О соотношении спора о праве и разногласий

Ненашев М.М., соискатель кафедры гражданского процесса Саратовской государственной академии права.

В настоящее время можно констатировать возрождение интереса отечественных процессуалистов-цивилистов к категории "спор о праве". Здесь нет необходимости перечислять различные работы, проделанные в этой области, поскольку их анализ проводился мною ранее <1>.

Следует только отметить, что изучение категории "спор о праве" представляет не только теоретическую, но и практическую значимость. Последняя особенно хорошо заметна в случаях, когда речь заходит о соотношении искового с другими видами судопроизводств в цивилистическом процессе.

Так, в соответствии с ч. 3 ст. 263 ГПК РФ "в случае если при подаче заявления или рассмотрении дела в порядке особого производства устанавливается наличие спора о праве, подведомственного суду, суд выносит определение об оставлении заявления без рассмотрения, в котором разъясняет заявителю и другим заинтересованным лицам их право разрешить спор в порядке искового производства". Аналогичное правило применительно к производству по делам, возникающим из публичных правоотношений, закреплено и в ч. 3 ст. 247 ГПК РФ.

Таким образом, ответ на вопрос "Что собой представляет спор о праве?" имеет непосредственное отношение к рассмотрению практического вопроса о возможности/невозможности продолжения судопроизводства по указанным категориям дел.

Здесь обращает на себя внимание недавняя попытка Н.А. Жильцовой и М.М. Голиченко разобраться в этой проблеме <2>.

Рассмотрим доводы указанных авторов.

1. Рассмотрение спора о праве авторы начинают с лексического определения спора и приходят к выводу, что "все дела, рассматриваемые судами (за исключением дел особого производства), так или иначе сопровождаются разрешением споров о праве" <3>.

2. "...Судебный спор о факте неизбежно связан со спором о праве.

Таким образом, спор о праве в той или иной степени становится предметом разрешения во всех судебных делах".

Из чего уже делается вывод: "Спор о юридическом факте, а значит, и спор о праве возможен в рамках особого производства" <4>.

3. "...В роли ограничительного критерия между исковым производством и особым производством является не наличие или отсутствие спора о праве. В рамках искового производства суд защищает нарушенные или оспариваемые права путем установления (констатации) наличия или отсутствия между заинтересованными лицами материального правоотношения определенного содержания. В рамках же особого производства суд не констатирует наличие или отсутствие правоотношения. Он устанавливает факты, имеющие юридическое значение... либо делает вывод об определенном правовом статусе лиц или вещей. И хотя споры о юридических фактах возможны и в рамках этого производства, эти споры касаются лиц, не связанных между собой правоотношением, содержание которого может измениться в зависимости от установления судом тех или иных юридических фактов" <5>.

4. Логически продолжая линию своих рассуждений, авторы предлагают изложить ч. 3 ст. 263 ГПК РФ следующим образом: "В случае если при подаче заявления или рассмотрении дела в порядке особого производства возникает необходимость судебного установления наличия или отсутствия сложившегося между заинтересованными лицами материального правоотношения с определенным содержанием (объемом прав и обязанностей), суд выносит определение об оставлении заявления без рассмотрения, в котором разъясняет заинтересованным лицам их право разрешить спор в порядке искового производства" <6>.

Попытаемся проанализировать изложенные тезисы авторов применительно к отстаиваемой нами концепции спора о праве как системы юридических фактов.

На первый взгляд нашу позицию и позицию Н.А. Жильцовой и М.М. Голиченко разделяет безграничная пропасть, однако это не совсем так.

Говоря о критерии отграничения особого производства от искового, авторы называют таковым "необходимость судебного установления наличия или отсутствия сложившегося между заинтересованными лицами материального правоотношения с определенным содержанием".

По своей сути такой подход мало отличается от нашего понимания спора о праве как противоречия в волеизъявлениях двух сторон, состоящего из требования одной стороны, которому противостоит правовое положение другой стороны, мешающее фактическому удовлетворению этого требования <7>.

Но можно выделить два принципиальных, на наш взгляд, момента, отличающих одну позицию от другой.

1. В нашей концепции мы сознательно не связываем наличие спора о праве с необходимостью установления наличия/отсутствия какого-либо правоотношения между сторонами.

Для того чтобы говорить о наличии/отсутствии правоотношения между сторонами, необходимо установить ряд юридических фактов (применительно к охранительному правоотношению таким фактом будет являться правонарушение) <8>. Однако такое установление в рамках особого производства невозможно <9>.

2. Для установления наличия спора о праве в особом производстве не обязательно привлекать к участию в деле в качестве заинтересованного лица потенциального ответчика.

Так, З. подала заявление об установлении факта фактического принятия наследства. Нотариус, привлеченный к участию в деле, сообщил, что на указанное наследство уже было выдано свидетельство другому лицу. На основании этого заявление было оставлено без рассмотрения, а заявителю было разъяснено право на подачу иска <10>.

Как видим, суд установил наличие спора о праве без привлечения к участию в деле лица, претендующего на материальное благо, обусловленного устанавливаемым фактом. Основанием для такого вывода послужила информация, полученная от заинтересованного лица, не претендующего на такое благо.

Такой подход представляется верным по следующим причинам:

1. Привлечение к участию в деле еще одного лица влечет временные затраты, которые не увязываются с принципом процессуальной экономии.
2. Немедленное оставление заявления без рассмотрения дает заявителю возможность как можно быстрее обратиться в суд с соответствующим иском, что может обеспечить реальную и более быструю защиту прав.
3. В подобных случаях, даже если претендент на материальное благо и согласится с заявлением, удовлетворение этого заявления в рамках особого производства невозможно, поскольку фактическое положение претендента (независимо от наличия или отсутствия возражений) говорит о том, что он противопоставляет свое право праву заявителя (далее мы подробнее остановимся на этом аспекте вопроса).

Следовательно, в подобных случаях возникает спор о праве. Волеизъявление здесь проявляется именно в положении, мешающем заинтересованному лицу удовлетворить заявленный интерес.

Вызывает возражения и концептуальный подход, примененный авторами при рассмотрении проблемы спора о праве.

Начать следует с того, что, наряду с дискуссией о юридической сущности спора о праве <11>, существует менее заметная дискуссия о соотношении бытового понимания спора с пониманием спора о праве в цивилистическом процессе. В общих чертах эту дискуссию можно охарактеризовать следующим образом:

одни авторы выводят понятие спора о праве из бытового понимания спора (фактически ставят между ними знак равенства) <12>, а другие стараются объяснить сущность этого явления (спора о праве) путем построения различных юридических конструкций независимо от бытового понимания спора.

Так, свое исследование Н.А. Жильцова и М.М. Голиченко начинают с определения филологического значения понятия "спор". После чего делается необоснованный, на наш взгляд, вывод о равенстве между понятием "спор" в бытовом значении и юридическим понятием "спор о праве" <13>.

Следует отметить, что подобное нивелирование смысла юридических категорий и его фактическая замена бытовым содержанием, к сожалению, не является новым явлением в отечественной юридической науке. Иногда в ходе чтения учебника складывается впечатление, что изучаешь не юридическую дисциплину, а чистую филологию.

Между тем еще в дореволюционной процессуальной литературе указывалось, что "под именем спора о праве не следует понимать простое разномыслие двух лиц о каком-либо юридическом вопросе; спором о праве гражданском называется такой спор, когда одно лицо, оспаривая право другого, присваивает его себе" <14>.

Несмотря на всю простоту и даже определенную примитивность предложенного критерия отграничения одного понятия от другого, здесь следует обратить внимание именно на то, что уже в то время ученые отграничивали бытовое понимание спора от юридического спора о праве.

Практическое воплощение подхода к определению спора о праве с бытовых позиций может привести к серьезным негативным последствиям.

Так, ряд авторов, также отталкиваясь от бытового понимания спора о праве, пишут: "Если плательщик по денежному обязательству акцептовал платежное требование - поручение кредитора и передал его для исполнения своему учреждению банка, а последний не осуществляет перечисление денежных средств из-за отсутствия их на счете должника, то у взыскателя долга нет оснований для заявления иска ответчику" <15>.

Нетрудно представить себе негативные последствия воплощения представленного мнения в судебной практике. Фактически такая позиция дает должнику бесспорное основание для неисполнения обязательств: "Нет денег. А на нет и суда нет".

В литературе уже отмечалась необоснованность подобной конструкции, поскольку она, будучи принятой, могла бы повлечь уклонение ответчика от установления спора и тем самым воспрепятствовать обращению за защитой нарушенных или оспоренных прав. Было бы несправедливо ограничивать право организаций на арбитражную защиту условиями, осуществление которых от нее не зависит <16>.

Кроме того, в соответствии с п. 3 ст. 401 ГК РФ нарушение обязанностей со стороны контрагентов должника, отсутствие на рынке нужных для исполнения товаров, отсутствие у должника необходимых денежных средств по общему правилу не являются основаниями для освобождения от ответственности за неисполнение или ненадлежащее исполнение обязательств.

При подходе к изучению спора о праве с бытовых позиций авторы попросту отбрасывают (фактически признают бесполезным) весь тот научный материал, который был наработан в науке гражданского процесса применительно к изучению спора о праве <17>.

Еще Н.М. Кострова отмечала, что активное возражение против предъявленного требования не имеет принципиального значения для возникновения спора о праве, достаточно простого уклонения от его исполнения (в интерпретации автора - уклонение от исполнения обязанности) <18>.

И.М. Зайцев обоснованно указывал, что подход к определению спора о праве с бытовых позиций обесценивает и искажает природу юрисдикционных органов, превращая их в научно-консультационные учреждения <19>. Кроме того, такой подход способен привести к вполне определенным практическим затруднениям, речь о которых пойдет ниже.

Также хотелось бы напомнить слова О.С. Иоффе, который абсолютно правильно, на наш взгляд, отмечал: "...если бы существовало тождество между понятиями и обозначающими их терминами, все науки свелись бы к филологии" <20>.

Следует обратить внимание и на то, что по этому поводу говорится в науке философии. Так, например, профессор Л.А. Микешина считает, что в указанных случаях теория познания заменяется теорией значения и некоторыми другими учениями о языке <21>.

Вывод из сказанного представляется очевидным: филологический подход при изучении правовых явлений, конечно, может применяться, но ставить его во главу угла, а тем более делать единственным является ошибкой.

Ошибочность отождествления спора о праве и спора в бытовом понимании можно проследить на следующем примере.

Заявитель обратился в арбитражный суд с заявлением об установлении юридического факта владения на праве собственности недвижимым имуществом, указывая, что оно было им построено, однако в план приватизации не было внесено, находится у него на балансе, он пользуется им, обслуживает, но не может произвести государственную регистрацию.

Заинтересованное лицо с заявлением не согласилось, просило в его удовлетворении отказать, ссылаясь на то, что заявитель не представил доказательств владения недвижимым имуществом <22>.

Если в указанной ситуации принять критикуемую точку зрения, то заявление должно быть оставлено без рассмотрения. Однако суд обоснованно провел разграничение между спорами о факте и о праве и рассмотрел дело в этой части по существу.

Очевидно, что заинтересованное лицо в силу ст. 35 ГПК РФ (как лицо, участвующее в деле) может приводить свои доводы по всем возникающим в ходе судебного разбирательства вопросам и возражать относительно доводов других лиц, участвующих в деле. Этим оно и отличается от обычного свидетеля, который привлекается для подтверждения фактов, на которых основана правовая позиция стороны.

Исходя из самого названия категории дел - "Установление фактов, имеющих юридическое значение", следует вывод, что искомый факт не является очевидным, его надо установить. Результатом данного вида особого производства может быть как установление судом требуемого факта, так и отказ в его установлении. Привлекаемые к участию в деле об установлении юридического факта заинтересованные лица могут признавать наличие факта или отвергать его существование. Но в последнем случае никакого спора о праве не будет <23>.

Так, гражданин обратился в суд с требованием об установлении факта принадлежности ему свидетельства о государственной регистрации в качестве предпринимателя. Заинтересованными лицами были представлены доказательства необоснованности его требования, на основании чего суд первой инстанции сделал вывод о том, что имеет место спор о праве, и оставил заявление без рассмотрения.

Апелляционная инстанция с таким выводом не согласилась и, рассмотрев дело по существу, отказала в удовлетворении заявления <24>.

Здесь также имел место спор о факте - принадлежности свидетельства конкретному лицу. Ни о каких правах заявитель и заинтересованные лица не спорили, и рассмотрение заявления не было связано с последующим рассмотрением спора о праве, что имело место в другом случае.

З. обратилась в суд с требованием об установлении факта одобрения советом директоров ОАО "Варьеганнефтегаз" сделок купли-продажи пакета акций ОАО "Варьеганнефть".

Верховный Суд РФ, проверив дело в порядке надзора, указал следующее.

В обоснование заявления З. указала, что заключила с Б. предварительный договор купли-продажи акций ОАО "Варьеганнефть". В течение трех рабочих дней после вступления договора в силу продавец обязывался представить покупателю документы, подтверждающие законность и добросовестность владения продавцом акциями ОАО "Варьеганнефть", а также подтверждение добросовестности владения каким-либо лицом контрольным пакетом акций ОАО "Варьеганнефть".

По утверждению З., контрольным пакетом акций ОАО "Варьеганнефть" владеет ОАО "Сиданко", которое приобрело его у ОАО "Варьеганнефтегаз" по двум договорам купли-продажи. Сделки одобрены советом директоров ОАО "Варьеганнефтегаз", соответствующее решение оформлено протоколом. Необходимость установления факта одобрения сделок вызвана тем, что в протоколе совета директоров отсутствует указание на количество отчуждаемых акций, а также реквизиты договоров купли-продажи акций ОАО "Варьеганнефть", из-за чего не представляется возможным определить, какое количество акций предполагалось продать ОАО "Сиданко". Кроме того, протокол заседания совета директоров ОАО "Варьеганнефтегаз" был уничтожен в результате пожара.

Из содержания заявления З. следует, что установление юридического факта связано с необходимостью разрешения спора о праве ОАО "Сиданко" на владение контрольным пакетом акций ОАО "Варьеганнефть". Поэтому заявление было оставлено без рассмотрения <25>.

Рассмотрим эту ситуацию подробнее.

Одобрение или неодобрение сделки - это, безусловно, юридический факт, с возникновением которого связываются определенные последствия, то есть по общему правилу он может быть установлен в порядке особого производства. Однако такое установление возможно только в том случае, если наличие или отсутствие данного юридического факта не влияет на права и интересы заинтересованных лиц. В противном случае наличие такого факта должно доказываться (а не устанавливаться) в исковом производстве.

Отличие спора о праве от спора о факте можно проследить на следующем примере <26>.

З. совместно со своим родным дядей проживала в квартире, которая была приватизирована на них в равных долях. В 1995 г. дядя умер, не оставив после себя наследников. З. продолжала проживать в квартире, половина которой фактически никому не принадлежала.

Через определенное время З. подарила свою долю квартиры С., а потом подала заявление об установлении юридического факта принятия в наследство доли квартиры, которая ранее принадлежала ее дяде. С. выступил против такого заявления и просил суд оставить его без рассмотрения на том основании, что между ним и З. имеется спор о праве.

Представляется, что в указанной ситуации никакого спора о праве между С. и З. нет. Своим заявлением З. не оспаривает права и законные интересы С., удовлетворение заявления никак на С. повлиять не может.

Другой вариант развития ситуации.

После того как З. подарила свою долю квартиры С., он приобрел в собственность оставшуюся долю, а З. подала заявление об установлении юридического факта принятия в наследство доли квартиры, которая ранее принадлежала ее дяде.

В этом случае заявление З. напрямую затрагивает права С., поэтому оно должно быть оставлено без рассмотрения на том основании, что праву З. противостоит право С., следовательно, имеется спор о праве.

Изложенное выше приводит нас к еще одному практически важному вопросу, который можно сформулировать следующим образом: "Каким образом возможно проявление конфликта волеизъявлений сторон спора о праве?"

В процессуальной литературе давно отмечалось, что наличие/отсутствие выраженных разногласий нельзя рассматривать в качестве признака спора о праве.

Это особенно хорошо видно на примере исков, которые "в принципе не могут быть адресованы ответчику, т.е. не могут выступать в качестве материально-правовых требований одного участника спорного правоотношения к другому" <27>, а также на примере тех ситуаций, когда до обращения в суд истец не предъявлял к ответчику никаких претензий.

И.М. Зайцев считал, что в подобных случаях:

1. Спор о праве существует при отсутствии разноречий <28>. Здесь мы как раз видим разделение спора о праве и разноречий (спора в бытовом понимании).

2. Закон вводит фикцию спора о праве <29>.

Рассмотрим предложенные варианты разрешения поставленной задачи.

1. Если под разноречием понимать конфликт волеизъявлений (с одной стороны, требование и неисполнение этого требования, с другой стороны), то с такой точкой зрения нельзя согласиться.

В соответствии с п. 3 ч. 1 ст. 150 ГПК РФ при подготовке дела к судебному разбирательству судья выясняет у ответчика возражения относительно иска. Если ответчик не заявляет о согласии с иском, то тем самым он противопоставляет волеизъявлению истца (объективированному в иске) свое волеизъявление. Таким образом, в подобных случаях налицо два юридических факта, образующих в совокупности спор о праве.

Если же под разноречием понимать спор в бытовом смысле, здесь действительно разноречий не будет.

На наш взгляд, выявление наличия спора должно предшествовать принятию иска к производству. Так, если ответчик прямо заявляет о несогласии с требованиями истца или уклоняется от ответа (например, не является в суд), то очевидно наличие спора: волеизъявление одного лица (объективированное в иске) и противоборствующее волеизъявление другого лица (объективированное фактическим невыполнением указанных требований).

Если же ответчик соглашается выполнить все требования истца (например, передать виндицируемую вещь или выплатить требуемую сумму), то суд должен предоставить ему время для выполнения соответствующих действий <30>. Если ответчик выполнит требования в установленное время, то, соответственно, нет нужды и в процессе; в противном случае (если по прошествии установленного времени ответчик не выполнил требований истца) мы опять же видим наличие спора (одно волеизъявление не согласуется со вторым) - в этих случаях возникает необходимость в процессе.

В настоящее время на практике для завершения производства по делу в подобных случаях используются такие средства, как мировое соглашение, признание или отказ от иска.

Так, М. обратилась в суд с иском против ООО о взыскании денежной суммы и процентов за пользование чужими денежными средствами. После подачи иска между истцом и ответчиком была достигнута договоренность о том, что последний полностью выплачивает всю требуемую сумму, а истец отказывается от иска. В результате дело было окончено определением судьи о прекращении производства по делу в связи с принятием отказа истца от иска <31>.

В ряде подобных случаев сами суды оказываются в тупиковой ситуации, не зная, какие нормы применять для прекращения процесса.

Так, М. обратился в суд с иском о восстановлении на работе, но до рассмотрения дела был восстановлен ответчиком и ему полностью выплатили заработную плату за вынужденный прогул. При таких обстоятельствах областной суд отказал в удовлетворении иска. Судебная коллегия Верховного Суда отменила это решение и вынесла новое - полностью удовлетворила исковые требования и постановила данное решение в исполнение не приводить <32>.

Существующий порядок, как представляется, должен быть изменен. Кроме того, такие основания для прекращения производства во многом зависят от волеизъявления истца, который может злоупотреблять своим правом <33>.

В связи с этим следует в целом поддержать предложение А. Макарова о введении нового основания для прекращения производства по делу - отсутствие предмета спора <34>. Требуются лишь отдельные терминологические уточнения данного предложенного основания. Представляется, что в подобных случаях необходимо установить норму, в соответствии с которой производство по делу прекращалось бы вследствие удовлетворения требований истца.

В отличие от прекращения производства по делу в связи с отказом истца от иска определение о прекращении производства по делу в связи с удовлетворением требований истца устанавливало бы определенные обстоятельства по делу и, следовательно, имело бы преюдициальное значение.

2. Представляется, что никакой фикции здесь также нет и разногласия присутствуют в полном объеме. Возражение ответчика проявляется не в устной форме, а в правовом положении, которое препятствует удовлетворению требования истца <35>. Таким образом, спор о праве существует, и суд разрешает его.

Более того, спор о праве может существовать не только при "молчании" ответчика, но и в тех случаях, когда ответчик полностью поддерживает заявленное требование.

Так, ФГУП обратилось с заявлением об установлении факта владения 11/52 части строения на праве хозяйственного ведения. Собственником другой части строения было ОАО. При этом вступившим в законную силу решением суда за ОАО было признано право собственности на 42/52 доли в указанном строении.

В судебном заседании ОАО признало, что в предыдущем решении суда допущена ошибка и за ОАО должно было быть признано право только на 41/52 доли. Кроме того, ОАО зарегистрировало за собой право именно на 41/52 доли и считало, что заявление ФГУП подлежит удовлетворению.

Суд оставил заявление без рассмотрения, указав, что, несмотря на отсутствие разногласий между ОАО и ФГУП, между ними имеется спор о праве на 1/52 доли, который должен быть разрешен в порядке искового производства <36>.

Здесь, как мы видим, спор о праве имел место при отсутствии разногласий. Более того, потенциальный ответчик прямо высказывался за удовлетворение поданного заявления.

Однако, несмотря на отсутствие явно выраженных разногласий, спор о праве имел место, поскольку правовое положение ОАО (основанное на решении суда) препятствовало удовлетворению поданного заявления.

Из всего изложенного выше следует вывод:

наличие спора в бытовом значении не может рассматриваться в качестве характеристики (неотъемлемой черты) спора о праве в том смысле, который придают этой категории цивилистическая процессуальная наука и практика.

Против позиции Н.А. Жильцовой и М.М. Голиченко можно выдвинуть и ряд частных возражений.

Так, представляется ошибочным тезис, что способ защиты права входит в содержание охранительного правоотношения <37>. Мы вынуждены не согласиться с ним по следующим основаниям:

1. Под содержанием правоотношения понимается связка "право - обязанность" (есть и иная точка зрения, которая не поддерживается ни мною, ни, судя по всему, Н.А. Жильцовой и М.М. Голиченко <38>). Представляется очевидным следующий тезис: то, что защищает (способ защиты), и то, что защищается (субъективное право/законный интерес), - разные вещи.

С противной точкой зрения можно было бы согласиться, если признать, что право на защиту является правомочием, входящим в состав субъективного регулятивного гражданского права, однако сами авторы (да и я тоже) придерживаются мнения о самостоятельности субъективного права на защиту. Об этом свидетельствует, в частности, их указание на то, что с нарушением субъективного регулятивного права возникает охранительное правоотношение <39>.

2. Авторы не учитывают возможность ошибки истца в выборе способа защиты права. Так, по результатам рассмотрения дела суд может прийти к выводу, что нарушение права истца ответчиком действительно имело место, но истцом выбран неверный способ защиты нарушенного права (например, вместо применения кондикции попросил применить реституцию).

Здесь охранительное правоотношение между истцом и ответчиком действительно имеет место, но в силу неверного избрания истцом способа защиты нарушенного субъективного регулятивного права конкретный иск не может быть удовлетворен.

В этом случае суд подтверждает (в мотивировочной части) наличие охранительного правоотношения между истцом и ответчиком, но отказывает (в резолютивной части) в удовлетворении иска.

Сказанное также позволяет не согласиться с еще одним утверждением авторов о том, что охранительное правоотношение является предметом судебного подтверждения, а не осуществления <40>. Само по себе подтверждение равнозначно удовлетворению иска только применительно к иску о признании, что же касается исков о присуждении, то здесь категории "подтвердить" и "удовлетворить" расходятся.

Таким образом, мы отчетливо видим различие между наличием охранительного правоотношения и обоснованностью (необоснованностью) заявленного способа защиты права.

Это позволяет также в очередной раз усомниться в верности подхода к определению предмета иска как к правоотношению, хотя выявленный здесь недостаток может быть устранен путем дополнения структуры иска таким элементом, как содержание <41>.

Подводя итог вышесказанному, хотелось бы сказать следующее.

Безусловно, изучение спора о праве как категории гражданского процесса имеет не только теоретическое, но и большое практическое значение. Но именно поэтому исследования в этой области должны отталкиваться не от бытовых представлений, а от юридических концепций.

Подход к изучению спора о праве исключительно с бытовых позиций приводит к подмене одного понятия другим и в конечном счете не способен решить проблемы, возникающие в теории и практике цивилистического процесса.

Спор о праве, в предлагаемом нами понимании, способен выступать в качестве критерия отграничения одного вида цивилистического судопроизводства от другого.

Необходимость судебного установления наличия или отсутствия сложившегося между заинтересованными лицами материального правоотношения не может выступать в качестве такого критерия по следующим основаниям.

1. Установление правоотношения между заинтересованными лицами требует установления наличия определенных юридических фактов, являющихся основанием возникновения такого правоотношения. Однако такое установление в рамках особого производства или производства по делам, возникающим из публичных правоотношений, невозможно.
2. Такой критерий неприменим при рассмотрении вопроса об отграничении производства по делам, возникающим из публичных правоотношений от искового, поскольку, как указывают и сами Н.А. Жильцова и М.М. Голиченко, дела первой категории связаны с необходимостью установления между заинтересованными лицами материальных правоотношений <42>.

Здесь следует, однако, отметить, что вопрос об отграничении производства по делам, возникающим из публичных правоотношений, от искового является более сложным, чем это может показаться на первый взгляд, и заслуживает более детального рассмотрения. Рамки настоящей статьи не позволяют остановиться на нем подробнее, поэтому этот вопрос будет рассмотрен в других работах.