К вопросу о месте и роли общинного суда в системе древнерусского правосудия

Амплеева Татьяна Юрьевна - кандидат исторических наук, доцент кафедры теории и истории права и государства Юридического института Московского государственного университета путей сообщения (МИИТ).

Восточные славяне еще в догосударственную эпоху имели возможность довольно эффективно защищать и восстанавливать свои нарушенные права. В условиях существования кровнородственных отношений, когда каждый член родового коллектива находился под его защитой, необходимости в существовании суда как особого института не было. Общество пользовалось традиционными правилами расплаты и наказания за различные действия, наносящие ущерб как отдельно взятому человеку (его жизни, здоровью, чести и имуществу), так и общине в целом.

Вся система отношений в таких обществах строилась на взаимном доверии и полном контроле коллектива над личностью. В этих условиях невозможна была подача необоснованной жалобы. Обиженный (истец) пользовался полным доверием у родового коллектива, так как вся его жизнь проходила на виду у родственников, а его жалоба была несомненным и практически единственным основанием для разбирательства. Особенно если претензии потерпевшего сопровождались очевидными признаками правонарушения. Кровная месть и ее искупление, возмещение за причиненный ущерб - все это зародилось в обществе на стадии родовых отношений и приводилось в исполнение самими кровнородственными коллективами (большой патриархальной семьей, собранием родственников или старейшинами рода). Постепенно сложился древний свод правил, которыми члены родовых коллективов должны были руководствоваться. Например, самым суровым наказанием считалось изгнание. В. Ваничек говорит о применении таких наказаний, как уничтожение жилища и имущества провинившегося. Но замечает при этом, что "индивидуализировать имущественное наказание было трудно, так как первичной организацией общества была большая семья" <1>.

Институт кровной мести зародился в процессе межродовых столкновений как средство разрешения конфликта, т.е. обиды, нанесенной представителем чужого рода. Этот институт органически связан с обязанностью родственников оказывать взаимную силовую поддержку и вооруженную защиту в случае насилия над одним из сородичей. Такое проявление родовой солидарности нередко приводило к кровопролитным вооруженным конфликтам, заканчивавшимся почти полным истреблением враждующих родов.

Правовой обычай основывался на естественных побуждениях человеческой природы и сакральных представлениях. Достаточно длительное бытование обычая кровной мести в Киевском государстве объясняется не только тем, что иной возможности защитить свободу, жизнь и имущество своей семьи в то время не существовало. Обязанность мести рассматривалась как нравственный и религиозный долг, игнорирование которого могло повлечь за собой самые разные негативные последствия.

На догосударственном этапе развития у всех народов обычаи, нравственность и религия тесно взаимосвязаны. Люди считали их заветами богов, поэтому их нарушение рассматривалось уже как преступление против самого бога. Из этого следует, что месть являлась не только правом, но и религиозной обязанностью каждого члена общества. И естественно, что "ордалии" (испытания при помощи огня и воды) и "поле" (судебные поединки) стали именовать судом божьим <2>.

Этнографические данные позволяют констатировать широкое применение подобных обычаев в древних обществах. Причем, чем более сложным по своему составу и уровню социальной организации становилось общество, тем более слабыми делались кровнородственные узы. Родственники убитого не всегда могли, да и не хотели применять свое право мести. Все чаще это право заменялось правом на выкуп. Конечно же, система выкупов появилась только тогда, когда начали обособляться большие патриархальные семьи, внутри которых постепенно появлялись предметы, имеющие ту или иную меновую стоимость (скот, оружие, позднее - деньги) <3>.

Уплата выкупа за убийство предполагала наличие определенной договоренности между родами о возможности замены кровной мести материальной компенсацией. Тацит, например, упоминает, что размер выкупа у древних германцев в случае предварительной договоренности заинтересованных сторон определялся народным собранием <4>. То есть народное собрание выступало в качестве посредника и гаранта выполнения условий сделки. Причем часть установленного выкупа уплачивалась в пользу вождя или всего племени. Таким образом, важнейшим условием ограничения или полной замены кровной мести следует признать наличие института посредничества, поскольку без него невозможно было мирное разрешение межродовых конфликтов.

Со временем практика применения института посредничества выработала определенные правила (нормы), к которым следует отнести: выбор посредников из наиболее уважаемых представителей конфликтующих родов, обладающих безусловным знанием обычаев; установление равенства конфликтующих сторон или преимуществ пострадавшей стороны; определение сроков разбирательства, формы компенсации и т.д. Все это говорит о постепенном формировании процессуальных норм, которые сначала будут закреплены обычаем, а затем найдут свое применения в праве древних государств. Яркий пример посредничества представителей общины при разрешении конфликтов между гражданами разных государств встречаем в Договоре Новгорода с Готским берегом и с немецкими городами (1189 - 1199 гг.). В случае спора о долговых обязательствах между русином и варягом прибегали к посредничеству 12 послухов, в присутствии которых одна из тяжущихся сторон (по жребию) давала клятву (роту) <5>.

Разрушение кровнородственных связей и замена их на принципиально иные, формирующиеся в рамках соседской общины, включавшей в себя, помимо родственников, и некоторое число чужаков - представителей иных племен, приводило к зарождению личной самостоятельности общинников. Наряду с патриархальными способами разрешения конфликтов, появляется новая форма - самосуд. Подобная форма разрешения конфликтов между отдельными членами древнерусского общества будет достаточно долго оставаться частным делом потерпевшей стороны.

Постепенно самосуд будет закреплен обычаем, а общим его выражением станет частная месть. Причем обычай допускал применение частной силы не только для восстановления нарушенного права, возмещения нанесенного ущерба, но и для отмщения за обиду, т.е. воздаяния злом за зло. Частная месть станет настолько распространенным и признаваемым обычаем, что даже найдет свое отражение в первых нормативно-правовых актах Киевского государства <6>.

Возможно, переходной формой к институту самосуда была самозащита, факты применения которой находим в договорах Руси с Византией. Так, из текста статьи о похищении имущества видно, что свое добро защищает сам хозяин. Поэтому в двух одинаковых случаях воровства последствия, наступающие для вора, различны. Хозяин имущества может убить вора на месте преступления, если тот окажет ему сопротивление, а мог и отпустить, если вор, не сопротивляясь, позволит связать себя и согласится возместить тройную стоимость похищенной вещи <7>.

В летописях сохранились свидетельства о довольно любопытной и судя по всему распространенной в XI - XVI вв. практике - сожжении еретиков горожанами, не только без какой-либо санкции государственной власти, но даже вопреки запрещению православной церкви. Знаменитый проповедник XIII в. Серапион Владимирский с упреком и горечью обращался к пастве: "а еже еще поганского обычая держитесь: волхованию веруете и пожигаете огнем невинныя человекы и наводите на весь мир и град убийство" <8>. В правилах Иоанна II (1080 - 1089 гг.) особо подчеркивалось, что виновных в волховании не следует "убивать до смерти" и подвергать членовредительным наказаниям <9>.

Государственных казней еретиков в Киевской Руси не существовало. Следовательно, речь идет о явном примере самозащиты - традиции народных расправ с волхвами, основанной на языческих представлениях об их способности вмешиваться в аграрный цикл и тем самым вызывать голод среди населения.

Интересные примеры самосуда можно найти в тексте патерика Киевского Печерского монастыря. Все они связаны с именем старца Григория, который имел ценную библиотеку и привычку к огородничеству и садоводству. Это и спровоцировало покушение "татей" на его богатство. В первый раз воры попытались украсть книги. Они притаились у кельи Григория, ожидая, когда он уйдет к заутрене. Но праведник, "ощутив" приход их, умолил бога подать им сон на 5 суток, по истечении которых при всей братии разбудил "татей", накормил их и отпустил. Впоследствии раскаявшиеся тати "вдаша себе Печерскому монастыреви" в работу <10>.

В следующий раз уже другие воры покусились на плоды огорода, возделанного Григорием. Но, "угнетаемы бременем", не смогли сдвинуться с места. И в этот раз Григорий проявил милосердие, сказав "татям": "Отселе будете работающее на святую братию, и от труда на потребу их приносите", т.е. сделал их пожизненными и, как следует из текста источника, наследственными работниками монастыря.

Последний эпизод связан с кражей яблок из сада, когда один из воровавших упал с дерева и, повиснув на ветке, удавился. Другие воры попросили прощения у монаха, и Григорий "осуди я в работу Печерскому манастыреви, да к тому тружающееся, свой хлеб ядят и довольны будут ины напитати от своего труда... и тако ти скончашася, и с чады своими работающее в Печерском монастыре" <11>.

Б.А. Романов обратил внимание на изменение терминологии рассказа, которая от раза к разу становится все решительнее: первые тати "вдашася", вторым "сказано", а третьих Григорий уже просто "осуди" <12>. Но смысл производимых монахом действий от этого не меняется. Это самосуд. Недаром же тиун киевский, узнав о первой краже, начал следствие ("нача мучити тати"), и Григорию пришлось выкупать у него преступников, отдав за них властелину предмет воровского вожделения - книги <13>.

Элементы самосуда можно усмотреть и в "потоке и разграблении" Русской Правды, когда обидчик вместе со всем имуществом и семьей передавался пострадавшему. Источники ничего не говорят о том, как велика была власть мстителя над переданным в его распоряжение преступником. Можно лишь предположить, что власть эта была достаточно велика. Потерпевший мог превратить своего обидчика в раба до конца жизни, убить, применить к нему телесные наказания, но мог со временем и простить его.

Н. Дювернуа полагает, что существовали некие нормы обычного права, ограничивавшие произвол потерпевшего, а также определенный срок, в течение которого преступник должен был оставаться в рабском состоянии - "до искупа" или до отработки определенной суммы, служившей возмещением ущерба потерпевшей стороне <14>.

С укреплением государственной власти связано постепенное вытеснение из общинной жизни самосуда и особенно кровной мести. Переходной стадией к этому можно считать легализацию мести в законодательных актах, где устанавливался круг лиц, которому разрешалось ее применять, и предлагалась замена мести денежным выкупом.

В тексте Псковской Судной грамоты встречаем норму, явно ограничивающую самосуд. Кто перед "господою" ударит на суде своего истца, "ино его в рубли выдати тому человеку, а князю продажа" <15>. Исследователь считает, что виновный, не имевший возможности заплатить установленную сумму штрафа в пользу потерпевшего и князя, должен был ее отработать <16>.

Выдача преступника потерпевшей стороне явно свидетельствует о прекращении самосуда, так как она совершалась по судебному приговору. Другой институт, в котором, по мнению автора, можно усмотреть элементы самосуда, - это так называемые бессудные грамоты. Они выдавались судебными органами истцу в том случае, если ответчик не являлся на суд. Бессудные грамоты давали истцу право не только задержать ответчика и представить его в суд, но и отобрать у ответчика спорную вещь или имущество без суда. Иногда в бессудных грамотах писали: вольно его, т.е. ответчика, бить и грабить, только самого не убить и дом не разорить. Во всяком случае виновный мог быть задержан, где бы он ни находился, и никакое начальство не должно было ему помогать <17>.

Третейский суд. Безусловно, следует согласиться с мнением Н. Дювернуа о том, что в течение всей эпохи господства обычного права наиболее распространенными формами суда была форма суда третейского и другие родственные ей формы договорного разрешения споров <18>.

Наиболее ярко договорное начало в судебном процессе отразилось в новгородских и псковских источниках удельного периода. В них особенно чувствуется близкое соприкосновение между судом, кто бы ни был судьей, и сделкой, "вольным рядом" <19>.

Эта же тенденция прослеживается и в судебной практике Северо-Восточной Руси, о чем, в частности, свидетельствуют многочисленные ссылки на образование третейских судов в Договорных грамотах русских князей. В этих актах первым условием компромисса обычно выдвигалось требование создания "суда обчего", т.е. в случае спора по делам разных уделов князья с каждой стороны должны выслать для суда своих бояр. Если же не удавалось преодолеть разногласий между "судьями обчими", они могли выбрать себе третьего <20>.

Даже из текста памятника московской эпохи - Судебника видно, что для тяжущихся сторон мировая сделка оставалась в некоторых случаях гораздо более выгодной, чем судебное разбирательство. "А кто кого поимает приставом в бою или в лае, или в займах, и на суд идти не восхотят, и они, доложа судьи, помирятся, а судье на них продажи нет, опроче езду и хоженого" <21>.

Следует подчеркнуть, что мировая сделка могла заключаться на любой стадии процесса. Приведенная выше статья говорит о начальной стадии процесса, однако есть сведения о том, что соглашение возможно даже в том случае, когда судоговорение уже окончено и остался только доклад. Так, в Мировой Ферапонта Пеструхина со старцами Прилуцкого монастыря по судному делу о мельнице 1518 г. говорится о том, что стороны помирились, "не ездя к докладу", и "урядились рядом" <22>.

Актовый материал позволяет сделать вывод о том, что третейский суд или так называемый вольный ряд, договор между сторонами, был наиболее распространенным способом разрешения спорных дел в Новгороде. В одной из рядных грамот XV в. содержатся сведения о том, что стороны вместе поставили подвойских и, не идя к суду, "урядились рядом" <23>. Кроме того, если одна из сторон хочет привлечь на суд сябра, то он делает это не иначе, как поцеловав крест и ударив по рукам со своим противником.

В практике заключения мировых сделок "рядцы" были по сути своей теми же "судьями обчими". Они выбирались всегда обеими сторонами, и, подписываясь под актом, составлявшим результат мировой сделки, они тем самым выражали свое согласие со справедливостью этого решения. Необходимость беспристрастного суда приводила к тому, что к суду третейскому обращались не только частные лица, но и общины, монастыри и даже князья.

Итак, в догосударственный период и на ранней стадии развития государственности восточные славяне не знали другого права, кроме обычного, в арсенале средств защиты от правонарушений которого были: общинные институты, самозащита, самосуд, кровная месть и договорная форма разрешения конфликтов - выбор третьего.

В эпоху Русской Правды, когда древнерусское право находилось лишь в начальной стадии своего развития и продолжали действовать нормы обычного права, сохранялись значительные судебные полномочия общины. Восстановить полный объем ее судебной власти по сохранившимся древнерусским правовым памятникам довольно сложно.

Большим подспорьем в понимании многих институтов древнерусского права может стать изучение литовского законодательства, в котором до XV в. удерживались правовые порядки, современные Русской Правде. Тем более что в состав Великого княжества Литовского в XIII в. вошла основная часть древнерусских земель. Следует отметить не только близкое содержание памятников русского и литовского права, но и безусловное сходство многих правовых норм. Особенно это касается норм уголовного права и процесса <24>.

По мнению Ф. Леонтовича, "Русская Правда довольно ясно отличает суд княжий от суда общинного". Она "очень часто говорит о судебной власти князя", противопоставляя его суд "другим судам" <25>. Вполне вероятно, что в статье 15 Краткой редакции Русской правды под термином "извод" упоминается именно общинный суд <26>. Однако, основываясь исключительно на тексте Правды, трудно определить сущность этого института.

Статьи 32 и 34 Пространной редакции свидетельствуют, что к суду общины обращались посредством "заклича" на торгу в случаях бегства челядина или пропажи вещи. На общинный суд указывают статьи: о представлении должника "на торг", о "выводе послухов на торг" <27> и об "изводе предъ 12 человеки", в случае если должник запирался <28>. Кроме того, в нашем распоряжении несколько упоминаний о "своде" в городе, по землям и кунам; о "гонении следа" с чужими людьми и "послухи" и о розыске "татя" по верви <29>. И это все, что сообщает нам Русская Правда двух редакций.

Конечно же, исходя из этих скудных сведений, нельзя составить какие-либо определенные представления о составе, функциях и роли общинного суда в Киевской Руси. Но если обратить внимание на общеславянский характер этого института, то сходные черты общинного суда чехов и поляков дадут возможность хотя бы в общих чертах восстановить все недостающие элементы.

Так, с древнейших времен местом общинного суда у чехов был торг. Там собирались так называемые поротцы - судьи, производившие суд по присяге - "роте". Причем выбирали этих судей обе тяжущиеся стороны. Судьи разбирали как гражданские иски, так и уголовные преступления. Начиналось судебное разбирательство только по жалобе стороны. Вопрос о виновности или невиновности обвиняемого решался большинством голосов.

Приговор "пороты" исполнялся урядником, присутствовавшим на суде. Это судебное учреждение исчезает в Чехии только с введением немецкого права и распространением правительственных и владельческих судов <30>. Кроме того, торг у чехов был местом "осад" - сходок соседей для проведения различных процессуальных действий: объявления о случившемся преступлении, вызова ответчика к суду и гонения следа <31>.

Ф. Леонтович настаивает на том, что чешские "торги" и "осады" имеют общий корень с торгами и "конами" (кунами) Русской Правды, состоявшими из "чужих людей" (соседей, мужей и послухов). А розыск преступника по верви совершался посредством больших сходок жителей целой округи (верви) <32>. "В других случаях, - отмечает ученый, - например, по долговым искам составлялись сходки меньше (из 12 человек или нескольких послухов), которых можно сравнить с чешскими "поротниками". Для свода или гонения следа <33> учреждались коны, вполне напоминающие чешские осады и собиравшиеся для тех же целей" <34>.

Гораздо больше фактов для реконструкции организации и деятельности общинного суда дает использование принципа "обратной связи" в процессе изучения литовско-русского законодательства. Так, актовый материал Великого княжества Литовского XIV - XVI вв. содержит довольно подробную информацию о деятельности "судов копных". Эти учреждения, полагает Ф.И. Леонтович, можно со всем основанием считать прямыми наследниками общинных судов Древней Руси <35>.

Копные суды в качестве самостоятельных судебных учреждений функционировали в Литовском государстве достаточно долго, вплоть до начала XIV в. Они действовали на основании исконных "земских обычаев" и "права копного". Эти суды рассматривали только те гражданские и уголовные дела, по которым следствие и суд можно было провести на месте. В тексте первого литовского Статута 1529 г. они названы наряду с другими областными судебными учреждениями <36>.

Из этого нормативного акта видно, что суды копные по сути продолжали ту же процессуальную деятельность, которая во времена Русской Правды совершалась на торгу. Соседи или "окольничьи люди" по первому зову потерпевшего должны были приходить к нему на помощь: искать вместе с ним преступника, участвовать в судебном разбирательстве и даже в исполнении наказания. Поселения, жители которых по обычаю должны были сходиться на копы, представляли собой целые территориальные единицы - копные округа или околицы.

Согласно традиции на копы собиралось все наличное население копных околиц. Места, где устраивались копные собрания, назывались коповищами. Они, как правило, располагались в центре околицы, на границе округов, под открытым небом. Обыватели, сходившиеся на копу, в русско-литовских актах называются "копниками", "соседями околичными", "мужами", а также "людьми добрыми, околичными, копными и сторонними" <37>.

Потерпевший сам или через своих людей оповещал околицу о времени и месте собрания копы. По наиболее важным делам оповещение происходило на торгах, при костелах <38>. В тех случаях, когда обстоятельства требовали незамедлительных действий, потерпевший мог, не дожидаясь собрания копы, начать преследование преступника по горячим следам вместе с соседями, которые в этот момент оказались на месте.

Статут 1529 г. различает копы большие и малые. Первые собирались в тех случаях, когда преступник был неизвестен и требовалась сходка всех жителей окрестных сел и местечек для его розыска. Подобные копы сильно напоминают вервь Русской Правды или чешскую большую осаду. Ф.Н. Леонтович предположил, что "Правда разумеет под вервью не только волость или ее часть, но и саму сходку волостных людей" <39>. Малые копы состояли из соседей потерпевшего или "добрых людей", выполнявших одновременно и функции судей факта и свидетелей. Собирались малые копы для производства определенных процессуальных действий, например для удостоверения факта преступления или гонения следа.

Суды копные действовали в сельской местности. В городах подобные судебные учреждения носили название суда "на торгу" <40>. Однако в тех случаях, когда копа по требованию потерпевшего должна была идти с ним по следам преступника или отправлялась "трясти" дом, в котором обнаруживались "воровские вещи", судебное разбирательство происходило на месте. То есть там, куда приводил след, или там, где по указанию истца или "сока" находилось похищенное имущество <41>.

Помимо членов суда, непосредственно отправлявших правосудие, при всех копных судах находились лица, специально назначаемые для исполнения определенных процессуальных действий: доставки к суду ответчиков, присутствия на испытаниях (железом и водой), для исполнения судебных решений и других процессуальных действий. В различных литовских актах они называются по-разному: "децкими", "вижами", "служебниками", "ввозными". По Статуту 1529 г. основными функциями "децких" были: "позов" - вызов сторон к суду, допрос свидетелей и "всякие справы по делам земским" <42>.

Как видно из актового материала, копа и урядники, производившие розыск по делу, пользовались иногда помощью сторонних лиц - "осочников" или "соков", разыскивающих, по поручению урядников или самого потерпевшего, "лицо" или самого преступника <43>.

Иногда по наиболее сложным делам копой и сторонами специально приглашались так называемые обраные мужи. Они разбирали дело в присутствии копы, которая утверждала вынесенное решение. Если копный суд не мог решить дела на первом заседании, он собирался несколько раз <44>.

К копному суду мог прибегнуть любой член общины, который "потерпел шкоду". При помощи копы можно было установить личность преступника и заставить его публично сознаться в содеянном. При неявке ответчика на копный суд последний выносил свой приговор на основании данных, представленных истцом с его стороной "людей добрых" <45>.

В текстах Литовского Статута 1529 г. и иных "копных актах" содержатся сведения о том, что на копных собраниях, созывавшихся истцом или иными лицами, заинтересованными в данном деле, СЛЕДСТВИЕ НЕ ОТДЕЛЯЛОСЬ ОТ СУДА (выделено мной. - Т.А.). И следствие, и суд в источниках обозначались одним термином "суд копный" или "право копное" <46>. Следует согласиться с мнением М.К. Любавского, что "копный суд был не чем иным, как продолжением того следственного суда, который совершался еще в эпоху Русской Правды", когда община (вервь) искала вместе с потерпевшим "разбойника, поджигателя, коневого татя и других преступников" <47>. Также и в Литовском государстве, считает исследователь, "потерпевшие вызывали "на сок" всех окольных жителей, и никто не имел права отказаться от этого под страхом быть обвиненным копою. Этот розыск естественно превращался в суд, так как в старину представление доказательств, розыск преступника уже решали дело, и приговор судьи был простой формальностью" <48>.

В Русской Правде имеется только общее название лиц, облеченных судебной властью, - "судьи". К числу таких "судей" следует причислить и представителей общины - "добрых людей". Они являлись судьями факта, решая вопрос - виновен ли подсудимый. Собственно "судьи" определяли вид наказания и контролировали реализацию судебного решения. В данном случае можно провести определенные параллели между названной судебной системой и возникшим значительно позднее судом присяжных, действующим на похожих принципах.

Общинный суд Киевской Руси, состоявший из представителей общины, "добрых людей", рассматривал уголовные иски и иски, возникающие из договоров. "Послухи" устанавливали факт совершения преступления или подачи иска, выслушивали показания сторон. Так, в Послании Климента Смолятича, митрополита киевского, к Фоме пресвитеру встречаем упоминание о том, что митрополит прочел высказанные в письме обвинения в его адрес перед "многими послухи" <49>. "Послухи" и выборные от общины "мужи", как уже отмечалось, участвовали и в княжеском суде. Можно предположить, что розыск преступника по верви совершался посредством больших сходок жителей округи (копы в литовских актах). Разбирательство дела по иску потерпевшего производилось избираемыми на общей сходке 12 мужами или послухами.

В Договоре смоленского князя с немецкими городами 1229 - 1230 гг. суд "пред добрыми людьми" упоминается в качестве одного из действующих в Смоленском княжестве судебных учреждений: "Которая си тяжа будет сужена Смоленске, или у князя, или у тиуна, или УРЯДИЛИ БУДУТЬ ДОБРИИ МУЖИ, более же не поминати того ни в Ризе, ни на готскомъ березе" <50> (выделено мной. - Т.А.).

Эти "добрые люди", как это видно из Правды Ярослава, могли вершить суд по всем делам (татьба, нанесение телесных повреждений, оскорбления словом и действием, нарушение долговых обязательств) <51>. Исходя из текста статей Древнейшей Правды, можно заключить, что общинный суд, кроме гражданских исков, разбирал дела, связанные с преступлениями против личности и имущества, в тех случаях, когда преступник скрывался и его приходилось искать при помощи всей общины или требовалось серьезное расследование обстоятельств преступления на месте его совершения. К этому суду мог прибегнуть любой член общины (сельской или городской), который пострадал от неизвестного преступника. Обнаружить преступника, заставить его сознаться и понести наказание должна была община.

Таким образом, община выполняла два вида процессуальных функций. К первому относится собственно суд "добрых людей", созывавшийся для судебного разбирательства, вынесения и исполнения приговора, ко второму - производство необходимых следственных действий.

Типичный случай общинного судебного разбирательства отражен, на наш взгляд, в ст. 2 Краткой редакции Правды. Источник рисует следующую картину. Приходит на суд общины человек, избитый до крови или в синяках, и, не представляя видоков, подтверждающих факт избиения, требует мести. Но если не будет на нем видимых следов побоев, то он должен привести свидетеля преступления (видока). Отсутствие видока ведет к прекращению иска. Если же потерпевший не может мстить за себя, то суд общины назначает и обеспечивает выплату в его пользу денежного штрафа за "обиду". "Или будеть кровав или синь надъражен, то не искати ему видока человеку тому; аще не будеть на нем знамениа никотораго же, то ли приидеть видок; аще ли не можеть ту тому конець; оже ли себе не можеть мъстити, то взятии ему за обиду 3 гривне, а летцю мъзда" <52>.

Вот еще один казус из 15 статьи Правды Ярослава. Потерпевший обращается с иском об уплате займа. Дело рассматривают 12 человек. И если во время судебного разбирательства выясняется, что должник злонамеренно не возвращает деньги, нарушая тем самым условия договора, то, помимо возвращения долга, он присуждается к уплате 3 гривен штрафа. "Аже где взышетца на друзе проче, а он ся запирати почнеть, то ити ему на извод перед 12 человек; да аще будеть обидя не вдал будеть достоино ему свои скот, а за обиду 3 гривны" <53>.

Ко второму виду относится производство следственных действий (гонение следа и свод), которое осуществлялось либо самим потерпевшим, либо потерпевшим вместе со сторонними людьми, либо специально нанятыми для этого людьми. В статье 11 Краткой Правды рассматривается довольно распространенный для того времени случай бегства челядина от хозяина, когда беглец скрывается у "варяга, либо у колбяга". Потерпевший должен был заявить о побеге на торгу и выждать два дня, чтобы дать возможность укрывателю выдать беглого челядина представителям общины для возвращения владельцу. Если этого не произойдет, то потерпевший может сам забрать своего челядина и потребовать, чтобы укрыватель заплатил ему "за обиду" <54>.

Мы знаем, что в Новгороде иностранцы селились в особых дворах, имевших статус экстерриториальности. Следовательно, изъять своего беглого раба и добиться выплаты штрафа за обиду хозяин мог только с помощью общины.

Еще одна бытовая ситуация, которая могла благополучно разрешиться только при помощи общины, отражена в статье 16 Правды, где говорится о хозяине, повстречавшем своего некогда пропавшего челядина. Так вот этот человек не имел права тут же схватить и забрать свою пропажу. Ведь новый хозяин раба мог оказаться добросовестным приобретателем. Поэтому община, чтобы не нарушать справедливость, должна была обеспечить "свод".

Суть этого института сводилась к процедуре вождения челядина от покупателя к покупателю с целью розыска того, кто завладел рабом недобросовестно. Свод, как видно из текста Правды, останавливался на третьем покупателе. Первый хозяин раба при этом должен был взять у этого покупателя в качестве временной компенсации его челядина и прекратить утомительный розыск. Третий покупатель с украденным челядином в руках продолжал поиски до конца свода. "Аще кто челядин пояти хочеть, познав свои, то к оному вести, у кого то будет купил, а тои ся ведеть ко другому, даже доидеть до третьего, то рци третьему: вдаи ты мне свои челядин, а ты своего скота ищи при видоце" <55>.

Процедура "гонения следа" хорошо отражена в статье 77 Пространной редакции Правды. "Не будеть ли татя, то по следу женуть; аже не будеть следа ли к селу или к товару, а не отсочать от себе следа, ни едуть на след или отобьються, то темь платити татьбу и продажю; а след гнати с чюжими людми, а с послухи; аже погубять след на гостиньце на велице, а села не будеть, или на пустее, кде же не будеть ни села, ни люди, то не платити ни продажи, ни татьбы" <56>.

Гонение следа посредством чужих людей предпринималось, если действовать требовалось быстро и безотлагательно. Вот несколько типичных случаев гонения следа копными людьми, взятых из литовско-русских памятников. Потерпевший, господарский боярин Евхута Переволоцкий, предпринял с копой гонение следа по случаю кражи у него полчетверти чеснока. След привел через огород, в дом некой Куриловой. После этого "копа ей молвила, абы следъ зъ дому отводила". Но ответчица "зъ следу зопхнула и поведила, я ходила, не буду следу отводить". Тогда потерпевший "водле сведецства тыхъ светковъ" (тех, кто гнал с ним след) потребовал "абы тая Куриловая за греду чосноку, яко вижъ мой созналъ, заплатила 12 грошей, для того, ижъ зъ следу збила..." <57>.

Гонение следа начиналось лишь в тех случаях, когда преступник оставлял на месте преступления какой-нибудь зримый след. Тот, у кого произошла кража имущества, сразу же по обнаружении ее созывал своих ближайших соседей и "составлял копу", вместе с которой гнал след, надеясь таким образом обнаружить преступника. "Следом" считалось все, что свидетельствовало о направлении бегства преступника. Например, следы ног преступника (босых, обутых в лапти или в сапоги), следы от телеги, воза, от копыт лошади, на которых увозили украденное, следы прогнанного скота, оброненные вором части похищенного имущества, рассыпанные зерна, зацепившиеся за ветки деревьев и кустов обрывки одежды и т.п. Копа должна была убедиться, действительно ли показываемые ей и ею самой обнаруженные следы можно считать уликами преступления и можно ли определить направление, в котором следует искать преступника.

Когда след, изученный таким образом, приводил к околице села или отдельному жилью, копа вызывала их жителей и требовала отвода следа, т.е. доказательств, что след здесь не заканчивается, а продолжается дальше. Если копа убеждалась в правдивости сообщаемых сведений, то продолжала гнать след дальше. Там, где след не могли или не хотели отвести, копа выносила свое решение о том, что "не отсочившие след" считаются преступниками и должны оплатить убыток - цену похищенного имущества.

Если же для раскрытия преступления не требовалось особой поспешности (не нужно было гнать след), тогда копа собиралась обычным порядком, на законном своем месте - на коповище. И судебное разбирательство шло в соответствии с установленным (обычным) порядком: "тогды вчинили порадокъ водлугъ обычаю и права своего копнаго" <58>. Выступающий перед копой истец задавал копникам вопрос: все ли они, согласно своей копной "повинности", собрались на копу? Затем он излагал свое дело во всех подробностях, заканчивая свое выступление просьбой к судьям войти в обсуждение его дела, помочь ему открыть преступника и подвергнуть его заслуженной каре. Если истцу были известны какие-либо обстоятельства преступления, он докладывал их суду и прямо указывал на возможного виновника или делал предположение о том, где, по его мнению, может скрываться преступник.

Если же потерпевшему ничего не было известно об обстоятельствах совершенного преступления, то копа, выслушав его заявление, начинала совещаться и искать "между собой" преступника. Это означало, что каждый копник должен был рассказать копе все, что он знает или слышал о преступлении и предполагаемом преступнике, для того, чтобы можно было напасть на его след. В большинстве случаев след общими усилиями обнаруживался, и преступник представал пред судом <59>.

Став лицом к лицу с обвиняемым, истец предъявлял все имеющиеся у него по делу доказательства (улики) и выставлял свидетелей. Это называлось "чинить довод", "доводить". Свидетельскими показаниями считались любые сообщения о том, что люди могли видеть, слышать или знать по рассматриваемому делу <60>. В данном случае община собиралась для розыска вора, совершившего кражу на ее территории. Она обязана была начать расследование по требованию потерпевшего, князя или его представителя.

Базовым основанием, на котором строилась судебная власть общины, была круговая порука. Этот древнейший институт, включавший в себя систему коллективной ответственности и коллективной взаимопомощи, безусловно, можно считать неотъемлемым элементом родовой организации всех славянских племен. К общинному суду чаще всего прибегали в тех случаях, когда преступник скрывался и его приходилось искать всей общиной или когда возникала необходимость в обстоятельном расследовании преступления на месте его совершения.

Суд общины в удельный период постепенно становится структурным звеном в системе княжеских судебных органов. Однако община не только продолжала оказывать помощь истцу в поисках преступника, но и делегировала своих представителей на "суд общий" в качестве его обязательных и влиятельных участников. Сохранился институт "дикой виры" и право общины самой наказывать преступников, не выдавая их на княжеский суд. Кроме того, широкое распространение приобрело посредничество общины в примирении сторон без судебного разбирательства.