития? Ведь сами по себе идеи равенства и свободы такую функцию выполнять не могут. Интерпретация равенства и свободы как сущностных явлений права сама нуждается в методологическом и онтологическом обосновании (помимо обоснования аксиологического). По-видимому, разработке этой части правовой теории уделялось меньше внимания, чем остальным. Ее основные моменты остались непроясненными. В.С. Нерсесянц писал о либертарном методе как о "понятийно-правовом" способе "философско-правового постижения изучаемой реальности в качестве правовой действительности"; это "метод получения и организации знания о праве как принципе формального равенства и внешних формах его проявления" <44>.

<44> Нерсесянц В.С. Философия права: Учебник для вузов. М., 2006. С. 10.

Таким образом, либертарный метод уже включает в себя понятие формального равенства как правообразующий принцип, но непонятно, при помощи какого метода и как ученый пришел к такому выводу. Откуда берется соответствующее знание: из диалектического развития какого-либо понятия (основания права), из феноменологической редукции правовой реальности, из анализа обыденного языка, из коллективного правового опыта или из собственной убежденности в абсолютной ценности свободы? Последний вариант во всех иных смыслах не самый последний.

Неслучайно составитель сборника материалов, посвященных памяти академика В.С. Нерсесянца, "Наш трудный путь к праву" проф. В.Г. Графский поместил в качестве эпиграфа к книге следующие строки, написанные рукой самого Нерсесянца: "Свободы вечный современник и несвободных - соплеменник". Возможно, в этих строках и заключается суть либертарной теории права. Да и мог ли человек, столь страстно любящий свободу, написать о праве что-либо иное, чем он написал? Невольно закрадывается мысль: а не является ли вся либертарная теория права своего рода научной поэмой, гимном свободе и свободному человеку, переложенным на юридический язык? Утвердительный ответ поставит нас в сложное положение. Ведь наука требует беспристрастного поиска истины. Как совместить "отстраненный" научный взгляд на правовую реальность со жгущей душу потребностью "выразуметь" идею права как квинтэссенцию свободы?

Представляется, что новые объяснительные возможности либертарной теории возникнут при деконструкции ее смысла как теории права-в-себе (закрытой теории). На сегодняшний день либертарная теория права - это сильное оружие для борьбы с легистским правопониманием, с тоталитарными режимами, со всеми теми, кто трактует право как "законную" возможность попирать права и свободы человека. Само слово "свобода" является ценностно нагруженным словом, рядом с которым нейтральная и бесцветная "возможность выбора того или иного варианта поведения" выглядит как Золушка, оставшаяся после бала без шикарного наряда. Но ценностная составляющая права нуждается в антропологическом и онтологическом основании, и здесь есть возможность саму идею правового равенства и свободы интерпретировать как идею коммуникативную, вытекающую из соотнесенности поведения участников правового общения с имплицитными предпосылками этого общения. В этом случае и равенство, и свобода, и справедливость получают онтологический смысл через идею коммуникации.

Своими впечатлениями об академике В.С. Нерсесянце поделился с участниками чтений профессор Л.С. Мамут (ИГПРАН), проработавший с ним в Институте государства и права многие десятилетия:

Владик Сумбатович был не просто научным сотрудником, а большим ученым. Его характеризовал, прежде всего, неукротимый дух познания, дух творческого поиска. Он старался не повторять то, что говорили и писали наши выдающиеся предшественники, ему было чуждо эпигонство. В.С. Нерсесянц прокладывал новые пути в юриспруденции и государствоведении, опираясь на глубокие познания в истории мировой философской, политической и правовой мысли.

Можно и нужно обсуждать проблемы, поставленные и решаемые в трудах Владика Сумбатовича. Но неоспорима их оригинальность, значителен содержащийся в них научный потенциал. В.С. Нерсесянц высоко поднял и твердо держал планку академической политико-правовой науки. Дело нашей чести достойно продолжать эту традицию!

Еще я хочу добавить, что мой коллега был человеком глубоких гуманистически-демократических убеждений, которые во многом помогали ему внести значительный вклад в науку о государстве и праве. Неслучайно вопрос о разделяемой человеком и обществом системе политических и правовых ценностей всегда чрезвычайно интересовал В.С. Нерсесянца. Наш долг сохранять, поддерживать и развивать такой интерес.

Е.А. Прибыткова (ИГП РАН) продолжила тему воспоминаний о Владике Сумбатовиче, о благотворном влиянии его необыкновенной личности на научное окружение и особенно на подрастающее поколение:

Все творчество Владика Сумбатовича, все его памятные свершения, включая оригинальную трактовку природы и назначения права, так или иначе связаны с его личностью. Русский философ и правовед П.И. Новгородцев, размышляя на эту тему под впечатлением от личности и творчества Сократа (о нем, как известно, Владик Сумбатович тоже писал и в прозе, и в стихах), удачно сформулировал такое обобщение: когда то, чего так жаждут и так ищут люди, - спокойствие духа и уверенность в смысле жизни - воплощается в конкретном человеке, в живом образе, это убеждает лучше всяких систем и теорий. Сказанное в полной мере может быть отнесено и к жизни, и к научной миссии академика Нерсесянца.

По свидетельству бывших студентов Академического правового университета, ныне аспирантов, либертарная концепция права отвечала насущной потребности молодого поколения тесно связывать право с ценностями свободы, равенства и справедливости и видеть в праве отображение этих ценностей. А ведь внушить такое способен далеко не каждый! То возвышенное, о чем говорится вслух, не будет воспринято соответствующим образом, если оно не персонифицировано в личности говорящего, не подкреплено его собственным примером, который в состоянии воздействовать на окружающих гораздо сильнее и надежнее, нежели самые выверенные, логически безупречные построения.

Довершением образа выдающегося учителя и наставника можно считать его стихи, составившие три сборника: "На перекрестках безвременья" (1990), "Настроения" (1996) и "Творемы" (2001). В них отчетливо проступает еще одна удивительная особенность Владика Сумбатовича - чистота помыслов (непременное условие подлинного дарования), бескорыстность борения с заведомым "согласием на неуспех". Некоторые из его "творем" стали своеобразной проповедью дерзновения. Они заражают возвышенной настроенностью на неустанный поиск, передают уверенность автора в том, что "в покое душевном нет совести чистой", призывают "научиться сметь", никогда не падать духом при неудачах и вновь и вновь готовить к бою "побитые крылья"

... Против ветра ставьте парус,

Против бури вы плывите,

Прямо к солнцу, как Икарус,

Обжигаясь, вы летите!

Только смелым достается

Поцелуй звезды горячей,

Только подвиг остается,

Как над бездной мост висячий.

М.Ю. Пахалов (ИГПРАН) посвятил свое вступление пониманию справедливости в англосаксонском праве:

Закон как закрепленная в праве справедливость известен в английском праве еще со времен англосаксонских королей. Так, в "Правде" короля Уэссекса Инэ (688 - 721 гг.) утверждается о том, что "...не только были укреплены и обеспечены в нашем народе справедливые обычаи и справедливые королевские веления, но чтобы ни один элдормен, ни один из наших подвластных не извращал впредь этих наших велений" <45>. При этом подчеркивается именно справедливость как основа королевских законов. Далее, Альфред Великий (871 - 901 гг.) во вступлении к своему судебнику отдельно указывает, что избрал только те из законов предыдущих королей англосаксов, которые кажутся ему наиболее справедливыми <46>. Иными словами, справедливость в данном случае снова является основным критерием для отбора норм при издании законодательного акта. Король Кнут избрал целью своих законов уничтожение всякой несправедливости и беззакония, злоупотребления властью <47>. Англосаксонское правосудие, базировавшееся на прецедентах, которые само и создавало, получает прямое указание в законах короля Эдуарда Старшего (901 - 924): "король Эдуард повелевает всем судящим: чтобы вы судили... наиболее справедливым (righteous) по вашему усмотрению и согласно законам (doombook). Не страшитесь по любому поводу формулировать местное право (folkright)" <48>. Таким образом, судьям предписывается основываться на чувстве справедливости, при этом само это предписание содержится в законе. Само понятие folkright, обычно переводящееся как "народное право", в действительности является правом, источником которого является правосознание <49>, которое в свою очередь основывается на понятиях справедливости. Даже в случае, если человек не имел господина, его следовало судить согласно folkright в той местности, в которой было совершено преступление или подан иск <50>.

<45> Антология мировой правовой мысли. Т. 2. М., 1999. С. 64.
<46> Хрестоматия по истории государства и права зарубежных стран. Т. 1. М.: НОРМА, 2005. С. 473.
<47> Антология мировой правовой мысли. Т. 2. М., 1999. С. 67.
<48> The Laws of King Edward the Elder, 901 - 924. Medieval Sourcebook, http://www.fordham.edu/halsall.
<49> Encyclopedia Britannica Consise, Anglo-Saxon law. http://concise.britannica.com.
<50> The Laws of King Athelstan 924 - 939. Sourcebook, http://www.fordham.edu/halsall.

Само понятие справедливости было ограничено представлениями о недопустимости слишком жестоких наказаний, ограничении кровной мести, недопустимости наказания без надлежащего разбирательства. Справедливость как формальное равенство, однако, всегда соблюдалась в следующих случаях: при совершении государственных преступлений (против короля и короны), при совершении преступлений против церкви и церковной собственности, при отступлении от христианской веры. Здесь судебники англосаксонских королей практически едины в назначении кары без учета происхождения и социального статуса виновного. В остальных случаях, как правило, действовал общий принцип, изложенный, в частности, в Законах Мерсии - одном из наиболее значительных собраний правовых обычаев, который наряду с Датским правом и Законами Уэссекса составлял правовую основу для вынесения судебных решений и издания королевских законов как до нормандского завоевания, так и в первые десятилетия после: "как заведено, в законах англичан, что люди и закон следуют согласно социальному положению... эрлы и кэрлы, тэны и тэодены (вожди, великие тэны)" <51>. Каждый подданный государства, каждый англичанин имел право искать правосудия и защиты согласно своему социальному положению.

<51> Of Mercian Law. Medieval Sourcebook, http://www.fordham. edu/halsall.

Согласно законам короля Кнута никто не должен прибегать к королевскому правосудию, иначе как если он не сможет добиться его в своей сотне (т.е. в местном суде) <52>. Это означает, что во всех случаях человек прибегает к folkright в расчете на справедливое судебное разбирательство. Королевский закон как бы замкнут на отсылке к справедливости folkright, а последнее в свою очередь основывается на той юридической силе, которая придана королевским законом. Каждый последующий англосаксонский король устанавливал свой судебник, который отменялся в части или полностью следующим королем, однако "народное право" оставалось неизменным, так как отвечало понятиям справедливости, на которых должны были базироваться все королевские законы. Неслучайно первые короли нормандской династии создали весьма небольшое количество законов, опираясь на все то же традиционное англосаксонское право. Первый законодательный акт Вильгельма Завоевателя снова отсылал к старому праву и лишь добавлял ряд привилегий в целях защиты французов-норманнов. Последнее явление, свойственное континентальному праву, в частности праву франков, было неизвестно англосаксонскому государству. С точки зрения права все жители королевства были формально равны как подданные короля, без различий по национальному признаку. Это требование с древнейших времен присутствовало в праве англосаксов. Более того, с точки зрения англосаксонского права иностранец и королевский тэн были равны, по законам короля Уитрэда (690 - 725 гг.), и тот и другой в судебном разбирательстве имели равные возможности для очищения себя от обвинения путем принесения клятвы <53>. в случаях же нарушений в сфере судебного разбирательства - ложная присяга, лжесвидетельство - независимо от происхождения или статуса сторон последствия для них были одинаковыми с позиции королевского закона.

<52> Антология мировой правовой мысли. Т. 2. М., 1999. С. 44, 68.
<53> The Laws of King Wihtrad, 690 - 725. Medieval Sourcebook, http://www.fordham.edu/halsall.

Система права англосаксонского королевства основывалась на фундаментальном противостоянии понятий folkright и привилегий, даруемых королевской властью. Именно эти привилегии могли нарушать справедливость "народного права" с позиции высшей юридической силы любого королевского установления. Естественно, что понятие привилегии противоречит понятию справедливости как формальному равенству. Однако в данном историческом типе государственно-правового устройства, еще до появления "общего" для всех свободных людей права при Генрихе II, справедливость как требование, предъявляемое королевской властью самой себе, а также своим судьям, было тем фундаментом, на котором впоследствии был выстроен весь комплекс требований соблюдения основных прав и свобод.

Выступление В.С. Нерсесяна (Российская правовая академия) было посвящено пониманию и возможности использования принципа формального равенства в контексте теоретико-методологической концепции деятельностного подхода:

Либертарно-юридическая теория права и государства В.С. Нерсесянца имеет в качестве своей основы один исходный принцип - принцип формального равенства и производное от этого принципа одно исходное общее (единое) понятие права и государства. Как сущность права принцип формального равенства включает в себя три находящихся в единстве компонента: формальную свободу индивидов в их взаимоотношениях; формальное равенство (уравнивание) индивидов в свободе их взаимоотношений; формальную справедливость во взаимоотношениях индивидов как выражение достигнутого равенства (уравненности) в свободе взаимоотношений.

Деятельностный подход - это ведущая теоретико-методологическая концепция отечественной психологии (Л.С. Выготский, С.А. Рубинштейн, А.Н. Леонтьев), рассматривающая деятельность как сферу формирования и проявления психики, способ освоения новых видов и форм деятельности и порождения (соответствующего) нового знания. Рассматривая компоненты принципа формального равенства в контексте деятельностного подхода, можно заключить, что они представляют собой соответственно объект правовой деятельности индивида, его преобразующую, уравнивающую деятельность, реализуемую в правоотношении, и предмет (результат) этой деятельности. Триединство компонентов - это не случайное, а закономерное свойство либертарно-юридического права, адекватное положениям теории деятельности; оно является объективно необходимым и достаточным. Компоненты взаимосвязаны, предполагают и дополняют друг друга, но не сводимы друг к другу и не подлежат простому (арифметическому) сложению. Как ортогональные величины они образуют собой либертарно-юридическое пространство права, которое можно назвать пространством Нерсесянца.

Понимание права как некоторой целостности, состоящей из правовой сущности и форм ее проявления (из правовых явлений), предполагает и включает в себя определенную концепцию различения и вместе с тем совпадения, соответствия и сочетания сущности и явления в праве. Это обусловлено тем обстоятельством, что сущность права (право как сущность) постигается абстрактно-теоретически, понятийно и носит объективный характер, а право как явление носит официально-властный (субъективный) характер, зависит от усмотрения законодателя. Закон может как соответствовать сущности права, т.е. быть правовым, так и противоречить его сущности, т.е. быть неправовым законом. Рассматривая проблему различения и соотношения права и закона в контексте деятельностного подхода, можно заключить, что различение права и закона обусловлено тем, что они разрабатываются разными субъектами на основе разных форм деятельности: право - на основе умственной (абстрактно-теоретической) формы деятельности, ведущей к (искомому) понятийному знанию, закон - на основе материальной (материализированной) и внешне-речевой форм деятельности (П.Я. Гальперин), ведущих к (искомому) материальному, материализированному (эмпирическому) объекту и чувственному знанию в форме восприятий и представлений. "Одно дело - самолет, другое - учение о самолете" (В.С. Нерсесянц). Соотношение, соответствие закона праву обусловлено необходимостью формирования правового закона.

Правовое государство и правовой закон не самоцель, а всеобщие и необходимые формы выражения, организации, упорядочения и защиты свободы в общественных отношениях людей. Содержание и характер этой свободы, ее ширина и объем, ее субъектная и объектная структуры (субъекты и сферы свободы), ее количество и качество определяются достигнутым уровнем развития общества (В.С. Нерсесянц). Цель права (и нормы права) собственно правовая и состоит в утверждении и прогрессивном развитии ценностных свойств и начал самого права, выраженных в принципе формального равенства, в прогрессе свободы, равенства и справедливости в жизни людей. Выявление положительной динамики в прогрессе свободы как объекта формально-правового уравнивания и в целом корректная реализация правовых целей без надлежащего количественного выражения и определения свободы в отношениях людей невозможна. "Весы Правосудия", как и весы обычные, материальные, "измеряют" количество "взвешиваемого" объекта - количество свободы в отношениях людей. Нужны "единицы количества свободы" - один "аристотель" или один "монтескье" (подобно одному "ньютону" или одному "амперу" в физике) для определения общего количества свободы в отношениях людей в конкретно-определенной области общественной жизни и в сфере правового регулирования. Количество свободы - это объективный критерий меры реализации правовых целей.

Исходное общее (единое) понятие права и государства находится в непрерывном движении, изменении и развитии: меняет форму - конкретизируется (с учетом условий и обстоятельств конкретно-определенной области общественной жизни и сферы правового регулирования), сохраняя при этом свою сущность, определяемую принципом формального равенства. Конкретизация исходного понятия права (и государства) может быть связана с разными формами деятельности.

При разработке общей теории права и государства (на основе исходного принципа и исходного понятия права) и отраслевых теорий права она связана с абстрактно-теоретической (умственной, понятийной) формой деятельности, в правоустановлении - с материальной (материализированной) и внешнеречевой формами деятельности, в правореализации и правоприменении - с материальной (материализированной) формой деятельности.

Теория права, построенная как выражение движения и конкретизации своего исходного понятия (исходного принципа), может быть определена как теория понятийного права. Таковым являются учение о моральном "юридизированном" праве Канта, учение о философии права Гегеля, либертарно-юридическое право Нерсесянца.

Либертарно-юридическое понятийное право - это логически последовательное, согласованное и непротиворечивое, системно полное учение (о праве и государстве), основанное на исходном едином понятии права и государства, в котором "генетически", т.е. подобно тому, как это дано в семени, содержится в научно-абстрактном (сжатом и концентрированном) виде определенная юридическая теория, ее предмет и метод, смысл и содержание определенной концепции (и типа) юриспруденции и которое (исходное понятие права) в теоретически развернутой, структурно и функционально конкретизированной и организованной форме представлено во всей юридической науке как единой и целостной системе юридического знания. Без понятийного права нет и не может быть системно-целостной и непротиворечивой юриспруденции.

Академик В.С. Нерсесянц не был исключительно философом-теоретиком, подчеркнул в начале своего выступления д.ю.н. А.В. Иванченко (председатель Совета директоров независимого института выборов). Он часто обращался и ко многим актуальным проблемам конституционно-правового развития России, его взгляд не упускал из виду современные политические тенденции. В связи с этим А.В. Иванченко подробнее остановился на ряде проблем современной политико-правовой системы:

Россия сегодня находится в эпицентре идущих в мире процессов политической и экономической глобализации. В Европе появляются новомодные концепции отмирания национальных государств и утверждения "мягких суверенитетов", обосновываются теории мирового права и универсальных демократических стандартов. От того, насколько грамотно будет дано современное теоретическое и правовое обоснование демократического пути развития России, во многом будет зависеть конкурентоспособность нашей страны с другими государствами и демократиями.

Пока же внутрироссийская дискуссия по этим вопросам сфокусировалась на противопоставлении "суверенной" и "либеральной" демократии. При этом сторонники "суверенной демократии" говорят исключительно о суверенитете российского государства, забывая не менее важное положение Конституции РФ о народном суверенитете. В свою очередь либералы твердят об абсолютном приоритете прав человека.

Между тем в российской Конституции эти вопросы давно решены. В ней говорится о республиканской форме организации власти, о том, что права российских граждан являются неотчуждаемыми. Поэтому понятие "суверенной демократии", когда с ним связывают лишь суверенитет государства, сужает конституционные основы российского народовластия. В то же время узкоправозащитное понимание демократии во многом напоминает теорию "чистой демократии", которая давно и справедливо критиковалась за свою оторванность от жизни. Вместе с тем затрагиваемые в этом споре проблемы весьма актуальны. Они напрямую связаны с пониманием сущности российского государства и права, а также тенденциями его развития в современных условиях.

Несмотря на то что действующая Конституция уже установила достаточно высокие стандарты государственной и общественной жизни, во многом превосходящие стандарты развитых стран, нам еще только предстоит переосмыслить наши прежние представления о месте и роли государства с авангардной партией. Потребуется и выработка принципиально новой концепции развития российской политической системы, в основе которой лежат республиканские устои государства, разделение властей, многопартийность, разветвленная система согласительных процедур. Это предопределяет дальнейшее развитие российского государства за счет разнообразных форм прямой и представительной демократии, публичных механизмов влияния населения на власть, в особенности на муниципальном уровне. Именно этих горизонтальных механизмов и не хватает сегодня для сбалансированного проведении социальных, экономических и политических реформ.

Новый демократический характер российской республиканской власти должен характеризоваться наличием четких правовых и процедурных механизмов участия граждан в осуществлении муниципальной, региональной и федеральной власти, а также открытостью решений и деятельности государственных органов. Однако закрепленные в действующей российской Конституции новые принципы взаимоотношений органов власти и граждан на основе согласительных процедур так до сих пор и не получили процессуально-правовых гарантий. Только в случае их создания рядовые граждане, группы граждан станут участниками согласования интересов общества и государства как непосредственно, так и через соответствующие общественные, партийные и государственные структуры. Их отсутствие автоматически ведет к откату, к мобилизационному типу развития общества со всеми серьезными рисками социальных конфликтов.

Предусмотренный Конституцией переход на профессиональные и публичные правила политики означает серьезный экзамен для всех уровней российской власти. Однако сегодня приходится с сожалением констатировать, что за эти годы не получили своего статусного и процедурного развития даже элементарные формы парламентского контроля за деятельностью исполнительной власти, полностью отсутствует институт парламентской оппозиции. Не получили своего развития такие действенные формы участия граждан в политике, как петиции, обращения, публичные обсуждения общественно значимых вопросов, открытые формы партнерства партий и неправительственных организаций по развитию гражданского общества.

Не получил своего развития российский механизм разделения властей, который имеет свою специфику. Она, прежде всего, обусловлена федеративной природой российской государственности, а также необходимостью взаимодействия всей системы органов государственной власти с гражданами, институтами гражданского общества, что только отчасти нашло свое развитие в создании по инициативе президента Общественной палаты РФ. Однако главным отличием российской системы сдержек и противовесов является то, что помимо уровня Государственной Думы, правительства и судов общей юрисдикции она имеет еще один уровень разделения полномочий - между Президентом, Советом Федерации и Конституционным Судом Российской Федерации. Однако этот уровень разделения властей, имеющий значительный потенциал для укрепления российской федеративной государственности, до сих пор должным образом не используется.

Логика развития политической системы, оптимизация российской системы разделения власти диктует необходимость более четкого определения в законодательстве новых механизмов взаимодействия Правительства и Федерального Собрания. Необходимо повышение ответственности законодательной власти за ход реформ и состояние дел в России и, следовательно, обеспечение более активного участия Государственной Думы и Совета Федерации в контроле за деятельностью правительственных органов. Такой контроль сейчас в России достаточно слаб, во многом из-за отсутствия надлежащей правовой базы для его осуществления. Действующая Конституция России не содержит положения о парламентском контроле, что затрудняет дальнейшее законодательное регулирование соответствующих контрольных полномочий депутатского корпуса. На наш взгляд, более эффективному закреплению контрольных полномочий Федерального Собрания за деятельностью исполнительной власти могло бы способствовать принятие отдельного федерального конституционного закона, в котором регулировалась бы деятельность в этих вопросах российского парламента, в том числе комитетов и комиссий Государственной Думы и Совета Федерации.

Необходимо разрабатывать также концепцию президентской власти как власти, не только определяющей основные направления развития Российской Федерации, обеспечивающей согласованное функционирование и взаимодействие государственных органов, независимость и государственную целостность Российской Федерации, но и реализующей важнейшие полномочия в сфере исполнительной власти, осуществляющей стратегическое руководство данной ветвью власти, избегая, однако, при этом дублирования полномочий Правительства и его конкретной деятельности.

Серьезные изменения нормативной базы организации и деятельности федеральной государственной власти не могут состояться в одночасье, однако их необходимость назрела и с позиций правовой теории, и с позиций практики политического процесса.

Закрывая первые философско-правовые чтения памяти В.С. Нерсесянца, профессор В.Г. Графский выразил убеждение, что приуроченный к 2 октября - дню рождения В.С. Нерсесянца - выход в свет сборника "Наш трудный путь к праву" станет заметной вехой в обобщающих размышлениях о природе и тенденциях развития права и правопонимания в постсоветский период, а состоявшийся обмен мнениями за "круглым столом" позволит уточнить ряд важных исходных позиций в обсуждении способов современного воплощения правового закона, особенностей действия требований равенства и справедливости применительно к текущему законодательству и многие другие вопросы. Отрадным моментом можно считать то обстоятельство, что появились новые аргументы в пользу более тесного увязывания правопонимания с требованием совместимой со свободой справедливости, а также в пользу более целостного воззрения на пути и средства правового регулирования с последующим надлежащим отображением этой целостности в трактовке природы, социального назначения и практической результативности права в наш не перестающий удивлять своей устойчивой неустойчивостью век.

Философско-правовые чтения проходили в течение одного дня.

После "круглого стола" состоялось организационное заседание Российской секции Международной ассоциации социальной и правовой философии.

Следующей возможной темой философско-правовых чтений станет тема "Общество и право в эпоху перемен (исторический опыт правовых традиций)".