Мудрый Юрист

Рецензия на работу д.в. Тариканова "юридическая личность коммерческих организаций в гражданском праве России"

Вилкин С.С., аспирант кафедры гражданского права юридического факультета МГУ им. М.В. Ломоносова.

Вниманию юридической общественности представляется работа Д.В. Тариканова "Юридическая личность коммерческих организаций в гражданском праве России". Работа, как видно из ее названия, затрагивает важную проблему российского гражданского права на современном этапе его развития. Несмотря на то, что в последние годы она получила широкое освещение в цивилистической литературе, начиная с научных статей и заканчивая монографиями <1>, безусловно, нельзя сказать, что все вопросы, касающиеся правосубъектности коммерческих организаций, получили окончательное разрешение. Юридическая личность дочерних и зависимых обществ, правовое положение органа юридического лица, природа корпоративных отношений и многие другие вопросы в настоящее время являются предметом оживленных дискуссий. Поэтому актуальность темы, выбранной Д.В. Тарикановым для своего исследования, сложно переоценить. Работа привлекает особое внимание еще и потому, что опубликована в серии "Новые имена", являющейся в юридической среде своеобразным знаком качества трудов молодых ученых. Однако, к сожалению, приходится констатировать, что работа не соответствует приписываемому ей уровню.

<1> Отметим некоторые из них: Авилов Г.Е., Суханов Е.А. Юридические лица в современном российском гражданском праве // Вестник гражданского права. Т. 6. 2006. N 1; Асосков А.В. Правовые формы участия юридических лиц в международном коммерческом обороте. М., 2003; Белов В.А., Пестерева Е.В. Хозяйственные общества. М., 2002; Козлова Н.В. Понятие и сущность юридического лица. М., 2003; Она же. Правосубъектность юридического лица. М., 2005; Ломакин Д.В. Очерки теории акционерного права и практики применения акционерного законодательства. М., 2005; Степанов П.В. Корпоративные отношения в коммерческих организациях как составная часть предмета гражданского права: Автореф. дис. ... канд. юрид. наук. М., 1999; Суханов Е.А. О понятии юридического лица и предприятия // Законодательство России в XXI веке: по материалам научно-практической конференции. Москва, 17 октября 2000 г. М., 2002; Он же. Проблемы развития законодательства о коммерческих организациях // Хозяйство и право. 2002. N 5.

Начнем с формальных замечаний, не касающихся существа работы Д.В. Тариканова (далее - автор).

  1. Первое, что обращает на себя внимание, - это неопределенность предметной сферы исследования. Название работы не соответствует ее структуре, структура - введению, а введение - содержанию работы в целом. Работа состоит из пяти глав: "Общие положения о гражданской правосубъектности", "Субстративные теории юридического лица", "Теория фикции", "Незавершенная правосубъектность", "Теории юридического лица в международном частном праве". Таким образом, из оглавления, отражающего структуру работы, следует, что она посвящена не только коммерческим организациям, но институту юридического лица в целом, причем акцент, видимо, делается не столько на проблеме правосубъектности юридического лица, сколько на раскрытии его сущности. Однако во введении автор характеризует цели своего исследования иначе: "Первоначальная и частная цель - установить, какое фактическое явление стоит за гражданско-правовой формой юридического лица (другими словами, определить его сущность). С ней сопряжена общая цель... дать определение гражданской правосубъектности и выявить ее место в системе гражданского права" (с. 7). Здесь налицо третий вариант, согласно которому основная цель работы - это категория правосубъектности как таковая, в то время как сущность юридического лица, то, чему, судя по оглавлению, автор посвящает три из пяти глав работы, - лишь средство для ее достижения. Но на этом "творческий поиск" еще не заканчивается: на с. 9 автор утверждает, что "эмпирическим материалом работы" является только "классическая форма юридического лица" - корпорация, к которой он относит хозяйственные общества и производственные кооперативы, и "с известной долей условности - хозяйственные товарищества и унитарные предприятия". Исследование же остальных явлений, которые только "со временем были подведены под форму юридического лица", но "первоначально не имевшие к юридическому лицу прямого отношения", для выяснения его сущности прямо объявляется "бесплодной задачей". Неясно, однако, почему именно корпорации относятся автором к "классической форме юридического лица", если учреждения были известны еще римскому праву, а их изучению, начиная с канонистов, в том числе и в общетеоретической литературе, уделяется пристальное внимание <2>. Непонятно, почему автор исключил из числа корпораций общественные организации, некоммерческие партнерства, некоммерческие товарищества и многие другие корпоративные формы некоммерческих организаций, участие в которых основано на членстве, но при этом отнес к ним унитарное предприятие, где такого участия нет (см., напр., также с. 78, 82), а хозяйственное товарищество назвал корпорацией только условно, если отношения, складывающиеся внутри данной организационно-правовой формы, традиционно рассматриваются как составляющая предмета корпоративного права <3>. И, наконец, что же это за загадочные "многочисленные явления... не имевшие к юридическому лицу прямого отношения", но только "со временем" подведенные под эту форму? Уже указанные выше учреждения и некоммерческие организации корпоративного типа? Появляющиеся только в XVII в. акционерные компании или товарищества гражданского права XIX в.? Или, быть может, автор говорит о компаниях одного лица, дочерних обществах или обществах, основанных на "бездокументарных акциях" XX столетия? Что имеется в виду? Ответ на все эти вопросы мы не получим, потому что ни аргументов, ни хотя бы ссылок автором не приводится. Выходит, что предмет исследования автором не достаточно определен, а это, в свою очередь, не может не отразиться на работе в целом. Забегая вперед, скажем, что работа в действительности примерно на две трети посвящена хозяйственным обществам (особенности правосубъектности производственных кооперативов, унитарных предприятий и хозяйственных товариществ практически не исследуются) и на треть проблемам правосубъектности и субъективного права.
<2> См., напр.: Суворов Н.С. Об юридических лицах по римскому праву (серия "Классика российской цивилистики"). М., 2000. С. 62 - 65, 212 - 219; Покровский И.А. История римского права. СПб., 1999. С. 307, 309; Дювернуа Н.Л. Чтения по гражданскому праву. Т. 1 (серия "Русское юридическое наследие"). М., 2004. С. 386 - 495; Ильин И.А. Общее учение о праве и государстве // Теория права и государства (серия "Русское юридическое наследие"). М., 2003. С. 107 - 108; Tuhr A. Burgerliches Recht. Allgemeiner Teil. Berlin, 1923. S. 22.
<3> Здесь необходимо отметить, что в настоящее время некоторые ученые приводят аргументы как в пользу наличия корпоративных отношений в юридических лицах типа учреждения, в том числе и в унитарных предприятиях, не приравнивая их, однако, к корпорациям (см., напр.: Козлова Н.В. Правосубъектность юридического лица. С. 120 - 122, 158), так и против признания таковыми хозяйственных товариществ (см., напр.: Степанов П.В. Указ. соч. С. 9, 19 - 21). Последняя точка зрения отчасти согласуется с германской юридической доктриной, где термин "корпорация" часто используется в узком смысле слова как синоним термина "объединение капиталов" (см., напр.: Wiedemann H. Gesellschaftsrecht. Bd. I. 1980. Munchen. S. 89 - 96). Все это, однако, не избавляет автора от необходимости аргументировать свою точку зрения, тем более что включение унитарных предприятий в число корпораций и условное отнесение к последним хозяйственных товариществ не позволяет использовать термин "корпорация" ни в одном из указанных выше смыслах.
  1. Работа логически плохо структурирована. Главы 2 и 3, посвященные теориям сущности юридического лица, помещены между главами, касающимися общих проблем правосубъектности. Параграф "Деликтоспособность в структуре гражданской правосубъектности" является параграфом 3 главы 2 ("Субстративные теории юридического лица"). Получается, что деликтоспособность составляет качество только юридических лиц, и то в рамках указанных теорий. Исходя из оглавления, все богатство теорий сущности юридического лица исчерпывается теориями интереса, должностного лица, коллектива и фикции. Закономерный вопрос: где же все остальные теории?
  2. Автором, очевидно, была проведена большая работа по подбору и анализу научной и нормативной литературы, и в этом ему надо отдать должное. Вместе с тем часто утверждения ученых или соответствующие цитаты не сопровождаются необходимыми ссылками, а нормативные акты и акты судебных инстанций - не только ссылками на источник их опубликования, но часто не указаны дата принятия и номер (с. 44, 50, 53, 54, 72, 73, 75, 76, 83, 87, 90 и т.д.). Например, без ссылок на источники приводятся утверждения Б. Виндшайда (с. 17), Р. ф. Иеринга (с. 23, 156), М.М. Агаркова (с. 84), Ф.К. ф. Савиньи (с. 194). Часто таким же образом автор излагает аргументы абстрактных сторонников той или иной теории (см., напр., с. 7, 9, 11, 14, 15 и т.д.). Иногда ссылки даются ошибочно или неточно. В частности, перечисляя ученых, считавших субъектом прав не недееспособного, а его опекуна, автор среди прочих называет А. ф. Тура и К. Козака (с. 15), хотя ни тот ни другой, несомненно, не отрицали за недееспособными качество субъекта права <4>. Встречаются и курьезы: на с. 33 автор дает ссылку на работу Э. Зеккеля "Festgabe der Juristischen Gestaltungsrechte" <5>, имея, очевидно, в виду известную работу цивилиста "Die Gestaltungsrechte des burgerlichen Rechts" в сборнике Юридического общества в Берлине, представленном как праздничный подарок его председателю Р. Коху (Festgabe fur R. Koch).
<4> Tuhr A. Burgerliches Recht. Allgemeiner Teil. Berlin, 1923. S. 7, 9, 19 - 21; Cosack K. Lehrbuch des burgerlichen Rechts. Bd. I. Jena, 1922. S. 46 - 47.
<5> Дословный перевод, как видно, означает: "Праздничный подарок юридических секундарных прав" вместо "Секундарные права гражданского права".
  1. Работа написана сложным, запутанным языком, который часто либо вообще не позволяет понять, что хотел сказать автор, либо скрывает пустоту суждений. Такими выражениями, как "выбор как олицетворение борьбы интересов частей личности" (с. 18), "капля субъективизации со стороны носителя интереса представляет собой мост к частноправовой природе соответствующих отношений" (с. 22), "правоспособный интерес" (с. 37), "правосубъектный участок" (с. 37), "полюс-инструмент правоотношения" (с. 40), "принципиальное" (с. 82) или "самодостаточное правоотношение" (с. 85), "легальная прописка теории интереса" (с. 104), "экономическая сторона эволюции явления, именуемого товаровладельцем (в юридическом смысле субъектом), идет в направлении от единичного к общему" (с. 172), "правосубъектная область деятельности" (с. 187) и т.п., полна вся монография. Автор то и дело прибегает к сравнениям, которые ничего не объясняют. Например, по заверению автора, "общество уступает часть интереса личности", подобно "отделению плода от дерева" (с. 18). Каким образом часть субъективного выражения объективной потребности может "уступаться" субъекту и какое отношение это имеет к отделению плода, непонятно. В монографии встречаются бессмысленные суждения, подобные тому, как, например, "через интерес происходит обособление субъекта. Такая связь обеспечивается через человека, наиболее приближенного к такому интересу. Поэтому и можно связать его с определенным социальным носителем" (с. 21). Иными словами: интерес связан с человеком, поэтому его можно связать с человеком. Или другой пример: "обособление в рамках юридического лица автономного интереса участников, не всегда совпадающего с их собственным" (с. 168). Иными словами: наличие интереса участников, не являющегося их интересом. Налицо тавтология и противоречие.

Следует особо указать на изначальную методологическую ошибку автора: неправильное понимание и, как следствие, неправильное использование в работе положений диалектического материализма (неточно называемого автором "принципами материализма и диалектики" (с. 9)). Во-первых, юристом в научном исследовании должны применяться и другие методы (логический, структурный, исторический, сравнительно-правовой), а во-вторых, диалектика, как того и следовало ожидать, используется автором там, где ей не место, - для оправдания внутренних противоречий своей же концепции.

Нередко автор в качестве методологического приема использует теоретические модели физики и математики для пояснения, а иногда и объяснения (!) сущности правовых явлений. Не говоря уже о том, что бесплодность таких попыток была признана еще в начале XIX в. после крушения механистических воззрений на общество, автор здесь допускает ошибки, что создает эффект, прямо противоположный ожидаемому. Так, свое воззрение на деликтоспособность (об этом ниже) автор иллюстрирует строением молекулы, "в рамках которой атомы... ДЛЯ ЦЕЛЕЙ внешнего взаимодействия потеряли автономию" (с. 163; выделено мной. - С.В.), т.е. использует изжившую себя средневековую телеологическую концепцию объяснения действительности. Всеобщая формула капитала К. Маркса выводится из аксиомы, или теоремы (! - так в тексте): "...субстанция притягивает к себе акциденции" (!), что в химии выражается "через соединение атомов с неполным электронным набором" (с. 20). Какое отношение придуманный автором "философский принцип-теорема-аксиома" имеет к всеобщей формуле капитала и соединению положительно заряженных ионов (которые в действительности отталкиваются), остается только догадываться. Через закон всемирного тяготения автор объясняет "притяжение правосубъектностью прав и обязанностей" (с. 204). Помимо естественнонаучных и философских моделей автор свободно обращается к религиозным образам, причем не только для иллюстрации своих выводов, но иногда и для их обоснования! Так, для ДОКАЗАТЕЛЬСТВА изменения сделкоспособности посредством юридического факта (об этом ниже), автор не находит ничего лучшего, как сослаться на библейское повествование о создании и грехопадении Адама (с. 55), что, возможно, и приемлемо для алхимика, но в научном исследовании недопустимо.

Переходим к существу работы. Здесь необходимо сделать предварительное замечание, касающееся работы в целом: автор берется за переустройство практически всей системы используемых им научных категорий. Результат такого стремления предугадать не сложно.

  1. Свою концепцию юридического лица (точнее, хозяйственного общества) и правосубъектности автор пытается вывести из особого понимания им субъективного права. С одной стороны, оно определяется классически как мера возможного поведения (с. 14), с другой стороны, сущностью субъективного права объявляется воля. Аргументация, используемая автором, следующая: поскольку цель правового регулирования состоит в воздействии на человеческую волю, постольку субъективным правом может обладать лишь тот, на чью волю можно воздействовать, иными словами, только волеспособное лицо, "возможное поведение" которого, соответственно, может быть только волевым (с. 14).

Утверждения автора не обоснованы. Из тех положений, что субъективное право - мера возможного поведения, а цель правового регулирования - воздействие на волю людей, никоим образом не следует, что субъектами права могут быть только волеспособные лица. Автор смешивает несколько различных категорий (что в работе, надо сказать, частое явление): принадлежность субъективного права, осуществление субъективного права и регулирование деятельности лиц нормами права. Для обладания субъективным правом воля не требуется. Для того чтобы быть собственником вещи, не надо ни осознавать наличие такого права, ни совершать каких бы то ни было волевых актов <6>. Автор возражает: поскольку "возможное поведение" может быть только волевым, субъективное право неволеспособного для него теряет смысл, и воля правопорядка здесь не достигает своей цели. Это утверждение неверно по трем причинам. Во-первых, неверно оно потому, что осуществление субъективного права возможно и действиями, не являющимися волевыми. Классический пример: проживание недееспособным в собственном доме как реализация им права собственности. Не имеет совершенно никакого значения тот факт, что субъект права в данном случае не осознает своих действий. От этого они не перестают быть действиями, совершаемыми в рамках субъективного права. Во-вторых, это замечание неверно потому, что предоставлением субъективного права недееспособному регулятивная функция правопорядка, безусловно, обеспечивается. Однако необходимая цель достигается, конечно, не воздействием на волю недееспособного, а воздействием на волю всех противостоящих ему обязанных лиц. И не важно, идет ли речь об абсолютном или об относительном праве недееспособного. В первом случае регулирование осуществляется посредством возложения на таких лиц обязанностей пассивного типа, заключающихся в воздержании от действий, нарушающих субъективные права недееспособного. Во втором случае на указанных лиц возлагаются обязанности активного типа, исполнение которых одновременно является осуществлением субъективных прав недееспособным <7>. И наконец, в-третьих, это замечание неверно потому, что осуществление субъективного права недееспособным посредством волевых действий обеспечивается назначением ему опекуна. Все это настолько очевидно, что непонимание автором этих фактов представляется очень странным. Возможно, что следствием именно такого непонимания явилось определенное смешение автором волевой теории и теории субъективного права как меры возможного поведения (с. 16), которые, в частности, по изложенным выше причинам существенно отличаются друг от друга <8>. Воля, таким образом, не является ни существом, ни предпосылкой субъективного права. Вместе с тем автор принципиально не признает возможным осуществление лицом чужого субъективного права, однако его аргументацию мы приведем в конце статьи.

<6> Автор приводит контраргумент: в данном случае "имеют в виду лишь то", что недееспособный приобретет субъективное право в момент приобретения дееспособности в полном объеме. Поскольку соответствующая сноска отсутствует, следует считать этот контраргумент не только необоснованным, но и выдуманным.
<7> Как писал О.С. Иоффе, исключение недееспособных из круга субъектов права предотвращается посредством того, что "субъективное право обеспечивает управомоченному определенное поведение на стороне обязанных лиц, создавая возможность для удовлетворения известных интересов управомоченного" (Иоффе О.С. Правоотношение по советскому гражданскому праву // Избранные труды по гражданскому праву (серия "Классика российской цивилистики"). М., 2003. С. 580).
<8> Подробнее о различиях данных теорий см., напр.: Магазинер Я.М. Общая теория права на основе советского законодательства // Избранные труды по общей теории права (серия "Антология юридической науки"). СПб., 2006. С. 153 - 169. Поэтому же ошибочно отнесение автором К. Козака, понимавшего субъективное право как обеспеченную законом власть лица, к сторонникам волевой теории (с. 15) (Cosack K. Lehrbuch des burgerlichen Rechts. Bd. I. Jena, 1922. S. 36).

Следующее положение работы, раскрывающее категорию субъективного права, - ПРИЗНАНИЕ ИНТЕРЕСА СУЩНОСТЬЮ СУБЪЕКТИВНОГО ПРАВА. В данном случае более или менее убедительным аргументом является пример из "Капитала" К. Маркса, показывающий, что причиной вступления товаровладельцев в экономическое отношение и совершения акта обмена является стремление удовлетворить имеющиеся у них интересы (с. 23). Однако в данном конкретном и во всех других случаях интерес, и на это делалось неоднократное указание в литературе, служит предпосылкой вступления в правоотношения, а его удовлетворение является целью предоставления субъективного права, но сам интерес не составляет его существо <9>. Контраргумент автора мы приведем ниже. Остальные же доводы либо слабы ("человек тогда становится личностью... когда... осознает свою автономность... в смысле собственных потребностей" (с. 18)), либо туманны ("интерес действительно служит идентификатором субъективного права и правосубъектности в целом" (с. 18), интерес личности, в отличие от интереса части личности, получает юридическое признание, потому что личность достаточно обособлена (с. 19)). Кроме того, автором приводятся и такие высказывания: "Но если интерес объективен, он НЕ МОЖЕТ БЫТЬ ПРИЗНАН ОСНОВАНИЕМ СУБЪЕКТИВНОГО ПРАВА, поскольку последнее - общественное явление, а интерес носит внешний по отношению к социальным явлениям характер" (с. 22; выделено мной. - С.В.; см. также с. 35). Понять аргументацию автора в данном случае не представляется возможным, но главное, что здесь уже отрицается характеристика интереса как "основания субъективного права". Кстати, саму объективность интереса автор доказывает через всеобщую формулу капитала и закон всемирного тяготения (с. 19 - 20). Из вышесказанного можно сделать вывод, что отнесение интереса к сущности субъективного права автором не обосновано.

<9> Еще 100 лет назад это замечание было сделано, в частности, Ю.С. Гамбаровым (Гамбаров Ю.С. Гражданское право (серия "Русское юридическое наследие"). М., 2003. С. 383) и Г.Ф. Шершеневичем (Шершеневич Г.Ф. Учебник русского гражданского права. Т. 1 (серия "Классика российской цивилистики"). М., 2005. С. 101), которых автор безуспешно пытается представить в качестве сторонников теории интереса в дореволюционной науке (с. 17).

Поскольку указанные положения, лежащие в основе всей работы, не доказаны, дальнейшие рассуждения и построения автора фактически лишаются смысла. Тем не менее представляется интересным показать эти построения и там, где это возможно, дать им оценку.

Следующее положение работы, логически вытекающее из двух первых: субъективное право - "комбинация воли и интереса" (с. 23, 27). Следствием такой "комбинации" является и комбинация указанных выше ошибок. Единственное объяснение взаимосвязи воли и интереса, если не обращать внимания на высказывания типа "диалектика объективного и субъективного" (с. 21), содержится в указанном выше примере с актом товарообмена. Здесь автор как единое целое рассматривает интерес, направленный на товарообмен; волю, порождаемую этим интересом и направленную на возникновение отношения по поводу товарообмена; волю, направленную на реализацию этого отношения; удовлетворенный актом товарообмена интерес. Все, таким образом, сливается в единый акт товарообмена, подлежащий оформлению субъективным правом, которое тем самым включает в себя предпосылку и цель своего возникновения, основание своего возникновения (юридический факт) и свое же собственное осуществление волевым действием!

Очевидно, что следующее положение работы предопределено. Подкрепив свои выводы высказыванием О.А. Красавчикова о том, что юридические формы бывают элементарные и сложные, первоначальные и производные <10>, автор спешит объявить субъективное право "комбинацией сделки и секундарного права" (с. 35), где сделка - необходимая правовая форма воли, а секундарное право - форма интереса! <11> Что касается последней, то, с одной стороны, утверждая, что "правовая наука не нашла место правовой форме, облекающей интерес", а с другой стороны, "отдавая дань традиции" <12> (с. 33), автор называет такую форму секундарным правом. Главный довод следующий: раз субъективное право является указанной "комбинацией юридических форм", а интерес предшествует воле, то что может еще предшествовать сделке, направленной на субъективное право, как не секундарное право (с. 27).

<10> Красавчиков О.А. Гражданское правоотношение - юридическая форма общественного отношения // Категории науки гражданского права. Избранные труды. Т. 2 (серия "Классика российской цивилистики"). М., 2005. С. 23 - 24. Для пояснения в качестве примера сложной юридической формы О.А. Красавчиков приводил правоотношение, состоящее из элементарных юридических форм субъективного права и субъективной обязанности.
<11> При этом в подтверждение своих слов автор даже дает ссылки на "сторонников комбинированной (так в тексте. - С.В.) теории": Ф. Регельсбергера, Г. Дернбурга, Г. Еллинека, Г. Леманна и Л. Эннекцеруса (с. 35).
<12> Даются ссылки на работы Э. Зеккеля, А. ф. Тура и Л. Эннекцеруса.

Доказывать ошибочность рассуждений автора нет надобности. Они суть лишь логическое завершение необоснованного смешения указанных выше научных категорий. Здесь только стоит обратить внимание на новые ошибки. Первое: необходимость определенной правовой формы для определенного социального явления - неверная методологическая посылка <13>. Второе: сущность сделки не воля, а ее изъявление, являющееся действием. Отсюда у автора действие (юридический факт) становится содержанием возможности действовать (субъективного права). Однако особенно следует остановиться на понимании интереса как секундарного права. Действительно, исходя из теории секундарных прав как правомочий особого рода, их осуществление посредством совершения односторонней сделки влечет возникновение правоотношения, а значит, и субъективного права. Но, во-первых, это, естественно, не означает, что данный процесс превращается в единое правовое явление "секундарное право - сделка - субъективное право", а во-вторых, никакого отношения интерес к секундарному праву не имеет. Несмотря на заверение автора, что он "отдает дань традиции", ни один из указанных им ученых не отождествлял данные категории (как, впрочем, не рассматривали субъективное право как совокупность сделки и секундарного права и другие названные выше цивилисты) <14>. Об этом и писать не нужно. Перед нами произвольная, ничем не обоснованная замена одной юридической категории ("охраняемый законом интерес") <15>, которая вопреки мнению автора получила основательную разработку в цивилистике, на другую, также обладающую определенным содержанием. Доказательством этого является, в частности, утверждение автора о том, что отличие секундарного права от субъективного состоит в отсутствии "волевого элемента" (с. 32 - 33). Но поскольку, как уже было установлено, для автора суть субъективного права сводится к его осуществлению волевыми действиями, то получается, что для осуществления секундарного права такие действия не нужны! Но в таком случае автор говорит не о правомочиях, предоставляющих возможность устанавливать правоотношения односторонними сделками (волеизъявлениями), а о чем-то им противоположном. Кстати, именно в отсутствии волевого момента автор видит возможным наделение секундарными правами не только недееспособных, но и животных и вещей (с. 34)!

<13> См.: Суханов Е.А. Правовая форма экономических отношений // Методологические проблемы правоведения. М., 1994.
<14> Здесь мы видим искажение автором терминологии. "Комбинационная теория" (а не "комбинированная") - это теория, согласно которой субъективное право представляет собой определенное сочетание воли и интереса, но не сделки и секундарного права! Из названных автором цивилистов однозначно к сторонникам этой концепции можно отнести, пожалуй, только Г. Еллинека, остальные хотя и включали понятие интереса в определение субъективного права, все же полагали недопустимым смешивать содержание субъективного права с его целью (интересом) (см., напр.: Эннекцерус Л. Курс германского гражданского права. Т. 1. Полутом 1 / Под ред. Д.М. Генкина и И.Б. Новицкого. М., 1949. С. 240). Определение субъективного права, данное Г. Дернбургом, трактовать однозначно нельзя. Ю.С. Гамбаров и Л. Эннекцерус относили Г. Дернбурга к сторонникам теории интереса (Гамбаров Ю.С. Указ. соч. С. 384; Эннекцерус Л. Указ. соч. С. 240), хотя сам Г. Дернбург сравнивал данное им определение с определением Г. Еллинека (Дернбург Г. Пандекты. Общая часть. Т. 1 / Под ред. П. Соколовского. М., 1906).
<15> Странно только, что на с. 103 и далее автор, правда, уже "отдавая дань законодательной терминологии", использует именно ее.

Безусловно, не является верным и использование автором модели "сложной правовой формы". "Специфическое юридическое содержание" сложной правовой формы, как и любой правовой формы вообще, о котором писал О.А. Красавчиков, определяется, во-первых, его "социальным содержанием", заключающимся в определенной связи определенных общественных отношений, и, во-вторых, "преломлением" этого "социального содержания" в нормах права <16>, что предполагает возможность использования различных правовых институтов для его оформления. Автор же, фактически не установив связи между социальными явлениями, которые, как ему кажется, скрываются за формой субъективного права, что, однако, не соответствует действительности, не выявив специфику этой связи, рассмотрев в одном абзаце только один вид из всего многообразия регулируемых гражданским правом отношений, берется "комбинировать" формы этих явлений. В результате мы вполне можем получить такое правовое явление, которое будет включать в себя, например, норму права, ответственность, вещь, решение суда и т.д. Видимо, следствием именно такого подхода является одно из многих понятий правосубъектности, которое дает автор: совокупность юридических фактов, обладающая временным континуумом (с. 27). Думается, комментарии здесь излишни.

<16> Красавчиков О.А. Указ. соч. С. 36.
  1. Автор отвергает концепцию, согласно которой правосубъектность понимается как субъективное право абсолютного характера. Взамен предлагается ее рассматривать в качестве публичного правоотношения абсолютного характера между государством и человеком, содержанием которого является юридическое признание государством социальных явлений с участием носителя правосубъектности (с. 10 - 13). В качестве аргументации помимо цитат классиков <17> и уже упомянутой библейской истории выдвигается единственный довод - правосубъектность должна существовать до субъективного права, что невозможно при признании правосубъектности субъективным правом. Далее идет утверждение о том, что в публичном праве правосубъектность - это правоотношение (сноски нет), "параллельное существование" которого с субъектом обеспечивается тем, что только в публичном праве возможно диалектическое взаимодействие государства и человека (с. 10 - 13). Аргументация автора слабая, нелогичная и, в конце концов, неверная. Первое: из того, что конкретные субъективные права требуют правосубъектность как предпосылку своего возникновения (а не "до" своего возникновения, как пишет автор; некоторые субъективные права возникают одновременно с правосубъектностью), еще не следует, что сама правосубъектность как субъективное право общего типа нуждается в какой-то иной юридической предпосылке, кроме норм объективного права и определенного юридического факта. Второе: признание правосубъектности правоотношением, вопреки мнению автора, не спасает от указанной проблемы, поскольку его содержанием являются не что иное, как субъективные права и обязанности. Рассмотрение же этого правоотношения как публичного, во-первых, совершенно необоснованно, так как одно только "воздействие государства на материальные носители" еще не означает возникновения публично-правового отношения. Государством для регулирования общественных отношений используются в равной степени как публично-правовые, так и частноправовые методы. Во-вторых, такое рассмотрение ничего по существу не объясняет: использования одного слова "диалектика" как магического заклинания и библейского сюжета, к сожалению, недостаточно. Кстати, уже на той же странице, на которой автор дает понятие правосубъектности как публичного правоотношения, содержится определение правосубъектности в "частноправовом смысле" (с. 13). И определение это есть не что иное, как цитаты ст. 17 и 21 ГК РФ, посвященных соответственно правоспособности и дееспособности. Тогда встает вопрос: а что и зачем говорилось автором до данного определения? Третье: автором не раскрывается ни структура, ни содержание правосубъектности как публичного правоотношения. Указание на то, что в качестве последнего выступает "юридическое признание государством социальных явлений с участием носителя правосубъектности", во-первых, не дает понять, в каких правах и обязанностях это признание выражается, а во-вторых, неверно по существу, так как признание юридического значения (видимо, это автор подразумевает за "юридическим признанием") за определенными социальными явлениями еще не является следствием наделения кого бы то ни было правосубъектностью (в качестве примера можно привести признание юридических последствий действий раба в римском праве, являвшегося объектом прав). И наконец, четвертое: непонятно, каким образом может существовать абсолютное правоотношение между человеком и государством, т.е. между определенными субъектами, если характерной чертой абсолютного правоотношения является неопределенный субъектный состав на стороне обязанного лица. Отсюда можно сделать вывод, что автор не обосновал свою точку зрения.
<17> Как и следовало того ожидать, цитирование является ошибочным. Автор заверяет, что как публичное правоотношение рассматривали правосубъектность, в частности, О.С. Иоффе и О.А. Красавчиков, слова которых и приводятся в работе. Это, конечно, неверно. Ученые, действительно, не признавали за правосубъектностью качество субъективного права (хотя О.С. Иоффе и допускал такое сравнение), а социальным содержанием данного правового явления они считали "общественные отношения субъектов гражданского права с государством". Но, отчасти поэтому, ни один из них не то что не отождествлял правосубъектность и правоотношение, но, наоборот, оба ученых прямо противопоставляли данные формы, исходя из их социального содержания. Характеристика отношений, облекаемых в форму правосубъектности, в качестве предмета публичного права в работах также отсутствует. Красавчиков О.А. Гражданская правосубъектность как правовая форма // Категории науки гражданского права. Избранные труды. Т. 2 (серия "Классика российской цивилистики"). М., 2005. С. 35, 37; Иоффе О.С. Спорные учения о правоотношении // Избранные труды по гражданскому праву (серия "Классика российской цивилистики"). М., 2003. С. 688 - 698; Он же. Советское гражданское право // Избранные труды. Т. 2 (серия "Антология юридической науки"). СПб., 2004. С. 118 - 125.

Следующее положение работы, касающееся правосубъектности. Исходя из того, что субъективное право - сложная правовая форма, состоящая из сделки и секундарного права, автор делает вывод, что способность к обладанию-осуществлению субъективного права (как помним, автор смешивает эти понятия) (правосубъектность) должна включать способность к обладанию интересом (правоспособность) и способность к формированию и изъявлению воли (сделкоспособность - дееспособность - автор отождествляет эти категории) (с. 36 - 37). Поскольку субъективное право способно к "расчленению" на элементарные формы (так в тексте - с. 36), а воля и интерес могут не совпадать в одном лице, то и правосубъектность может подвергаться "расщеплению" <18> или "диффузии" <19> между различными материальными носителями при условии наличия между ними правоотношения представительства <20>, соответственно законного или добровольного (с. 46, 55). Данная конструкция представляется крайне сомнительной. Начнем с того, что автор благополучно забывает данное им ранее понятие правосубъектности и предлагает очередное: правосубъектность - способность иметь - осуществлять субъективные права (подчеркнем, что про обязанности в определении вообще ничего не сказано). Далее, как видим, автор продолжает искажать юридическую терминологию, причем без всяких на то оснований. Понимание правоспособности как "способности обладать интересом" лишено смысла, во-первых, по указанным выше применительно к сущности субъективного права причинам, а во-вторых, потому, что способность обладать интересом не требует для своего существования никакого признания. Государство может признавать или не признавать интересы того или иного лица достойными защиты и соответственно наделять лицо правоспособностью и субъективными правами или лишать лицо того и другого, но сама способность иметь интерес от государства не зависит. То же самое касается и способности к волеизъявлению. Особенно следует остановиться на предложении автора подвергать правосубъектность "движению" - признавать лицо носителем чужой дееспособности. Это предложение внутренне противоречиво, так как дееспособность, как и правоспособность (в ее нормальном значении) - это социально-правовые качества конкретной личности, и носителем таких качеств может быть только данная конкретная личность и никто более. Если носитель качеств меняется, то личность их просто утрачивает. Часто встречаемые в работе выражения типа "дееспособность недееспособного осуществляется тем-то" говорят сами за себя. "Недееспособность дееспособного" - то же самое, что "взгляд слепого". Дееспособность или принадлежит дееспособному, или отсутствует у недееспособного. Третьего здесь не дано. То, что придумывает автор, иначе как "диалектикой", "диффузией" да "расщеплением" не объяснишь. Результатом же таких построений, согласно которым правосубъектность может иметь нескольких носителей, является то, что она превращается в абстрактную правовую форму, оторванную от своего социального содержания. И именно эта форма наделяется субъективными правами, отношения к которым ни недееспособный, ни опекун не имеют. Суть же происходящего при этом, по заверению автора, процесса, "расчленения" субъективного права на секундарное право и сделку понять невозможно. Не понимает это, видимо, и сам автор, который запутывается в собственной же концепции. На с. 51 он уже утверждает, что субъективные права прикрепляются к правоспособности (см. также с. 174). Про революционное "расчленение" субъективного права и правоспособность как способность иметь только интерес автор забывает.

<18> Вот что пишет об этом сам автор: "...при законном представительстве сделкоспособность в полном (или фиксированном) объеме перемещается к представителю, при этом соответствующий объем у носителя правоспособности изымается" (с. 55).
<19> Автор снова путается в естественнонаучной терминологии. Диффузия - это не более чем перенос частиц в среде, а не их клонирование. А ведь именно последнее имеет в виду автор, когда утверждает, что "при добровольном представительстве переход какого-либо объема сделкоспособности к представителю не парализует этого объема у самого носителя правоспособности, получается, что сделкоспособность в равной степени есть и у того и у другого" (с. 55).
<20> Как мы видим, перед нами очередное произвольное изменение содержания научной категории. В работе можно, однако, встретить и другие определения представительства. Например, на с. 132 автор уже определяет представительство как экономическую категорию, означающую "совершение волевого акта одним лицом, которое влечет за собой изменение в имущественной сфере другого лица". Под нее, таким образом, подпадают любые волевые действия, начиная от сделок и заканчивая деликтами. Это, однако, не мешает автору использовать в работе и легальное определение представительства (см., напр., с. 54).

Примечательно также объяснение автором наличия правоотношений представительства между недееспособным и опекуном, которое является основанием правосубъектности. Ведь, во-первых, правоотношение для своего возникновения само требует наличия предпосылки - правосубъектности, а во-вторых, надо помнить, что согласно авторской концепции недееспособный как таковой не может иметь субъективных прав, а значит, вообще не может быть стороной правоотношения. Объяснение просто: это правоотношение является не гражданским, а публичным либо семейным, основой его является публичная или семейная правосубъектность (специфика которой вообще не раскрывается), а в публичном и семейном праве недееспособные дееспособны (с. 47 - 49)!. Представляется, какие-либо комментарии здесь излишни. Жаль только, автор не поясняет, в какой отрасли права полностью дееспособными признаются вещи, которые он, как мы помним, также предлагает наделить секундарными правами.

Последнее положение работы, касающееся правосубъектности, - особое понимание автором деликтоспособности. Оно сводится к следующим положениям: 1) "социальным носителем деликтоспособности должно быть лицо, имеющее достаточную имущественную состоятельность для возмещения причиненных убытков" (с. 158 - 173); 2) деликтоспособность может "устремляться к иным социальным носителям" (с. 161).

Утверждения автора не обоснованы. Первое, что обращает на себя внимание, это отсутствие в разделе работы, называющемся "Определение деликтоспособности", такого определения, за исключением как будто случайно оброненной фразы на с. 156: "способность к противоправным актам". Абзацем ниже автор называет деликтоспособностью "способность оценивать антисоциальный характер допущенных правонарушений", т.е. снова смешивает две разные категории: деликтоспособность как способность нести ответственность и вину как условие ответственности <21>. Второе: автор не обосновывает существование деликтоспособности в структуре правосубъектности. Дело в том, что на протяжении всей работы автор вел речь о правосубъектности только как о способности иметь субъективные права (про обязанности, как уже указывалось, автор не упоминал), а сама новая структура правосубъектности строилась исключительно исходя из нового же понимания субъективного права. Поэтому слова автора о том, что "деликтоспособность следует признать третьим самостоятельным элементом гражданской правосубъектности" (с. 174), ни на чем не основаны, а сама привязка деликтоспособности к правосубъектности является искусственной. Третье: предложение автора рассматривать деликтоспособными только имущественно состоятельных субъектов вызывает определенные сомнения. Для доказательства "поддержки этой позиции в законе" (с. 160) автор приводит пример с возложением на лицо ответственности за вред, который оно причинило в период своей недееспособности. При этом условием ответственности является, в частности, определенное имущественное положение такого лица (п. 4 ст. 1073 ГК РФ). Однако совершенно очевидно, что от имущественного положения зависит не возникновение деликтоспособности, а ответственность за причиненный конкретный вред. Реализация же предложения автора приведет к тому, что от ответственности должен освобождаться любой "имущественно несостоятельный" должник. Это, конечно, очень удобно, только вряд ли согласуется не то что с представлениями об имущественном обороте, но и со здравым смыслом. Видимо, как-то понимая это, автор в итоге заключает, что слова его не стоит понимать превратно: в данном случае имеется в виду не фактически имеющая место состоятельность, а "презумпция состоятельности" (с. 173). Но, к сожалению, это совершенно ничего не меняет. Презумпция на то и презумпция, что является опровержимой. А для того, чтобы доказать отсутствие собственной "имущественной состоятельности", много ума не надо (при том, что автор даже не предлагает критериев для определения этой "состоятельности"). И, наконец, четвертое: утверждение о том, что деликтоспособность может "устремляться к иным социальным носителям", неверно по указанным выше причинам. Деликтоспособность - это качество конкретной личности, и только она может быть носителем этого качества. Интересно, однако, что последовательная попытка реализации этого положения привела бы к прямо противоположному эффекту: категория ответственности за действия третьих лиц просто бы исчезла. Ведь, по утверждению автора, в подобных ситуациях происходит не что иное, как "устремление деликтоспособности" лица, причинившего вред, к лицу, на которое законом возлагается ответственность за действия первого. Если хотя бы на секунду допустить такую возможность, то окажется, что деликтоспособным остается тот же самый субъект, просто носитель его деликтоспособности меняется! И, следовательно, неблагоприятные имущественные последствия возникнут у того же самого лица, которое и совершило действия, причинившие вред, в частности у недееспособного. В случае же с солидарной ответственностью ситуация еще сложнее. Здесь, согласно утверждению автора, солидарные должники "сливаются в части деликтоспособности в одно монолитное целое" (с. 163) (!), но при этом в других правоотношениях "они суть разные лица". Поэтому кредитор обречен предъявлять требования к некой "монолитной деликтоспособности", которая, кроме впечатляющего названия, ничего, в том числе и имущества, за собой не имеет. В результате можно сделать вывод о том, что категория деликтоспособности автором не раскрыта, а предложения по ее совершенствованию являются крайне сомнительными.

<21> В качестве подтверждения своих слов автор приводит ссылки на работы таких ученых, как О.С. Иоффе, Г.К. Матвеев, Н.С. Малеин, которые, конечно, не могли отождествлять эти категории.

Завершая анализ положений работы, посвященных правосубъектности, надо сделать общий вывод о том, что автор стремится создавать субъектов права там, где для этого не только нет оснований, но и какой бы то ни было необходимости. Все приводимые автором примеры прекрасно объясняются с помощью давно выработанных научных категорий: представительства, уполномочия, полномочия, множественности лиц на стороне участника правоотношения и др. Это же замечание касается и главы "Незавершенная правосубъектность", в которой автор пытается найти в перевозчиках, участвующих в перевозке прямым смешанным сообщением, одного субъекта права - единого перевозчика.

  1. Теория юридического лица. Суть теории юридического лица сводится к следующим положениям: 1) юридическое лицо - правовая форма экономического отношения между участниками и лицом, осуществляющим функции единоличного исполнительного органа, по поводу имущества, внесенного в уставный капитал и приобретенного в ходе его деятельности (с. 59); 2) носителями правоспособности и деликтоспособности юридического лица являются его участники. Носитель сделкоспособности юридического лица - лицо, осуществляющее функции единоличного исполнительного органа (с. 65, 127, 174, 220).

Первое положение авторской теории юридического лица, безусловно, верно, но не ново. Такое понимание юридического лица было дано задолго до автора, в частности, в работах А.В. Венедиктова <22> и М.И. Кулагина <23>, что автором подтверждается соответствующими ссылками (с. 59 - 60) <24>. Более того, данные отношения не придают специфику юридическому лицу как правовой форме, поскольку управление имуществом может осуществляться и с использованием других правовых форм, например посредством договора доверительного управления. Важно другое. Из работы нельзя понять, что же представляет собой юридическое лицо как правовая форма с точки зрения ее юридического, а не экономического содержания. Для решения этой задачи автор, с одной стороны, предлагает свою концепцию "расщепленной правосубъектности", а с другой стороны, пытается анализировать существующие теории сущности юридического лица. С обеими задачами он практически не справляется. Теории сущности юридического лица, как уже видно из оглавления, располагаются беспорядочно. Многие теории необоснованно отождествляются друг с другом: теория государства (с. 67 - 68), теория реальности юридического лица (например, теория "центра прав" Н.Л. Дювернуа (с. 65), теории Л. Мишу и Р. Саллейля (с. 65, 67)), теории, отрицающие юридическое лицо как институт в целом (теория М. Планиоля и Ю.С. Гамбарова (с. 65 - 66)) - с теорией интереса; органистическая теория - с теорией коллектива (с. 130 - 131, 134, 175); теория бессубъектных прав Б. Виндшайда объявляется основой всех разновидностей теории фикции (с. 195); теории социальной реальности Н.Г. Александрова, Д.М. Генкина и Б.Б. Черепахина в работе, цель которой "раскрыть сущность юридического лица", нашлось место только в сноске (с. 197). Критика некоторых теорий, как правило, либо повторяет уже высказанные ранее, причем часто небесспорные, а иногда и искаженные аргументы <25> (особенно в отношении теории коллектива - с. 185 - 193), либо часто несостоятельна. Так, критикуя теорию целевого имущества <26>, автор делает утверждение, "что имущество юридического лица на самом деле представляет собой ноль как сумму активной и пассивной частей баланса" (с. 215)! Интересно посмотреть на реакцию судьи, когда он услышит этот довод в качестве доказательства основания освобождения юридического лица от ответственности! В результате ни одну из названных теорий автор не считает приемлемой для объяснения сущности юридического лица. Собственная же концепция оказывается не только необоснованной, но и настолько запутанной, что автор сам не может в ней разобраться. Единственное положительное утверждение, сделанное им в отношении юридического лица, помимо указания на его экономическую сущность, это то, что в основании его лежит то же "расщепление" правосубъектности на основе отношений законного представительства (с. 61 - 64, 132, 138). Иными словами, юридическое лицо - это "расщепленная правосубъектность". Участники - носители правоспособности и деликтоспособности, руководитель - носитель сделкоспособности юридического лица. Но позвольте спросить: а чья же правосубъектность "расщепляется"? Автор ответа не дает. Но из логики его же конструкции следует, что "расщепляется" правосубъектность участников, юридического лица ведь до этого "расщепления" нет (каким образом при этом участники взаимодействуют между собой, автор не поясняет - см., напр., с. 79). Но тогда при чем здесь юридическое лицо (новый субъект права), если никакой новой правосубъектности не создается? Получается, что в конструкции автора юридическому лицу просто нет места, его понятие является пустым. Автор будет говорить о правоотношениях между юридическим лицом и участниками (как возможны правоотношения между носителями правоспособности и правосубъектностью?), о представительстве юридического лица его органом и т.д. Но что такое юридическое лицо, он так и не скажет, за исключением уже известных определений типа "юридическое средство" (с. 25), "идеальная мыслительная конструкция" (с. 198) и т.п. Подтверждением этого факта является, например, и то, что автор определяет экономическое содержание корпоративных отношений как "управление юридическим лицом активами участников" (с. 94). И если в работе автор не может никак решиться, есть ли правоотношение между участниками и руководителем или нет, то отрицая существование данного правоотношения, то абзацем ниже допуская, называя свою же собственную аргументацию "игрой слов" (с. 83), то в своей диссертации автор прямо пишет о том, что субъектами правоотношения по поводу управления имуществом участников являются не участники и юридическое лицо, а участники и лицо, осуществляющее функции единоличного исполнительного органа <27>. Но ведь точно такое же экономическое содержание, по утверждению автора, имеет и само юридическое лицо как правовая форма. Получается, что две разные правовые формы одновременно имеют идентичные экономические отношения в качестве своего содержания, что невозможно. Одна из таких форм явно лишняя, и, как видно, это форма юридического лица.

<22> См.: Венедиктов А.В. Государственная социалистическая собственность. М.; Л., 1948. С. 659.
<23> См.: Кулагин М.И. Государственно-монополистический капитализм и юридическое лицо // Избранные труды по акционерному и торговому праву (серия "Классика российской цивилистики"). М., 2004. С. 107 - 110.
<24> Стоит, однако, отметить, что автор, несмотря на приведенные цитаты классиков, видимо, до конца не понял, в чем заключаются данные экономические отношения. Так, на с. 87 - 88 он утверждает, что единственно возможной формой такого управления при сохранении за участниками экономического положения собственника имущества юридического лица является одновременное сохранение за участниками права собственности на данное имущество. Очевидно, что здесь такую функцию должны выполнять и выполняют не право собственности, а корпоративные отношения, о чем и писали А.В. Венедиктов и М.И. Кулагин. На с. 58, 112 автор утверждает, что это отношение аналогично экономическому отношению займа, хотя очевидно, что суть займа в выдаче за плату кредита другому лицу, но не передача имущества в управление с выплатой вознаграждения управляющему.
<25> Так, доказывая неспособность юридического лица к противоправным действиям в целях критики теории коллектива, автор ссылается на указанную выше работу Н.С. Суворова, где приводятся соответствующие высказывания Ульпиана и самого ученого (с. 185 - 186). Но в отличие от автора, который в качестве комментария к цитате Ульпиана привел два предложения, Н.С. Суворов подверг ее тщательному анализу на двух страницах, доказав ее неоднозначность, а затем привел уже другую цитату того же самого Ульпиана, из которой очевидно следует способность города к правонарушениям. Во втором же утверждении Суворова речь идет только о специальной гражданско-правовой ответственности магистратов при осуществлении ими публичных правомочий (см.: Суворов Н.С. Указ. соч. С. 250 - 255).
<26> Автор снова допускает ошибку, когда относит к сторонникам данной теории И.К. Блунчли (автор дает инициалы I.K., хотя имя ученого - Johann Caspar), Г.Ф. Пухту, Ю. Барона и А. ф. Тура (с. 195). И.К. Блунчли - один из основателей органистической теории, Г.Ф. Пухта и Ю. Барон - сторонники теории фикции. А. ф. Тур рассматривал юридическое лицо как некую правовую сущность, не являющуюся фикцией, обладающую дееспособностью, реализующую ее через свои органы (см.: Суворов Н.С. Указ. соч. С. 69, 80; Козлова Н.В. Понятие и сущность юридического лица. С. 120 - 124, 136; Герваген Л.Л. Развитие учения о юридическом лице. СПб., 1888. С. 27 - 29; Tuhr A. Burgerliches Recht. Allgemeiner Teil. S. 9, 22).
<27> См.: Тариканов Д.В. Юридическая личность хозяйственных обществ в гражданском праве России: Дис. ... канд. юрид. наук. Екатеринбург, 2003. С. 7 - 8.

Правовое положение органа юридического лица автор объясняет с помощью давней теории органа-представителя. Очевидно, что представлять несуществующий субъект права нельзя. Но здесь стоит отметить другое: отстаивая концепцию органа-представителя, автор, снова путаясь в своей же концепции и сам того не замечая, наносит по ней очередной удар. Он забывает, что изменил понятие "представительства", и представитель в его научной системе - это не самостоятельный субъект права, совершающий во внешних отношениях собственные действия (что доказывалось сторонниками теории органа-представителя), но какая-то часть правосубъектности другого лица. А это уже ближе, но, конечно, не тождественно положению противоположной теории, которую автор так яростно, но часто не обоснованно (напр., точку зрения Н.В. Козловой <28> (с. 134)) критикует.

<28> Автор искажает точку зрения ученого, характеризуя ее как теорию органа-представителя, не указывает на существенные моменты теории и приписывает Н.В. Козловой слова, которые она не говорила (будто ученый доказывает организационный характер отношений представительства). Как известно, Н.В. Козловой было предложено понятие органа как корпоративного представителя. Суть корпоративного представительства (которая автором не была отражена) заключается в том, что "физические лица, составляющие органы юридического лица, во внутренних, корпоративных отношениях являются самостоятельными субъектами, проявляющими собственную волю, тогда как во внешних отношениях между юридическим лицом и третьими лицами ОНИ РАССМАТРИВАЮТСЯ, В СИЛУ ПРИНЦИПА ОРГАНИЗАЦИОННОГО ЕДИНСТВА, В КАЧЕСТВЕ СОСТАВНЫХ ЧАСТЕЙ ЮРИДИЧЕСКОГО ЛИЦА, выражающих вовне его волю и без доверенности действующих от его имени" (выделено мной. - С.В.) (см.: Козлова Н.В. Правосубъектность юридического лица. С. 370 - 373). Значение признака организационного единства как одного из существенных признаков юридического лица автором вообще не исследуется.
  1. Последнее, на чем следует остановиться, это на понимании автором корпоративных отношений, хотя их существование, как только что было установлено, согласно концепции автора невозможно. Сразу отметим, что изложение содержания данных отношений представлено крайне неполно. Например, так называемые организационно-имущественные <29> (по другим вариантам - неимущественные <30>) корпоративные права сводятся исключительно к праву на участие в управлении делами общества, а последнее - к праву голоса на общих собраниях (с. 88, 94) (!). Хотя только право на управление включает в себя право участвовать в деятельности общего собрания, право избирать состав исполнительных и контрольных органов и право быть избранным в эти органы, право требовать проведения общего собрания, право вносить предложения в повестку дня общего собрания, право выдвигать кандидатов в исполнительные и контрольные органы, не говоря уже о наличии таких специальных прав, как право на информацию и право контроля, не сводимы к праву на участие в делах корпорации. Но важно другое, а именно характеристика корпоративных отношений как обязательственных правоотношений (с. 88, 114 - 115). Автор отвергает концепцию корпоративных отношений как правоотношений sui generis. Критика данной теории излагается им в двух абзацах, а ее объектом становятся только два, причем несущественных, аргумента, выдвинутых Н.В. Козловой. Иные доводы ученого не приводятся. В том числе не анализируется довод, являющийся, по утверждению самого ученого, основным, о том, что в корпоративных отношениях проявляется нетипичное для гражданского права сочетание принципа юридического равенства и подчинения, что дает возможность одним субъектам участвовать в формировании воли другого. Не исследуются и сделанные отсюда важные выводы о специфичном характере так называемых корпоративных сделок, определяемом во многом спецификой самих корпоративных отношений (возможность порождения обязанностей у лиц, не участвовавших в ее принятии; совершение сделки большинством голосов; определение корпоративной сделкой правового статуса субъекта права и др.) <31>. Положения, представленные в работах других ученых, также не освещаются, за редкими исключениями. Так, на указанную Д.В. Ломакиным особенность корпоративного права на дивиденд, заключающуюся в отсутствии у акционерного общества корреспондирующей обязанности выплаты такого дивиденда <32>, автор отвечает, что такая ситуация мыслима и в обязательственных отношениях. В качестве примера приводится договор аренды, в котором размер арендной платы привязан к результатам хозяйственной деятельности арендатора за финансовый год. По мнению автора, обязательство здесь возникает только в момент утверждения бухгалтерского баланса (с. 95 - 97), что, конечно, неверно. Обязательство возникает в момент заключения договора, а предмет его является хотя и не определенным, но вполне определимым, и на арендаторе лежит конкретная обязанность, которую он должен исполнить по наступлении необходимого юридического факта, т.е. по утверждении бухгалтерского баланса, совершение которого является публично-правовой обязанностью арендатора.
<29> Суханов Е.А. Гражданское право как правовая отрасль // Гражданское право: Учебник. Т. 1 / Под ред. Е.А. Суханова. М., 2004. С. 41 - 42.
<30> См.: Ломакин Д.В. Корпоративные отношения и предмет гражданско-правового регулирования // Законодательство. 2004. N 6. С. 56 - 57.
<31> См.: Козлова Н.В. Правосубъектность юридического лица. С. 115 - 116, 158 - 159, 254 - 262, 383 - 387.
<32> См.: Ломакин Д.В. Очерки теории акционерного права и практики применения акционерного законодательства. С. 162 - 168.

Аргументы, используемые автором для доказательства обязательственного характера корпоративных отношений, представляются также сомнительными. Они сводятся к следующему: 1. Корпоративные отношения носят возмездный характер (с. 88 - 90). Но возмездность - общая черта регулируемых гражданским правом отношений, не составляющая специфику обязательственного права. 2. Учредительный договор является общегражданским договором (с. 92). Во-первых, не совсем ясно, что автор имеет в виду под термином "общегражданский договор", а во-вторых, договор, безусловно, не является специфичным основанием возникновения только обязательственных отношений. 3. Нормы корпоративного права являются диспозитивными (с. 92 - 94). Но, во-первых, это не совсем так <33>, а во-вторых, диспозитивность как черта метода гражданско-правового регулирования еще не предопределяет юридической природы правоотношения. Таким образом, отнесение автором правоотношений к категории обязательств не доказано.

<33> Так, М.И. Кулагин писал о наблюдающейся в зарубежном праве тенденции существенного снижения роли устава как средства регулирования корпоративных отношений и увеличения в корпоративном праве объема императивных норм (см.: Кулагин М.И. Указ. соч. С. 83 - 90). Жесткие требования к внутренней организации акционерных обществ подтверждают данную тенденцию и в российском акционерном праве.

В заключение мы вынуждены признать, что в своей работе автор не достиг ни одной из поставленных им целей, предлагаемые же им концепции являются надуманными, запутанными и необоснованными. И вновь приходится повторить уже сказанное ранее: работа не соответствует приписываемому ей уровню. К сожалению, объем рецензии не позволяет пересказать все то, что говорится и утверждается автором. В работе можно встретить и новые категории гражданского права (напр., "необоснованное обогащение" (с. 142), "право преимущественной покупки" (с. 72)), и новые виды источников права (напр., информационное письмо ВАС РФ (с. 211)), и новое понятие семьи ("единство супругов и лиц, совместно с ними проживающих" (с. 52)), и новое учение о методе гражданского права (согласно которому чертой метода является эквивалентно-возмездный характер регулируемых гражданским правом имущественных отношений (с. 20)), и новый крайне удобный принцип гражданского права ("возможность ограничения имущественной ответственности субъективным усмотрением участника гражданских правоотношений" (с. 206)), и понятие индоссамента как уступки прав (с. 83), и многое-многое другое. Мы же хотели указать только на основные моменты работы: понятия правосубъектности и юридического лица, раскрытие которых автором было заявлено в качестве цели исследования. Нельзя привести и всех тех аргументов, которые использует автор для обоснования своих выводов. Мы обещали, что в конце работы укажем на некоторые из них, а именно на критику автором теории осуществления представителем чужого субъективного права и отрицания возможности включения интереса в содержание субъективного права по тому основанию, что цель не может быть сущностью средства. Единственный ответ, данный автором на указанные положения, буквально следующий: все это "метафора" и "игра слов" (с. 14, 19). И это характеристика всего учения о представительстве и интересе начиная от Ф.К. ф. Савиньи и заканчивая В.А. Рясенцевым и В.П. Грибановым! Но, может быть, правильнее было бы сказать обратное словами самого же автора, что вся его работа представляет собой не более чем одну большую метафору и игру слов, заключающуюся в основном в произвольном изменении содержания научных категорий?