Мудрый Юрист

Обвинение и защита в российском уголовном процессе: баланс интересов - иллюзия или реальность

/"Уголовное судопроизводство", 2006, N 1/
Н.А. КОЛОКОЛОВ

Колоколов Н.А., судья Верховного Суда Российской Федерации, кандидат юридических наук, доцент.

Организация состязательного процесса на современном этапе развития российского уголовного судопроизводства: утопия или реальность

Процесс в юриспруденции - это социально обусловленная, исторически сложившаяся и закрепленная в законе форма разрешения социальных конфликтов посредством применения норм материального права. Сказанное означает, что процесс, как никакая иная отрасль права, зависит от достигнутого в стране уровня жизни, общего настроя народа, культуры и профессиональных навыков правоприменителей.

О его качестве свидетельствуют не какие-то отдельные демократические, а зачастую откровенно демагогические лозунги, волею случая возведенные в ранг закона, и даже не общее юридико-техническое совершенство кодексов, а эффективность работы механизма правового регулирования в целом.

В этом суждении нет никакой ошибки. Если правоприменитель четко понимает стоящие перед ним цели и задачи, то, несмотря на неблагоприятный для него психологический климат в обществе, он в состоянии легко и с достоинством выйти из любой сложной правовой ситуации, поскольку от следователей, прокуроров и судей в конечном итоге ожидают не эффектных по форме процессов, а защиты прав, свобод и законных интересов человека, личности, государства.

К сожалению, складывается впечатление, что отечественный правоприменитель весьма далек от понимания сущности современного состязательного процесса, плохо разбирается в ролевом предназначении в нем сторон и суда, а развернувшаяся по этому поводу острая дискуссия в значительной мере спровоцирована не столько качеством текущего законодательства, сколько философией его прочтения.

В ч. 2 ст. 15 УПК РФ 2001 г. законодатель, почти как в учебнике, методично разъясняет: функции обвинения, защиты и разрешения дела отделены друг от друга и не могут быть возложены на один и тот же орган или одно и то же должностное лицо.

Ниже создатели УПК РФ сочли необходимым еще раз напомнить участникам процесса (ч. 3 ст. 15 УПК РФ), что суд не является органом уголовного преследования, не выступает на стороне обвинения или стороне защиты. Он лишь создает необходимые условия для исполнения сторонами их процессуальных обязанностей и осуществления предоставленных им прав. Стороны обвинения и защиты равны перед судом (ч. 4 ст. 15 УПК РФ).

Разве эта диспозиция не соответствует выстраданным человечеством азам уголовного судопроизводства? Ответ на данный вопрос у просвещенного читателя, скорее всего, будет положительным. А если приведенные выше нормы - суть цитаты из курса уголовного процесса, читаемого юристам во всем мире на протяжении последних двухсот лет, то что же тогда в новом законе смущает российского правоприменителя?

Оказывается, что для него непривычно то, что авторы УПК РФ умолчали, с его точки зрения, о самом главном: как рафинированная ими от прочих целей и задач судебной власти "процессуальная функция разрешения дела" соотносится с истинным предназначением суда - "осуществлением правосудия по уголовным делам".

Согласимся, от честного ответа на вопрос о том, которая из названных категорий - "частное", а которая - "общее", и о том, как они соотносятся друг с другом, напрямую зависит, во что на практике превратится новый закон. Станет ли он средством, которое позволит оптимизировать баланс между частными и публичными интересами в таком сложном и многогранном деле, как государственное управление в сфере уголовной репрессии, маленькой частичкой которого уголовное судопроизводство и является. Либо УПК РФ для государственных органов будет препятствием, которое не позволит им успешно разрешить поставленные перед ними социально значимые задачи.

Впрочем, мировая практика показывает: ответа на данный вопрос текущее законодательство может и вовсе не содержать. Когда речь заходит о предназначении правосудия как такового, то право неизбежно смыкается с политикой, а последняя формулируется по совершенно иным, чем законодательство, правилам. Поэтому, как ни странно для кого-то это прозвучит, ответы на многие процессуальные вопросы сегодняшнего дня практикам легче отыскать не в УПК РФ, а в монографиях по политологии и криминологии...

Более того, в условиях отсутствия единой, а главное - хорошо продуманной, взвешенной и научно обоснованной национальной концепции отечественного уголовного судопроизводства инициатива в его реформировании перешла к лицам, весьма далеким от понимания сути процессуалистики.

К этому следует добавить, что и перманентно звучащая в их адрес критика со стороны теоретиков и практиков уголовного процесса редко бывает конструктивной. Порой создается впечатление, что создатели закона, правоприменители и служители доктрины говорят на разных языках.

Первые (по крайней мере, на словах) свято верят в возможность стремительной демократизации отечественного уголовного судопроизводства, но предложенные ими для этого правовые средства, сводящиеся, по существу, только к самодостаточности разделения процессуальных функций для достижения искомого качества, не вышли за рамки полумер, в результате новый закон именно в части организации состязательного процесса так и не заработал.

Вторые, как показывают результаты социологических исследований, в массе своей не очень-то и стремились к реальной состязательности. Думается, в первую очередь потому, что большинство наших дознавателей, следователей, прокуроров, адвокатов и судей плохо представляют, что это такое и в чем преимущество состязательного процесса перед традиционным для России инквизиционным.

Что же касается довольно многочисленного корпуса ученых-процессуалистов, то его представители в своих оценках относительно достоинств и недостатков УПК РФ в настоящее время настолько противоречивы, что смысл их рассуждений теряется то в волнах критики, то в приливах восхвалений.

Вместе с тем не будем забывать, что состязательный процесс - не более чем продукт идеальной типологии. В качестве целостной правовой системы в жизни реального государства его никогда не существовало <*>, а признание состязательности в качестве одного из начал в судопроизводстве само по себе еще ни о чем не говорит.

<*> См.: Смирнов А.В. Модели уголовного процесса. СПб.: "Наука", ООО "Издательство "Альфа". С. 18.

Академик А.Я. Вышинский в 1937 г. писал: "Наш процесс должен быть построен на тех же началах социалистического демократизма, что и все советское государство. В основу этого процесса должен быть положен принцип состязательности, гласности, равенства сторон... Состязательность в советском суде - это один из принципов судебной демократии, которая не может не воплощать в себе тех самых черт и особенностей, которые воплощает в себе вся советская социалистическая демократия" <*>.

<*> Вышинский А. Роль процессуального закона в социалистическом государстве рабочих и крестьян // Социалистическая законность. 1937. N 3. С. 10.

Цитат, подобных этой, извлечь из трудов мэтров отечественной процессуалистики эпохи Сталина можно великое множество <*>, но есть ли в этом смысл: состязательного процесса в России как не было семьдесят лет назад, так нет и в наши дни, ибо его содержание определяется не названием "стоящей на дворе" экономической формации, а "степенью социальной и духовной свободы индивидов, пользующихся "услугами" судопроизводства в том или ином обществе" <**>.

<*> См. подробнее: Строгович М.С. Уголовное преследование в советском уголовном процессе. М.: Издательство Академии наук СССР, 1951. С. 145 - 155.
<**> Смирнов А.В. Модели уголовного процесса. СПб.: "Наука", ООО "Издательство "Альфа". С. 9.

Следовательно, возможность организации действительно состязательного уголовного процесса на нынешнем этапе судебно-правовой реформы напрямую зависит от веры всех без исключения его участников в возможность и необходимость состязаться даже там, где, по давно сложившемуся общему мнению, государственному органу для достижения искомого результата "проще власть употребить". Наверное, нелишним здесь будет заметить, что не способствует организации состязательного уголовного процесса и сам новый закон.

Что же применительно к состязательности из действительно важного и пока еще незамеченного другими авторами упустили создатели УПК РФ 2001 г.? Думается, что они явно позабыли, что только в рамках системы принципы образуют то структурно упорядоченное единство, которое порождает возникновение нового системного качества <*>.

<*> См. подробнее: Гриненко А.В. Система принципов уголовного процесса и ее реализация на досудебных стадиях. Автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора юридических наук. Воронеж, 2001. С. 11 - 23.

Так, памятуя лишь о том, что гласность, состязательность и равноправие <*> сторон провозглашены в качестве ведущих принципов отечественного судопроизводства (ст. 123 Конституции РФ), создатели процессуального закона в должной мере не озаботились решением вопроса о том, какова же на самом деле будет практика претворения названной нормы Основного закона в жизнь.

<*> О равноправии сторон в данном случае можно было бы и не писать, поскольку состязательность без равенства - не что иное, как власть сильного (государства) над слабым (стороной защиты).

Судя по всему, они плохо представляют и то, как перечисленные принципы будут соотноситься с такими сопутствующими им процессуальными категориями, как непосредственность в исследовании доказательств, свобода их оценки, не говоря уж о необходимом в таком случае долгосрочном прогнозе относительно последствий преобладания диспозитивных методов представления суду доказательств над императивными, реального, а не декларативного равенства сторон.

Здесь уместно будет заметить, что сохранение традиционного для России деления уголовного процесса на стадии досудебные и судебные, сохранение института лиц, производящих предварительное расследование, автоматически перечеркивает идею состязательности, а с нею и равенства сторон на досудебных этапах движения дела.

О какой состязательности, а тем более свободе оценки доказательств может идти речь, если лицо, осуществляющее предварительное следствие, за спиной которого, заметьте, вся мощь государства, по собственной инициативе единолично отыскивает только его интересующую информацию об обстоятельствах совершения преступления, самостоятельно "консервирует" ее в виде протоколов следственных действий (п. 5 ч. 2 ст. 74 УПК РФ), априори присваивая при этом установленным только им фактам статус доказательств.

Мало того что сторона защиты этой возможности лишена, по существу, полностью, о действиях следователя по закону она узнает лишь при ознакомлении с материалами уголовного дела. Как известно, на данном этапе его движения устранить ошибки, допущенные, например, при проведении осмотра места происшествия, просто невозможно, несмотря на то, что в протоколе следственного действия "законсервирован" не след реального преступления, а субъективный взгляд следователя.

Кстати, следователь, о котором упоминается в УПК РФ, мало что имеет общего с той самостоятельной процессуальной единицей, которую ввели в уголовное судопроизводство основатели современной процессуалистики в начале XIX в. Наш следователь уже давно перестал быть свободным даже в святая святых процесса: оценке собираемых им доказательств, формировании обвинения, поскольку по закону он не вправе уклониться от выполнения указаний плотно надзирающего за ним прокурора, а также контролирующего каждый его шаг начальника следственного подразделения.

Более того, даже если указания от многочисленных руководителей процесса к следователю и не поступили, то он все равно лишен свободы в выражении своих мыслей даже при составлении постановления о привлечении в качестве обвиняемого.

В российском уголовном процессе постановление о привлечении лица в качестве обвиняемого - уникальный документ, своего рода "священная корова". Это тот "плацдарм", на котором в судебном заседании обязано уместиться государственное обвинение в суде. Размеры этого "плацдарма" (объем обвинения) задаются стороной обвинения раз и навсегда, порой за много месяцев до судебного разбирательства, и какой-либо корректировке в зависимости от результатов судебного следствия в сторону увеличения не подлежат.

Поэтому следователь, чтобы в будущем не оставить прокурора без "точки опоры", искусственно завышает объем обвинения до тех пор, пока у стороны обвинения не появляется твердая уверенность в том, что даже самая неожиданная информация об обстоятельствах содеянного, появись она в суде, не позволит защите сделать заявление, что прокурор вышел за рамки результатов предварительного следствия.

На практике это выглядит так: следователю доподлинно известно, что М. и П. причастны к убийству. Согласно заключению судебно-медицинского эксперта смерть потерпевшего наступила в результате одного единственного удара кувалдой по голове. Обвиняемые, не отрицая данного факта, из тактических соображений деталей преступления не раскрывают. Других доказательств по делу нет.

Что в таких случаях вынужден сделать следователь? Оказывается, вменить каждому из обвиняемых, что именно он и нанес этот единственный и роковой удар кувалдой. Ситуация, безусловно, абсурдная, но такая характерная для российского уголовного процесса. Только при условии неукоснительного соблюдения данного "писаного кровью" правила у прокурора, поддерживающего обвинение в судебном заседании, с учетом информации, полученной в судебном заседании, появится возможность определиться, в чем же заключается объективная сторона содеянного каждым из виновных.

Если же следователь рискнет и без достаточных доказательств в постановлении о привлечении в качестве обвиняемого жестко зафиксирует действия каждого, то не исключено, что в судебном заседании появятся бесспорные доказательства того, что он все перепутал и объективную сторону преступления изложил неверно. Последствия подобной ошибки - как минимум один оправданный при полной доказанности его вины в суде. А ведь этих проблем не было бы, если бы окончательное обвинение формулировалось в судебном заседании.

А разве только следователь не свободен в оценке доказательств? Данной формы процессуальной свободы нет и у прокурора, поддерживающего обвинение, хотя бы потому, что по Конституции РФ прокуратура РФ составляет единую централизованную систему с подчинением нижестоящих прокуроров вышестоящим (ст. 129).

Исследования, проведенные в стенах этого ведомства, показали: в прокуратуре царствует обвинительный уклон; 60 процентов прокуроров, выступавших в процессах, заявили, что их руководители необоснованно ориентировали их на поддержание обвинения в условиях, когда виновность подсудимых с несомненностью не доказана <*>. А ведь прокурор - "основа правомерного поведения" <**>. Его необоснованное стремление удержать обвинение по всем пунктам ведет к ненужной конфронтации, потерям процессуального времени.

<*> См. подробнее: Курочкина Л.А. Проблемы обеспечения прокурором прав участников судебного разбирательства. Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата юридических наук. М., 2003. С. 17.
<**> См.: Указ соч. С. 14.

Как этого избежать? Ответ на данный вопрос в мировой процессуалистике уже дан. Обвинение и на досудебных этапах движения дела, и в суде формирует и поддерживает один человек, ибо всем давно понятно: процесс и административное руководство - понятия несовместимые: руководителю нужны показатели, а государственному обвинителю - доказанность.

Сохранив архитектонику уголовного дела, характерную для императивного метода ведения процесса, авторы УПК РФ, а вместе с ними и практики не заметили: в современных условиях большинство из подшитых в него документов никакого значения для суда не имеет, а следовательно, их нахождение в материалах дела бессмысленно, в какой-то мере даже вредно, поскольку это как минимум лишние человеко-часы процессуального времени, затраченные на ознакомление сторон с никому не нужными документами.

Каков был ход судебного разбирательства в еще недавнем прошлом? Напомню, сохранившиеся с советских времен до сих пор методики начинаются с наставления: "Судья тщательно изучает все материалы дела и составляет план его рассмотрения в судебном заседании".

Для чего это было необходимо? Оказывается, для того, чтобы привлечь к ответственности тех виновных, кого не смог найти прокурор, причем по тем эпизодам преступлений, по которым их не догадалась привлечь сторона обвинения. Узрев подобную крамолу, судья возвращал дело прокурору и, руководя им, а заодно и органами предварительного расследования, требовал предъявления такого обвинения, которое бы полностью соответствовало его правосознанию.

В середине 80-х гг. прошлого века судья Фрунзенского народного суда гор. Кишинева Х., взяв в зале судебного заседания под стражу двух свидетелей, вернула дело прокурору, указав ему, что они тоже виновны... Прокурор безропотно выполнил указание судьи.

Новый закон так думать судьям запрещает. В условиях состязательности доказательства суду представляют стороны. В число доказательств могут входить и отдельные материалы уголовного дела. Какие это будут материалы - решать сторонам, а не суду. Выслушав их мнение об исследовании конкретных протоколов, суд наделен лишь правом: удовлетворить заявленные ходатайства или нет. В принципе закон не исключает, что в целом ряде случаев стороны вполне могут обойтись без исследования материалов дела.

Теперь скажите, для чего тогда судье дело читать? Причем по сложившейся у нас традиции уголовное дело может состоять из 10 томов, из которых к предъявленному обвинению отношение имеет только один, а суд, как известно, рассматривает дело исключительно в рамках, очерченных прокурором, да и то в судебном заседании.

Ответ на данный вопрос для россиян остается пока открытым. Хотя данную проблему в большинстве стран мира, признавших достоинство состязательного судопроизводства, основанного на диспозитивном методе исследования доказательств, давно уже решили. Судьи содержания дел до момента начала судебного следствия не знают!

А вот и последняя официальная точка зрения по этому вопросу. "Подготовка к судебному заседанию представляет собой первую судебную стадию, в которой судья единолично устанавливает наличие или отсутствие фактических данных и юридических оснований для решения вопроса о возможности внесения дела в судебное заседание для его судебного разбирательства и разрешения по существу.

Содержанием этой стадии является изучение судьей письменных материалов уголовного дела с целью установления соблюдения законности проведения следственных действий при дознании и предварительном следствии, выполнения всех требований процессуального закона при подготовке и направлении уголовного дела для его рассмотрения в суде" <*>.

<*> Комментарий к УПК РФ / Под об. ред. В.И. Радченко. 2003.

Думается, что подобное указание не более чем дань традиции, поскольку ни в ст. 227, ни в ст. 228 УПК РФ ничего о том, что судья должен знать все уголовное дело "назубок", не сказано.

Когда же и в каком объеме уголовно-процессуальный закон все же предписывает судье углубиться в изучение хотя бы отдельных протоколов? Оказывается, только в случае поступления ходатайства стороны об исключении каких-либо доказательств из общего их перечня (п. 1 ч. 2 ст. 229 УПК РФ).

Некоторые мои коллеги считают, что судья уголовное дело все-таки должен знать в любом случае. Обычно мотивируется это тем, что стороны по неопытности "могут забыть" его содержание, и тогда им необходимо "напомнить", что их аргументы в споре далеко исчерпаны, им только стоит заявить ходатайство, и судья тут же объективности ради огласит соответствующие материалы дела.

Предсказывать последствия такого поведения суда, думается, не надо. Поскольку, услышав подобный намек судьи прокурору, сторона защиты тут же заявит отвод председательствующему. И права будет! Ибо он открыто подучивает представителя государственного обвинения, как и в каком объеме представлять доказательства, то есть грубо тем самым нарушает положения ст. 15 УПК РФ.

С точки зрения науки подобный намек - грубый отказ от диспозитивного метода как составной части состязательности. Правда, вопрос о том, действует ли он в уголовном процессе, до сих пор во всем мире остается дискуссионным. Однако УПК РФ сконструирован с учетом распространения диспозитивности на рассмотрение уголовного дела в судах первой, апелляционной и кассационной инстанций (ст. ст. 274, 283, 360 УПК РФ).

Перечень доказательств, которые суд может исследовать по своей инициативе, минимален. Отказ прокурора от обвинения частично или полностью для него обязателен (ч. 7 ст. 246 УПК РФ). И только в надзорной инстанции законодатель дал согласие на отход от диспозитивности (ч. 1 ст. 410 УПК РФ).

Почему авторы УПК РФ поступили именно так, смело, а не иначе? С одной целью: заставить работать стороны, ибо судья бесконечно не может, да и не должен отвечать за ошибки прокурора и защитника! Как показывает практика, указанные субъекты по-прежнему не работают. Свидетельство тому: прокуроры и адвокаты соответственно в своих кассационных представлениях и жалобах только в 20% случаев указывают на реальные ошибки суда первой инстанции. Вот по этой причине в УПК РФ и предусмотрена "отдушина" для исправления ошибок нерадивых участников процесса в ревизионном порядке. При одном условии, конечно: поворот к худшему для осужденного (оправданного) недопустим.

Некоторые расценивают это как нарушение прав потерпевшего. Популистский лозунг! Во-первых, защита прав потерпевшего - это не обязательно осуждение какого-то конкретного виновного. Особенно при недостаточности достоверных доказательств. Некоторые отмены оправдательных приговоров в кассации порой можно объяснить только словами хорошо известной песни: "Мне сверху видно все, ты так и знай!" Я, высший суд, твой приговор, низший суд, отменяю и при этом ни за что не отвечаю, поскольку делаю это из конкретных политических соображений.

Во-вторых, а что делает в стране стотысячная армия дознавателей, следователей и прокуроров, если для достижения процессуальной победы им, оказывается, нужны еще и волонтеры из числа потерпевших? Уголовный процесс у нас не исковой, а следственный, поэтому, господа чиновники, работающие на сторону обвинения, будьте добры, исполняйте свои обязанности как следует.

В-третьих, в случае отказа прокурора от обвинения и сохранения функций последнего за безграмотным в правовом отношении потерпевшим - это ли не прямое возложение на суд несвойственных ему функций.

Избежать "руководства" нижестоящими судами со стороны высших судебных инстанций удастся только с распространением апелляции, как формы процессуального контроля за решениями и действиями суда первой инстанции, на все дела без исключения, а то получается, чем проще дело, тем мощнее методы контроля, и наоборот. Рассмотрение всех спорных дел в апелляционном порядке позволит привлечь наиболее квалифицированные кадры к непосредственному изучению доказательств.

И все-таки в законе есть прямое указание на ту ситуацию, когда судья оказывается должен изучить порученное ему дело, что называется, "от корки до корки". Речь идет об особом порядке принятия судебного решения при согласии обвиняемого с предъявленным ему обвинением (гл. 40).

В ч. 7 ст. 316 УПК РФ читаем, если судья придет к выводу, что обвинение, с которым согласился подсудимый, обоснованно, подтверждается доказательствами, собранными по уголовному делу, то он постановляет обвинительный приговор.

Таким образом, в случаях, когда обвиняемому грозит наказание менее пяти лет лишения свободы и когда он согласен с предъявленным ему обвинением, и прокурор против особого порядка принятия судебного решения не возражает (ч. 1 ст. 314 УПК РФ), судья еще до начала процесса должен самостоятельно подвергнуть ревизии результаты предварительного расследования, исключительно на основании письменных документов прийти к выводу о том, что вина подсудимого априори доказана, и с уже сформировавшимся мнением о виновности конкретного лица приступить к судебному слушанию.

Интересно, для чего в таком случае судебное слушание, если судья задолго до его начала усвоил: перед ним виновный. Представьте себе, что и по оставшемуся кругу дел у судьи сомнений в виновности подсудимых не будет, только потому, что он дело читал.

В чем же тогда идеология нового закона: в ст. 15 УПК РФ читаем - доказательства представляют стороны, в ст. 274 УПК РФ зафиксировано - очередность исследования доказательств определят стороны, но к чему все это мудрствование, если к этому моменту судья уже дело прочитал и все выводы о виновности уже сделал...

Впрочем, не обошлось в УПК РФ и без двойных стандартов. Не запрещая коронному судье изучить любое уголовное дело даже дома за чашкой чая, законодатель строго-настрого запрещает делать то же самое присяжному заседателю. Последний, как и положено судье, не вправе: собирать сведения по уголовному делу вне судебного заседания (п. 4 ч. 2 ст. 333 УПК РФ); а тем более общаться с лицами, не входящими в состав суда, по поводу обстоятельств рассматриваемого дела (п. 3 ч. 2 ст. 333 УПК РФ).

А всегда ли, прочитав уголовное дело, судья найдет в нем доказательства вины конкретного лица? До 1 июля 2002 г. ответ на данный вопрос содержался в законе, поскольку в соответствии с п. 3 ст. 222 УПК РСФСР еще до назначения уголовного дела судья должен был выяснить, а "собраны ли доказательства, достаточные для рассмотрения дела в судебном заседании"!

Если таковых, с его точки зрения, было маловато, то ст. 234 УПК РСФСР предписывала судье уголовное дело попросту прекратить. В том числе и по основаниям, указанным в п. 2 ст. 208 УПК РСФСР: "...при недоказанности участия обвиняемого в совершении преступления, если исчерпаны все возможности для собирания доказательств". В первых редакциях УПК РСФСР иезуитски делать это предлагалось, "не предрешая вопроса о виновности".

Поскольку с принятием нового УПК РФ тест "на достаточность доказательств в уголовном деле" отменен, ничто не препятствует стороне обвинения представить их прямо в судебном заседании, сразу же после надменной фразы защитника: "Обвинение не стоит ответа", "козырь за "козырем".

Скажем сразу: наши практики до этого пока еще не додумались, однако подобный подход к представлению доказательств поможет решить целый комплекс проблем. Во-первых, уберечь до суда свидетелей от посткриминального воздействия. Во-вторых, ликвидировать стадию ознакомления с материалами уголовного дела. Чего его читать, если действительно серьезные доказательства появятся только в суде?

Кстати, доказательств в деле можно не найти и по чисто формальным основаниям. Особенно когда обвинение держится исключительно на признании вины, а обвиняемый так ни разу и не был допрошен с участием защитника. Как известно, в силу п. 1 ч. 2 ст. 75 УПК РФ его показания априори расцениваются как недопустимые доказательства. А ведь именно такие дела составляют большинство производств, осуществляемых в порядке гл. 40 УПК РФ! Так что судья в таком случае должен увидеть в деле - непоколебимые доказательства и (или) только общую тенденцию в поведении виновного? Законодатель от прямого ответа на этот вопрос пока уклоняется.

Впрочем, следователи, спрятавшись за отсутствие института доследования, уже удивляют судей своими "вольностями". То в суд направят дело, не ознакомив участников процесса с его материалами, то не разрешат ходатайства защиты... Что в таких условиях делать суду? Восполнять пробелы следствия? Делать вид, что стадия предварительного расследования - не его дело? Ответы на данные вопросы практиками еще не получены. Тем не менее полное игнорирование подобных нарушений судами ведет к нарушению прав человека!

Еще вчера, под знаменем неотвратимости наказания, вооружившись преимущественно уголовной репрессией, мы самоотверженно боролись как с преступностью в целом, так и с отдельным преступником в частности. В этой "борьбе" единственным, что общество и государство гарантировали обвиняемому, были полнота, объективность и всесторонность в исследовании доказательств (ст. 20 УПК РСФСР).

При этом участников судоговорения совершенно не смущал тот факт, что далеко не все преступления поставлены на учет, а органы предварительного расследования и прокуроры в условиях дефицита достоверных доказательств в суды направляют далеко не все дела, по которым угадываются подозреваемые.

Однако если реальные доказательства в деле все же появлялись, то сторона обвинения, а вместе с нею и суд делали все возможное, чтобы виновные заслуженной кары даже за самое малое прегрешение не избежали. И не важно, что суд при этом превращался в активного обвинителя, а громоздкие дела из-за неудачно сформулированного следователем обвинения, в котором при перечислении сотен похищенных предметов упускали какую-то мелочь, многократно возвращались для проведения дополнительного расследования.

Естественно, что в подобных условиях о возможности сотрудничества стороны обвинения, а тем более суда с лицом, оказавшимся на скамье подсудимых, говорить было не принято. Преступник был врагом, рассчитывать он мог лишь на суровый приговор вне зависимости от того, покаялся или нет.

А теперь вчитаемся в строку закона: "Стороны обвинения и защиты равны перед судом" (ч. 4 ст. 15 УПК РФ). В чем же заключается это процессуальное равенство на практике: прокурора доказывать недоказуемое, а подсудимого и его защитника отрицать очевидное? С сожалением приходится констатировать: подобная культура спора в российских судах - не исключение, а обычное правило.

И это неудивительно, возможности стороны защиты в представлении доказательств крайне ограничены. Точнее - практически они отсутствуют. Опытные юристы знают, что качественное предварительное следствие, а затем профессиональная работа прокурора в суде по делам об очевидных преступлениях практически лишают адвоката возможности хотя бы как-то оправдать поведение своего подзащитного, заронить хотя бы малейшее сомнение в доказанности вины его подзащитного.

Признание вины обвиняемым, а затем и подсудимым существенно облегчает сбор доказательств по делу: стороне обвинения их не нужно искать самостоятельно, ибо на них укажет виновный, который, как правило, лучше всех осведомлен о месте их нахождения. Вполне естественно, что, для того чтобы заинтересовать сторону защиты в подобной форме сотрудничества, ей следует предоставить реальные гарантии, что каждый ее шаг навстречу правосудию будет учтен при постановлении приговора.

К сожалению, подобных гарантий действующее уголовное и уголовно-процессуальное законодательство России не содержит. Практика показывает, что скромное упоминание в ст. 62 УК РФ о том, что при наличии смягчающих обстоятельств, предусмотренных п. п. "и" и "к" ч. 1 ст. 61 УК РФ, и отсутствии отягчающих обстоятельств срок и размер наказания не могут превышать 3/4 максимального срока и размера наиболее строгого вида наказания, предусмотренного соответствующей статьей Особенной части УК РФ, редко способствует созданию в процессе того микроклимата, который можно было бы расценить как сотрудничество.

Анализ зарубежного опыта показывает, что состязательность - это не борьба и даже не противостояние, а в первую очередь форма сотрудничества сторон, именно поэтому, например, в Канаде подсудимые в 98% случаев признают вину.

Перечисленные и подобные им проблемы - серьезный барьер на пути осуществления правосудия, от их скорейшего разрешения во многом зависит авторитет судебной власти.

/"Уголовное судопроизводство", 2006, N 2/

Обвинение - не гипотеза

В юридической науке уголовное преследование давно принято называть движущей силой уголовного судопроизводства. Осуществление данной важнейшей функции, как известно, возлагается на органы прокуратуры (ст. 37 УПК РФ). Видный теоретик отечественной процессуалистики М.С. Строгович полвека назад правильно отмечал, что уголовное преследование - весьма сложная деятельность. В нее входят: сбор доказательств в стадии предварительного расследования, применение мер процессуального принуждения и, согласимся, самое главное - действия прокуратуры, направленные на обоснование виновности обвиняемого перед судом.

Значение уголовного преследования в борьбе с преступностью громадно, ибо уголовный процесс ведется в первую очередь ради того, чтобы установить совершившее преступление лицо, определить его вину и подвергнуть наказанию. Об этом прямо говорится и в ч. 2 ст. 6 УПК РФ. Что бы при этом ни говорили о правах и свободах человека вообще, процессуальных правах участников уголовного судопроизводства в частности - очевидно одно: основная тема разбирательства по любому уголовному делу - это вопрос о доказанности вины. Именно с целью обеспечения возможности сбора доказательств на надлежащем уровне в уголовном процессе предусмотрены отнюдь не гуманные по своей сути меры процессуального принуждения.

Чего же требует уголовно-процессуальный закон от правоприменителя, вооруженного процессуальными полномочиями и наделенного правом уголовного преследования? Если говорить о глобальном, то только одного - достаточности доказательств для публичного разбирательства обвинения в суде и вынесения обвинительного приговора. Естественно, что добытые обвинителем доказательства должны обладать свойствами относимости и допустимости, а в процессе их сбора полностью исключаются действия, не предусмотренные УПК РФ, унижающие честь и достоинство личности.

Очевидно также, что все преступления раскрыты быть не могут, поэтому определенная часть виновных неизбежно уйдет от заслуженного наказания. В этой связи справедливо возникает вопрос: а что же делать органам уголовного преследования, если полученное ими количество доказательственного материала недостаточно для поддержания обвинения? Любой мало-мальски сведущий в уголовном процессе человек данный вопрос отнесет к разряду риторических. Еще древние говорили: "Не пойман - не вор". Новый УПК РФ в этом отношении не исключение. В ч. 2 ст. 6 читаем, что наряду с уголовным преследованием назначению уголовного судопроизводства в той же мере отвечают: отказ от обвинения, освобождение от наказания, реабилитация.

Сказанное, впрочем, отнюдь не означает, что прокурор должен спешить с отказом от обвинения при появлении у него каких-то сомнений в доказанности вины конкретного человека. В силу ст. 15 УПК РФ уголовное судопроизводство осуществляется на основе состязательности сторон. Следовательно, спор о доказанности вины допустим на всех его этапах процесса от возбуждения уголовного дела до пересмотра приговора в порядке надзора спустя годы после вступления его в законную силу. Все это - прописные истины. Уголовные дела, по которым победы обвинения чередуются с победами защиты, всегда были и будут. И тема эта достойна скорее публициста, чем практика, сосредоточившегося на отправлении правосудия.

Автору, может быть, и не стоило браться за перо, если бы суды в последние годы не заполонили дела, по которым спор о доказанности органами обвинения превращен в фикцию, поскольку подсудимому вменяются в вину эпизоды преступной деятельности при полном отсутствии доказательств. Так, органами предварительного следствия С. обвинялся по п. "в" ч. 3 ст. 126 УК РФ только потому, что следователь предположил: только он мог похитить человека, задолжавшего ему 10000 долларов США, тем более до этого кредитор настаивал на возврате всей суммы долга. Но, согласитесь, при отсутствии конкретных данных, подтверждающих объективную сторону содеянного С., это не более чем следственная версия, которой еще только предстоит обрести соответствующее процессуальное содержание. Тем не менее дело в отношении С. поступило в суд, и поскольку чудес не бывает, то судьба обвинения была предрешена еще в момент его предъявления.

Почему подобное стало возможным? Да потому, что возможности органов предварительного расследования небеспредельны. В последнее время они все чаще вынуждены расписываться в собственном бессилии, причем даже в тех случаях, когда подозреваемые вроде бы и налицо, поскольку прежние методы сбора доказательств, связанные с нарушением конституционных прав граждан, уходят в прошлое, а новые еще не наработаны.

В то же время у следователя велико желание выдать желаемое за действительное, и тогда он старается, например, к доказанному обвинению по ч. 2 ст. 330 УК РФ присовокупить все остальное, что ему только известно по делу, в том числе и то, что пока не вышло за рамки заурядной следственной версии. Думается, что подобную практику следует признать порочной, во-первых, потому, что от наказания уходят злостные преступники.

Во-вторых, явно необоснованное завышение объемов обвинения ведет к утрате контакта между обвиняемым (подсудимым) и органом, разрешающим дело. Сторона защиты, как правило, всегда прекрасно осведомлена о том, что доказано, а что - нет. Стоит следователю без достаточных оснований к неплохо доказанному обвинению в хищении имущества на десятки тысяч рублей недальновидно добавить похищение какого-нибудь заношенного свитера, все - полного признания вины подсудимым уже не будет, значительная часть судебного разбирательства уйдет на выяснение не имеющих значения для квалификации мелочей. Однако зачастую речь идет не о каких-то там деталях, а об отсутствии доказательств вины подсудимых по ключевым эпизодам. В этих случаях сразу же возникает никому не нужный разговор о предвзятости следствия, а по некоторым делам о должностных преступлениях даже и о попытке политической расправы. Это стало любимым козырем бывших крупных чиновников из команды губернатора Курской области А.В. Руцкого. И это неудивительно, ни по одному из дел органам предварительного расследования так и не удалось установить, куда же делись похищенные ими деньги, возвратить из них хотя бы копейку. Но если механизм преступного посягательства следователю до конца неясен, то зачем его закладывать как установленную истину по п. "в" ч. 3 ст. 160 УК РФ?

Анализ данной проблемы показывает, что органы предварительного расследования при попустительстве надзирающих прокуроров пытаются переложить свою ответственность за доказанность и обоснованность обвинения на суды. Дескать, мы все зависящее от нас сделали, обвинение предъявили, а вот суд дал по каким-то нам неведомым причинам неверную юридическую оценку содеянного виновным лицом. Естественно, что подобное развитие событий негативно отражается и на авторитете судебной власти, поскольку к этому времени в массовом сознании уже сформировано мнение, что преступление не только реально имело место, но и на скамью подсудимых отправлены виновные в его совершении лица. Оправдание их в подобной ситуации создает у людей двойственное впечатление о роли суда.

Например, органами предварительного расследования Б. обвинялся в организации убийства, которое осуществлено было как в кино: с сигналами на пейджер о приближении "объекта", переговорами между исполнителем и пособником по рации, стрельбой по машине из автомата, после чего преступники, бросив оружие и рации на месте происшествия, скрылись. Потерпевшим повезло, один отделался вредом здоровью средней тяжести. Каковы же были телесные повреждения у второго, неизвестно. Он счел за благо скрыться, поскольку был основным объектом нападения.

Все участники преступления усилиями работников уголовного розыска вскоре были задержаны и помещены в следственный изолятор. Однако обвинение организатору преступления предъявили таким чудесным образом, что роль его в покушении на убийство совершенно не просматривалась. Описав подробно, в чем заключался вред здоровью средней тяжести, следователь в заключении указал легкий вред здоровью. Заместитель прокурора, утверждавший обвинительное заключение, этого не заметил. У потерпевшего не оставалось иного выхода, как "простить" всех виновных.

В результате содеянное вооруженной группой из трех человек с ч. 3 ст. 30, п. п. "а", "е", "ж", "з" ч. 2 ст. 105 УК РФ судом было переквалифицировано на ст. 116 УК РФ и производством прекращено. "Киллеры" и нанявший их организатор были осуждены за совершение иных преступлений. Последний по ч. 1 ст. 222 УК РФ по закону заслужил наказание только в виде двух лет лишения свободы в колонии-поселении, а поэтому с нетерпением ждет условно-досрочного освобождения.

Как видим, в шаткую гипотезу нетрудно превратить и конкретное обвинение.

А где культура спора о качестве приговора!

Коммунистическая идеология напрочь отвергала концепцию разделения властей, а поскольку в советский период суды работали в единой упряжке с административными структурами, то каждый оправдательный приговор воспринимался как явный брак в работе всего государства. В то же время теория управления гласит: наличие сбоев присуще любой системе. Чтобы просчеты, неизбежно допускаемые органами правоохраны, не стали достоянием общественности, советский уголовный процесс предусматривал различного рода ухищрения организационного плана, которые, как правило, позволяли избегать широкой огласки следственных или судебных ошибок.

Идеологическое обоснование подобного подхода к решению проблемы было просто до примитивности. Рассчитывая, что преступность отомрет в ближайшем будущем, кардинальных мер к отладке карательного механизма не принимали. Обнаружив, что к ответственности привлечено не то лицо, или осознав, что доказательств его вины недостаточно, уголовное дело спешили прекратить еще в стадии предварительного расследования. В зависимости от конкретных обстоятельств следователем выносилось постановление о прекращении дела по нереабилитирующим, а если обвиняемому крупно везло, то и по реабилитирующим основаниям.

Статистика свидетельствует, что число последних было крайне незначительно. Разумеется, что речь идет только о тех ситуациях, когда по делу уже допущены незаконные задержание, арест или предъявление обвинения. В противном случае прекращению дела по реабилитирующим основаниям ничего не препятствовало. Если, конечно, не считать глухого ворчания сотрудников ОБХСС, результативность работы которых оценивалась по числу возбужденных дел о хозяйственных преступлениях. Кстати, большинство процессуальных ошибок допускалось как раз именно по делам данной категории.

Когда же неисправимая ошибка вскрывалась в судебном заседании, то уголовное дело под разными предлогами возвращалось для проведения предварительного расследования (ст. 232 УПК РСФСР). В основном руководствовались ст. 20 УПК РСФСР о полноте, всесторонности и объективности уголовного судопроизводства. В те времена любили повторять: "Покажите нам дело, по которому сделано все и как надо!". Универсальный ключ. Не правда ли?

Оправдательные приговоры выносились только в тех случаях, когда движение дела становилось невозможным по формальным причинам. Например, 15-летний подсудимый обвинялся предварительным следствием в хищении мотоцикла (ч. 2 ст. 144 УК РСФСР), а в суде выяснилось, что он совершил всего лишь угон (ст. 212.1 УК РСФСР). В данной ситуации оправдательный приговор был неизбежен даже в советское время, поскольку уголовная ответственность за угон наступала с 16 лет.

Закрепление в ст. 10 Конституции РФ принципа разделения властей положило конец игре в незаконное прекращение уголовных дел. Вполне естественно, что сразу отказаться от прежней хоть и порочной, практики судьям было непросто. Не будем забывать: большинство из них в те годы видело себя в рядах активных борцов с преступностью, а поэтому обладатели судейских мантий искренне переживали, когда стопроцентные, с их точки зрения, преступники уходили от заслуженного наказания. У каждого времени своя идеология, а все мы родом из детства.

Нелишним, наверное, будет и подчеркнуть, что не спешил с приведением закона в соответствие с Конституцией РФ и законодатель. Всерьез о практике разделения процессуальных функций заговорили только в начале XXI в., когда в свет вышли соответствующие Постановления Конституционного Суда РФ, Пленума Верховного Суда РФ.

К этому следует добавить, что оправдательный приговор - это еще и иск к государству о возмещении материального и морального вреда (ст. ст. 133 - 139 УПК РФ). Подобные требования вчерашних подсудимых в нашем обществе до сих пор воспринимаются крайне болезненно. Особенно в тех случаях, когда в умах народа возобладала идея: к уголовной ответственности оправданный привлекался обоснованно.

Неудивительно, что в такой обстановке медленный, но уверенный рост количества оправдательных приговоров некоторыми воспринимается как существенное достижение в области совершенствования уголовного судопроизводства. Иногда даже складывается впечатление, что иные критерии эффективности судебной работы российским средствам массовой информации и вовсе неведомы, а некоторые авторы спешат по числу оправданий провести параллели, например, между США и Россией, как будто бы речь идет о количестве радиоприемников на душу населения.

В жизни все гораздо сложнее, а сравнение отечественной судебной практики по количеству оправданных с результатами деятельности судов в других отдельно взятых государствах без учета начал организации процесса и вовсе некорректно.

Согласно уголовно-процессуальному закону вожделенный результат судебного разбирательства - законное, обоснованное и справедливое судебное решение. Поэтому, прежде чем утверждать, что оправдательный приговор - это хорошо, а много их - еще лучше, сначала следует выяснить, а что же послужило причиной оправдания подсудимого и как это отразится на обществе в целом.

Чтобы как следует разобраться в ситуации с оправданием подсудимого, необходимо проследить движение более или менее значительного объема уголовных дел. Рассматривать следует дела только о неочевидных преступлениях. В противном случае оправдательный приговор может быть вынесен только по формальным основаниям, а это уже в любой правовой системе явный брак.

При этом ни на минуту нельзя забывать, что если процедуры в уголовно-процессуальном законе как-то еще прописаны, то доказывание - неурегулированная правом стихия.

В соответствии со ст. 17 УПК РФ судья, присяжные заседатели, а также прокурор, следователь, дознаватель оценивают доказательства по своему внутреннему убеждению, основанному на совокупности имеющихся в уголовном деле доказательств, руководствуясь при этом законом и совестью. Заметьте, никакие доказательства при этом не имеют заранее установленной силы.

Поскольку доказывание - процесс сугубо мыслительный, то от лиц, формулирующих и обосновывающих обвинение, зависит очень многое. Фундамент обвинительного или, наоборот, оправдательного приговора закладывается на стадии предъявления обвинения. Вот как это бывает на практике.

Б. на личном автомобиле осенью 1996 г. повез родственников за город. Спустя несколько дней из соседней области его жене пришла телеграмма: "Нашел работу, буду после Нового года". Разыскивать супруга та не стала.

Весной 1997 г. на льду реки, протекающей недалеко от дома родственников, обнаружили фрагменты тела Б. Убийц установили быстро, собрали доказательства, подтверждающие их виновность в совершении преступления. Более того, непосредственные исполнители сообщили, что убили Б. по просьбе троих его родственников, один из которых забрал автомобиль потерпевшего.

Спустя месяц автомобиль милиционеры пригнали из Дербента, а еще через полгода в следственном изоляторе оказались отыскавшиеся на просторах СНГ организатор преступления и пособники. В разложенном пасьянсе не хватало только одного: заказчика. Внимательный читатель, наверное, уже понял, о ком зашла речь. Совершенно верно, о супруге потерпевшего. Однако это всего лишь версия, а обвинительный приговор не может быть постановлен на предположениях. Поэтому, руководствуясь больше законом, чем совестью, следователь вынес постановление о прекращении в отношении ее уголовного преследования.

Но тень подозрения сохранилась. В судебном заседании ее допрашивали в качестве свидетеля. На вопрос суда, почему скрыла исчезновение мужа и автомобиля, супруга убиенного, скромно потупив глаза, промолчала! По закону у нее есть право не свидетельствовать против себя (ст. 51 Конституции РФ).

А теперь вопрос к читателю. Что лучше: прекращение уголовного дела в тиши кабинета на стадии предварительного расследования, как это принято в России, или публичное оправдание в суде, как это делается, например, в Канаде? Не спешите с ответом, ибо нельзя забывать: женщину, "оправданную" следователем, вполне могли и осудить, тем более что по данному делу организатор и пособники признаваться начали только в судебном заседании. Без всякого насилия, исключительно под гнетом неопровержимых доказательств, косвенных, конечно. Однако их оказалось достаточно для постановления обвинительного приговора! Организатором преступления он даже не был обжалован.

Как видим, оправданные - это не только некие невинные овечки, попавшие в молох уголовного судопроизводства, а это еще и вполне реальные преступники, чьей вины в рамках сложившейся в данный момент и в данном месте судебной практики доказать не удалось. Порой дела прекращаются производством только потому, что следователи и прокуроры, как это принято говорить, не видят "судебной перспективы дела".

Есть районы, в которых осторожные следователи и прокуроры, чтобы "не искать себе приключений" и не мучиться с доказыванием в открытом состязательном процессе на областном уровне, искусственно занижают объем обвинения, пропуская умышленное убийство с особой жестокостью по ч. 4 ст. 111 УК РФ, а убийство с целью сокрытия другого преступления - по ч. 2 ст. 105 УК РФ. На профессиональном жаргоне это называется "оставить дело в регионе".

В то же время нельзя не отметить, что определенные позитивные шаги в области формирования политики вынесения оправдательных приговоров уже сделаны. Впереди, как всегда, Конституционный Суд РФ. В своем Постановлении от 17 июля 2002 г. положения п. п. 1 и 2 ст. 342, ч. 1 и п. 1 ч. 2 ст. 371, п. 2 ч. 1 ст. 378, ч. 1 ст. 379 и ч. 3 ст. 380 УПК РСФСР, а также п. п. 1 и 2 ст. 36 Федерального закона "О прокуратуре РФ" - в части, допускающей пересмотр и отмену в порядке надзора по протесту прокурора вступившего в законную силу оправдательного приговора ввиду односторонности или неполноты расследования или судебного следствия, а также несоответствия выводов суда фактическим обстоятельствам дела, когда в предшествующем разбирательстве не были допущены нарушения, которые отвечали бы критериям, предусмотренным п. 2 ст. 4 Протокола N 7 к Конвенции о защите прав человека и основных свобод, он признал неконституционными.

Данное решение является исключительно своевременным, поскольку подавляющее большинство дел, по которым годами тянется спор о виновности или невиновности конкретного лица, как говорится, яйца выеденного не стоит, а наличие спора обусловлено амбициями отдельных чиновников.

Перетянет ли на весах Фемиды состязательность традиционную для России ответственность суда за все на свете?

Время от времени в юридической печати разгорается дискуссия по поводу того, каковы же пределы рассмотрения дела в суде кассационной инстанции. Спор этот давний, ведут его два непримиримых лагеря: материалисты и формалисты. Первые последовательно выступают за сохранение существовавшего ранее ревизионного порядка кассационного разбирательства, мотивируя это тем, что только суд, не связанный доводами жалоб, в состоянии гарантировать состояние законности, обоснованности и справедливости судебных решений. Само отсутствие у вышестоящих судов желания обеспечить единообразное применение закона повергает их в шок и расценивается как подрыв идеалов правосудия.

Вторые, уповая на нераскрытый до сих пор по-настоящему потенциал состязательности, склонны считать, что и при пассивной роли суда участники процесса не лишены возможности отстоять свои права и законные интересы. Судопроизводство им представляется в виде своеобразной игры, типа шахматной, в которой фигуры "ходят" по строго определенным правилам. В силу этого они искренне удивляются, как безмолвным может оставаться прокурор, если "нерадивые" следователи кому-то из обвиняемых что-то там "недовменили". На практике, оказывается, точно так же молчат и адвокаты, "проморгавшие" незаслуженное осуждение своих подзащитных, порой по целому ряду составов.

Впрочем, у некоторых сложилось впечатление, что точку в этом споре поставил современный российский законодатель, закрепив в ч. 2 ст. 360 УПК РФ положение, в силу которого суд, рассматривающий дело в кассационном порядке, проверяет законность, обоснованность и справедливость судебного решения лишь в той части, в которой оно обжаловано, и в отношении тех осужденных, которых касаются жалоба или представление.

Однако приутихшие было споры разгорелись с новой силой, когда вдруг выяснилось, что в жизни, как в поговорке: "Гладко было на бумаге, да забыли про овраги". Объективной реальностью 1 июля 2002 г. суды были поставлены перед выбором: либо "засиливать" явно незаконные решения, либо сохранить ревизионный характер кассационного производства, когда вышестоящий суд проверяет не только то, на что жалуются стороны, а все дело в полном объеме.

Думается, здесь нелишним будет упомянуть и про несоответствие положений ст. 360 УПК РФ принципам следующего этапа судебного контроля - надзорного производства. В соответствии с ч. 1 ст. 410 УПК РФ суд при рассмотрении уголовного дела в порядке надзора, оказывается, уже не связан с доводами жалоб и представлений, а поэтому вправе (читай, обязан) проверить производство по уголовному делу в полном объеме.

На практике выглядит это примерно так. Осужденный в кассационном порядке без каких-либо достаточных оснований жалуется на недоказанность его вины по первому эпизоду, не замечая при этом фактического полного отсутствия достоверных доказательств по второму эпизоду. В этой ситуации по сценарию, прописанному в ст. 360 УПК РФ, приговор подлежит оставлению без изменения, а по правилам ст. 410 УПК РФ - изменению. Естественно, при наличии надзорной жалобы, причем, обратите внимание, идентичной кассационной.

Введение нового процессуального закона совпало с декриминализацией самых распространенных преступлений - краж на сумму до 2250 руб. Ввиду этого ставшие незаконными тысячи не вступивших в законную силу приговоров в одночасье заполнили сейфы высших судов. По многим делам осужденные содержались под стражей. Это обстоятельство подтолкнуло суды, по крайней мере, на какой-то переходный период, к расширенному толкованию положений ст. 360 УПК РФ. Тем более что положений, "торпедирующих" провозглашенные в ней принципы, в УПК РФ предостаточно.

Взять, например, гл. 2, закрепляющую общие принципы уголовного судопроизводства, которые являются определяющими и для суда первой, и для суда второй, и для суда третьей (надзорной) инстанции. В ст. 6 УПК РФ записано: уголовное судопроизводство имеет своим предназначением защиту личности от незаконного и необоснованного осуждения, ограничения ее прав и свобод. С учетом этого суд любой инстанции при наличии на то достаточных оснований обязан освободить лицо, незаконно подвергшееся уголовному преследованию, а также решить вопрос о применении закона о менее тяжком преступлении или смягчить назначенное наказание вследствие его чрезмерной суровости.

Кроме того, в силу ст. 379 УПК РФ основаниями отмены или изменения приговора в кассационном порядке являются: 1) несоответствие выводов суда, изложенных в приговоре, фактическим обстоятельствам уголовного дела, установленным судом первой или апелляционной инстанции; 2) нарушение уголовно-процессуального закона; 3) неправильное применение уголовного закона; 4) несправедливость приговора.

Следовательно, обвинительный приговор подлежит отмене, а уголовное дело прекращению, если в ходе кассационного разбирательства в соответствии со ст. 10 УК РФ будет установлено: содеянное виновным перестало носить характер общественно опасного деяния, предусмотренного конкретной статьей Особенной части УК РФ, вне зависимости от того, жалуется на это осужденный или нет.

Однако сторонники формального подхода к организации кассационного разбирательства сдавать завоеванных позиций не спешат. Когда их спрашивают, а нельзя ли обратить к исполнению приговор в отношении осужденного, который его не обжаловал, до рассмотрения дела в кассационной инстанции по жалобам других осужденных и их защитников? Несмотря на то, что речь зашла о делении неделимого, они публично отвечают: "А почему нет?"

При этом как-то упускается из виду, что к исполнению может быть обращен приговор, только полностью вступивший в законную силу, процедура обращения приговора к исполнению по частям в УПК РФ пока не прописана. Ввиду подачи кассационной жалобы хотя бы одним из двух десятков осужденных решение этого вопроса автоматически откладывается до рассмотрения всего дела в вышестоящей инстанции.

Если же следовать логике формалистов, то придется согласиться с одновременным наличием по делу сразу четырех производств. Кассационного, поскольку один из двадцати осужденных все-таки подал кассационную жалобу. Надзорного, так как десяток других, выждав 10 дней с момента провозглашения приговора, принесли на него сразу надзорные жалобы, чтобы их дело проверялось "не поверхностно", как это допускает ст. 360 УПК РФ, а в полном объеме, как того требует ст. 410 УПК РФ. Исполнения уголовного наказания в отношении девятнадцати осужденных, не потому, что девять из них, вообще не обжаловавших приговор, посчитали его законным, обоснованным и справедливым, а потому, что для полной и качественной проверки по делу достаточно лишь одной-единственной надзорной жалобы. И наконец, исполнения приговора в части удовлетворения гражданского иска. При условии, конечно, что подавший кассационную жалобу должником не является.

Теперь вопрос к читателю, какое производство с момента провозглашения приговора по логике формалистов должно быть завершено быстрее: кассационное или надзорное? В любом случае, не спешите с ответом, а читайте закон.

В соответствии со ст. 374 УПК РФ рассмотрение уголовного дела судом кассационной инстанции должно быть начато не позднее одного месяца со дня его поступления в суд кассационной инстанции. В лучшем случае это 10 дней с момента провозглашения приговора; ничем не регламентированный период ознакомления участников процесса с жалобами и возражениями на них, чего нет в надзорном производстве; движение дела по почте и плюс месяц (но никак не менее 14 дней, см.: ч. 2 ст. 376 УПК РФ), разрешенный законом. По сложным делам от вынесения приговора до провозглашения кассационного определения проходит обычно от двух до четырех месяцев. Зачастую цифра эта зависит от наличия у одного из осужденных желания лично прибыть в суд кассационной инстанции. Чем дальше он отстоит от места рассмотрения дела, тем этот срок дольше. При нерадивости участников процесса и попустительстве суда кассационное разбирательство затягивается иногда и на целый год.

Статья 406 УПК РФ предписывает рассмотреть надзорную жалобу в течение 30 суток со дня ее поступления. В случае возбуждения надзорного производства надзорные жалобы рассматриваются в срок не позднее 15 суток, а Верховным Судом РФ - 30 суток. Выигрыш во времени очевиден.

К чему может привести подобная расстановка акцентов в сфере судебного контроля высших судов за решениями низших? Думается, только к ничем не оправданному принижению значимости кассационного производства и как следствие этого - массовому нарушению прав и законных интересов участников процесса.

Однако перечисленными проблемами практика применения ст. 360 УПК РФ не ограничивается. Статья 375 УПК РФ содержит перечень обязательных реквизитов, которые должны быть указаны в каждой кассационной жалобе. Среди требований, традиционно предъявляемых бюрократами ко всем видам документов, в новом законе содержится для россиян и нечто принципиально новое (п. 4 ч. 1 ст. 375 УПК РФ), а именно положение, обязывающее автора жалобы сослаться на основания, предусмотренные ст. 379 УПК РФ.

Отсутствие в УПК РСФСР формальных условий для подачи жалобы или санкций за подачу необоснованных жалоб неизбежно вело к поощрению злоупотреблений этим средством судебно-правовой защиты. Стоило осужденному написать, что он просит вышестоящий суд "разобраться с делом, да еще с его участием", как каприз этот тут же неуклонно выполнялся. Автора жалобы со всеми сопутствующими предосторожностями этапировали с Камчатки в Москву.

К сожалению, результат подобных многомесячных путешествий обычно равен "нулю". Крайне редко осужденные в состоянии добавить к ранее поданной жалобе что-то принципиально новое. Да и сделанные ими замечания касаются преимущественно не существа дела, а процедур вручения документов. Так, осужденные Тверским областным судом К. и С. в судебном заседании обратили внимание Судебной коллегии по уголовным делам Верховного Суда РФ на несоответствие фамилий одного из народных заседателей в протоколе судебного заседания и приговоре. Другие заявили, что им вручили незаверенные копии протоколов судебного заседания и подтвердили это их демонстрацией.

Данные нарушения, безусловно, являются серьезными, в обоих случаях они повлекли отложение кассационного разбирательства. Однако, формулируя п. 4 ч. 1 ст. 375 УПК РФ, законодатель, вне всяких сомнений, преследовал куда более важную цель. Он стремился анализируемой нами новеллой заставить стороны работать, как это предусмотрено ч. 3 ст. 123 Конституции РФ и ст. 15 УПК РФ.

По этому поводу в Постановлении Конституционного Суда РФ от 28 ноября 1996 г. указывается, что состязательность предполагает такое построение процесса, при котором функция правосудия (разрешения дела), осуществляемая только судом, отделена от функций спорящих перед судом сторон. При этом суд обязан только обеспечивать справедливое и беспристрастное разрешение спора, предоставляя сторонам равные возможности для отстаивания своих позиций.