Мудрый Юрист

Роль эллинистической монархии в формировании правовой базы межгосударственных отношений (IV - I вв. До н.э.)

Эллинистический период дает уникальную возможность для историков права проследить возникновение, становление и эволюцию весьма разнохарактерных субъектов правовых отношений, задействованных в едином политико-правовом пространстве, самим своим существованием порождавших новые институты правового регулирования.

Одной из важнейших тенденций развития правового регулирования общественных отношений Античности стало усиление роли такого правообразующего фактора, как воля монарха. Нельзя забывать, что наиболее значительные эллинистические государства были монархиями. К таковым относятся монархии Антигонидов, Селевкидов, Птолемеев, Атталидов.

Не вызывает сомнений тот факт, что в эллинистических монархиях законодательная инициатива принадлежала царям <1>. При этом монарх зависел от общественного признания и не был в состоянии подменить его собственным правом <2>. Возникает ряд вопросов: в какой мере эллинистическая монархия являлась правообразующим фактором; в какой степени она признавалась таковым в общественном мнении; каковы были способы легитимизации царской власти? Отталкиваться следует от того факта, что эллинистическая эпоха в отличие от многих других исторических периодов имеет конкретную временную границу и связана с совершенно конкретными историческими событиями. Поэтому эллинистические монархии имеют единое происхождение, а их становление происходило примерно по одному и тому же "сценарию". Безусловно, при такой близости "родовых корней" сам институт монархии не мог не оказать влияния в целом на развитие правовых отношений. Александр Великий и его преемники являлись носителями сразу двух политико-правовых традиций: греческой и македонской. Еще Филиппу II, а затем и самому Александру стоило больших усилий совместить их и сделать единой основой своей власти. Тем более что монархия не имела в глазах греков классического периода ни малейшей привлекательности. Это был институт, связанный с Азией и с варварами <3>. Завоевания Александра разорвали границы греческого мира. Расширившаяся среда обитания греков, огромные царства не предполагали полисной организации и не могли управляться посредством полисных учреждений.

<1> См.: Тарн В.В. Эллинистическая цивилизация. М., 1949. С. 70.
<2> См.: Heuss A. Stadt und Herrscher des Hellenismus // Klio. Beiheft XXXIX. Leipzig, 1937. S. 273.
<3> См.: Gruen E. The Hellenistic world and the coming of Rome. Berkeley ets., 1984. Vol. I. P. 75.

В ходе завоевания Азии неизбежно возникла задача: подвести под только что сформированную схему греко-македонской государственности восточную идею абсолютизма. Надо сказать, что лишь на первый взгляд ее решение кажется возможным только путем механического, силового навязывания чуждых античному обществу идеалов. На самом деле античное мировоззрение было уже готово к более или менее безболезненному их восприятию. Так, философия в лице пифагорейцев и стоиков, политическая публицистика в лице Ксенофонта и Исократа уже развивали концепцию сильной личности, в соответствии с которой монарх представляет собой живой и одушевленный закон (nomos empsychos) <4>.

<4> См.: Левек П. Эллинистический мир / Пер. с франц. М., 1989. С. 46; Самохина Г.С. Держава первых Антигонидов (к вопросу об организации и структуре раннеэллинистического государства): Автореф. дис. ... канд. ист. наук. Л., 1976. С. 7.

На этапе становления эллинистического общества этот закон отождествлялся, хотя и не всегда безоговорочно, с именем Александра. После его смерти судьба империи оказалась в руках военной верхушки <5>. Историческая традиция относит первый раздел империи Александра Македонского к 323 г. до н.э. Состоялся он, можно сказать, прямо у одра умершего царя в Вавилоне. Как сообщает источник, полководцы явились во дворец в полном вооружении, чтобы установить какой-то определенный порядок (Just. XIII. 2. 4). Под установлением определенного порядка можно понимать лишь стремление получить свою часть наследства, в праве на которое сподвижники царя ничуть не сомневались. Дело в том, что на тот момент с точки зрения права сложилась уникальная ситуация. Традиционные нормы, определявшие право наследования, по объективным и субъективным причинам оказались в данном случае неприемлемыми в качестве регулятора. Они не были рассчитаны на урегулирование отношений, в которых участвовало невероятное число столь разнохарактерных субъектов: представителей царской семьи Аргеадов, из которой происходил сам Александр; его жен, законных и незаконных, царских и весьма "сомнительных" кровей; их потомства, уже произведенного на свет и еще не успевшего до смерти отца родиться, как было с сыном бактрийской жены царя Роксаны.

<5> Подробный анализ политической ситуации см.: Bengtson H. Die Diadochen. Die Nachfolger Alexanders des Grosen. Munchen, 1987. S. 20 - 21.

Однако любые рассуждения о степени и линии родства при определении законных наследников имели бы смысл только в том случае, если бы речь шла о стабильной политической ситуации, отлаженном государственном механизме с четкой правовой базой. Кроме того, сама "наследственная масса" не подлежала никакому учету в силу своей масштабности. Разумеется, что полководцы Александра, своей доблестью помогавшие в добывании ее, не могли и мысли допустить, что вся она отойдет достаточно сомнительному сборищу наследников, среди которых не было никакой возможности установить хотя бы примерный порядок преемников. Все это давало повод в разрешении этого, казалось бы, внутрисемейного и династического вопроса обратиться к "праву копья", применявшемуся обычно только в межгосударственных спорах. В данных условиях оно оказалось куда более действенным, чем формализованное право.

Претенденты на власть активно пользовались различными правовыми средствами. В исследовательской литературе обращается внимание на то, что в период после Александра на первый план выступает борьба не только с помощью оружия, но также с помощью дипломатического искусства. Так, соратник Александра Полисперхон обратился к греческим городам с обещанием установить свободу, вернуть автономию, т.е. государственное устройство, которое они имели при Филиппе и Александре, в обмен на их поддержку <6>. Однако при этом не всегда учитывается вектор направленности этой политики. Надо полагать, что Полисперхон оперировал традиционным для основателей империи правовым средством, следуя еще сохранявшейся идее единого государства. Он начал свое управление Грецией в качестве наместника (Diod. XVIII. 48) с издания эдикта, подобно Филиппу II и самому Александру, также некогда "наводившим порядок" в Элладе. Причем данный акт являлся как бы новацией предшествовавших ему правовых документов.

<6> См.: Бокшанин А.Г. Парфия и Рим. Возникновение системы политического дуализма в Передней Азии. М., 1960. Ч. 1. С. 48.

Один из решающих, но не последних переделов владений и власти привел к тому, что Птолемей обосновался в Египте; Антигон в Сирии и Малой Азии; Селевк - в Вавилоне и далее на Востоке; Лисимах - во Фракии; Кассандр - в Македонии. Столь ускоренное и искусственное с точки зрения любых правовых оснований деление наследства Александра не могло и далее не вызывать серьезных препирательств, которые неизбежно выливались в кровавые войны. Именно войны диадохов, а затем и их наследников-эпигонов определяли характер межгосударственных отношений в границах эллинистической системы.

Подобный подход к решению наследственных споров сделал неизбежным попрание элементарных норм и обычаев преемственности власти. Эти настроения нашли отражение и в откровенно агрессивной политике Кассандра, нацеленной не просто на отстранение от власти матери Александра царицы Олимпиады, но и на прямое уничтожение ее, а также бактрийской супруги Александра Роксаны и ее сына.

То, что данные убийства были на руку всем диадохам, - бесспорный факт. Другое дело, что решившийся на это злодеяние Кассандр поставил тем самым себя вне закона. Его стратегия движения к власти не отличалась приверженностью каким-либо признанным нормам политической жизни, однако свидетельствовала о стремлении оперировать правовыми средствами, хотя и явно в противозаконных целях. Так, казнь Олимпиады по настоянию Кассандра была санкционирована решением войскового собрания.

Действия же остальных претендентов на власть приобрели оттенок политической игры, одним из аргументов которой стало требование восстановить порядок и отомстить нарушителю закона. Сложность и пикантность ситуации как раз и состоят в том, что институты, издревле известные лишь как частноправовые, в данном случае имели результатом своей реализации публично-правовые последствия. Такое возможно лишь в условиях абсолютизма, когда целые государства признаются собственностью монархов. Возникает вопрос, когда у македонских полководцев, сознание которых формировалось вне традиций самовластия, и тем более у греков успело сформироваться само представление о праве частного лица на решение судеб целых народов? Ответ напрашивается сам собой: все ранее существовавшие морально-правовые установления были стерты войной, причем великой войной, не имевшей аналогов за всю историю античной цивилизации. Именно война породила новые представления и правила политической жизни и выдвинула вперед ту обычную практику, которая существовала с незапамятных времен, но использовалась лишь в исключительных случаях.

В 320 г. до н.э. в Трипарадисе было проведено совещание, которое можно считать последней мирной попыткой сохранения единой империи и использования общих механизмов внутригосударственной политики в рамках ее территории. Однако и в его решениях отразилась тенденция обособления восточных территорий: вся Азия была отдана под управление одного стратега Антигона.

Элементарную основу правовой базы взаимоотношений отделявшихся от империи самостоятельных государств составили договоры, заключавшиеся диадохами между собой и имевшие целью посредством легальных, ненасильственных методов разграничить сферы влияния и разрешить взаимные претензии. Г. Бенгтсон, опираясь на Диодора, приводит в качестве примера конкретный договор, заключенный между Эвменом и Антигоном, в тексте которого имелись ссылки на представителей царского дома Аргеадов Филиппа III Арридея, Александра IV, что свидетельствует о стремлении диадохов обосновывать свои властно-территориальные претензии интересами македонской династии <7>. Самим Филиппом III Арридеем и его супругой Эвридикой предпринимались попытки восстановить всеобщий мир в Элладе, привязав греческие государства к твердой македонской царской власти. По данным Диодора (Diod. XVIII. 56), Филиппом III в 318 г. до н.э. было издано распоряжение, нацеленное на восстановление порядка в Греции и присоединение ее к симмахии. Это подтверждает, что на тот момент идея единства еще не погибла, невзирая даже на Ламийскую войну, предпринятую греками с целью добиться независимости. Распоряжение Филиппа III являлось весьма важным документом эпохи диадохов. В специально изданном декрете провозглашалась свобода греков, о чем они были информированы посредством специальных посланий (писем). Наряду с этим объявленный декретом 318 г. до н.э. всеобщий мир в Греции определил изменения и во взаимоотношениях диадохов. За исключением Селевка, все они участвовали в нем. В декрете оговаривалась обязанность всех греков к взаимному оказанию помощи в случае необходимости.

<7> Анализ декрета см.: Bengtson H. Die Diadochen... S. 42.

В 311 г. до н.э. было подписано очередное соглашение, которое должно было закрепить рамки уже сформировавшейся в ходе войн диадохов системы эллинистических государств. Его инициатором был Антигон. Данное соглашение, сохранившееся в качестве эпиграфического памятника из города Скепсиса, известно под названием "Манифест Антигона о свободе эллинов". Главным условием соглашения стало возвращение к политическому положению, существовавшему до войны диадохов. Таким образом, документ, санкционированный Антигоном, предусматривал взаимную ответственность всех участников соглашения: "Мы записали в соглашении, что все эллины принесут клятву, что взаимно будут охранять свободу друг друга и автономию, предполагая, что пока мы живы, мы, поскольку это зависит от человеческих расчетов, будем это соблюдать..." (OGIS. 5). Для самого Антигона данный акт должен был означать, без сомнения, разочарование, так как обязывал его самого признавать независимость других властителей <8>. Однако в результате он выглядел главным защитником греков. Это был действительно умелый политический шаг. Он давал помимо прочего возможность Антигону решить проблему вербовки греческих солдат и флота.

<8> См.: Mehl A. Seleukos Nikator und sein Reich. Teil I: Seleukos Leben und die Entwicklung seiner Machtposition Studia Hellenist. Leuven, 1986. S. 146.

С.Ю. Сапрыкин, анализируя данный документ, приходит к выводу, что Антигон заключением этого мира признавал каждого из своих противников в качестве самостоятельной политической силы, а эллинские полисы как равноправных партнеров, что и обусловило вхождение последних в его державу на правах свободных союзников <9>. Однако с правовой точки зрения невозможно рассматривать полисы, включаемые в состав монархического государства, в качестве свободных союзников. А то, что государство Антигона являлось монархией, несмотря на отсутствие до того времени у правителя официального титула, очевидно.

<9> См.: Сапрыкин С.Ю. Насильственный и ненасильственный мир в эллинистическую эпоху // Межгосударственные отношения и дипломатия в Античности. Ч. 1. Казань, 2000. С. 161.

Безусловно, существование эллинистической системы во многом зависело от внутренней стабильности государств. Каким же образом обеспечивался правопорядок? Законы в государстве устанавливал сам царь. Он не нуждался в подтверждении и одобрении своих решений каким-либо советом или собранием. В этом, как подчеркивает П. Левек, заключалось главное отличие эпохи эллинизма от классического периода, когда закон был выражением воли общины. Правотворческая деятельность царя выражалась в издании законов (nomoi), установлении (diagrammata), указов (prostagmata), которые имели форму писем <10>. Все подчиненные без исключения были зависимы от властителя, он мог лишить владения. Воля властителя была высшим законом: сам монарх воспринимался как воплощение закона. Идея "одушевленного закона" окончательно сформировалась во времена диадохов. Может сложиться впечатление, что эллинистические монархи ничем не ограничивали себя на правовом поле. В действительности же это было далеко не так. Судьба самих монархий во многом зависела от следования устоявшимся формам отношения в рамках эллинистической системы. В эпоху бурного передела политической карты региона и становления новых государств только инстинктивная опора на уже проверенные правовые институты внушала надежду на некую стабильность. И тем не менее роль личной инициативы и личного правового творчества монарха была велика. Цари несли значительную рабочую нагрузку. Число подданных доходило до миллионов, и массы петиций были прямо-таки необозримы. Так как царские резиденции были зачастую весьма удалены, бумаги оседали в царских канцеляриях. Государственные служащие должны были выполнять огромный объем работы. Царские постановления, решения судов, приговоры наводняли канцелярии. Без помощи сведущих в праве специалистов справиться с ними было бы невозможно. Как в сфере права, так и в других делах цари нуждались в помощи ученых-юристов. Они были ценными партнерами эллинистических царей. Таким образом, в большинстве случаев решения государей определялись не произволом, а целесообразностью <11>.

<10> См.: Левек П. Эллинистический мир... С. 47 - 48.
<11> См.: Bengtson H. Die Diadochen... S. 63.

Вопрос о царских письмах занимает особое место в силу важности их значения среди источников истории развития правового регулирования. Политические контакты с соседями часто поддерживались именно путем переписки от имени самого монарха. Какой характер носили письма с точки зрения юридической техники, точно определить сложно. В научной литературе царские письма идентифицируются и как декреты, и как ордонансы, и как циркулярные ноты. Для практики межгосударственных отношений наиболее приемлемо определение писем как декретов, поскольку любой оттенок приказа, подразумевающийся тем же ордонансом, в данной сфере неуместен. Форма "открытых писем", предполагающих их обнародование, например, в случае провозглашения неприкосновенности святилищ (Welles. 39), не отрицает сама по себе общего характера таких посланий, благодаря чему их опять же можно определить как декреты <12>. Надо помнить, что цари зачастую подтверждали такими посланиями привилегии старых греческих городов или святилищ, пользовавшихся автономией. Таковыми являются письмо Антиоха II в Эритрию (OGIS. 223), письмо Атталидов в Галлию (OGIS. 315 VI), ответ Эвмена II Ионийской Лиге (OGIS. 763). Все они несут смысловую нагрузку в правовом плане, потому и фиксируются на стелах.

<12> См.: Бикерман Э. Государство Селевкидов / Пер. с франц. М., 1985. С. 181.

Нормативный характер царской корреспонденции подчеркивается ее строгой формализованностью. Хотя суверены и именуют в письмах друг друга "братьями", это не отменяет жестко определенной царскими нотариусами формы изложения содержания. Это лишний раз акцентировало внимание корреспондентов на юридически значимых последствиях их переписки. Вероятнее всего, в обычае эллинистических канцелярий было, чтобы форма исходящих бумаг соответствовала форме входящих. Во всяком случае, такая практика существовала в отношении внутригосударственной корреспонденции. Э. Бикерман выделяет также hypomnematismos, дипломатическую форму приказа, изданного на основании устного доклада царю <13>. Однако сложно определить конкретную ситуацию, когда внутригосударственные акты должны были иметь дипломатический характер. Если только допустить их применение по отношению к местным египетским храмам, так как названная юридическая форма корреспонденции характерна лишь для птолемеевской канцелярии.

<13> См.: Бикерман Э. Государство Селевкидов... С. 183.

Юридическое делопроизводство, а точнее работа царской канцелярии, самым непосредственным образом отражалось на политическом статусе конкретного монарха, в своем лице представлявшего все государство. Естественно, что полноценно с задачей представительства государства мог справиться лишь образованный, просвещенный монарх. Историческая традиция сохранила память об Александре именно как об образцовом дипломате и правителе <14>. Однако надо иметь в виду, что политическая традиция времен диадохов и эпигонов уже существенно отличалась от той, что намечалась, но так и осталась нереализованной при Александре. Несомненно, греко-македонские цари находились в чрезвычайно трудном положении. Налицо было социальное и этническое разделение населения. С одной стороны, была гордость и власть победителей, а с другой - все очевиднее становился факт, что победители были меньшинством в стране. Не было никакого понятия родины. Таким образом, ситуация полностью отличалась от той, что была в Македонии. Желания царей противоречили одновременно и греческим законам, и устоям египетской или азиатской политической и социальной систем. И тем не менее именно воля монарха являлась фактором объединения. Способ управления законом и правосудием эллинистических царей проистекал из их греческого мировоззрения, но выражал действительность восточной монархии <15>.

<14> См.: Штаерман Е.М. Эллинизм в Риме // ВДИ. 1994. N 3. С. 6.
<15> Особенно четко это было выражено у Птолемеев. См.: Koenen L. The Ptolemaic King as Religious Figure // Images and ideologies: self-definition in the Hellenistic world / Anthony Bulloch et al. Berkeley ets., 1993. P. 38, 41.

Поскольку эллинистические монархи фактически лично осуществляли руководство важнейшими "министерствами", то все документы и юридические акты, сосредоточенные в их канцеляриях, исходили оттуда с царской визой. Лишь иногда монархи доверяли вести переговоры своим сановникам. Антиох III, по рассказу Ливия, удрученный внезапной смертью одного из своих сыновей, избегал одно время переговоров с послами, то ли пребывал в растерянности от недавней утраты, то ли чувствовал, что проигрывает в споре. Поэтому его ближайший советник Миннион убедил вызвать послов из Пергама, пообещав сам провести переговоры (Liv. XXXV. 15. 9).

То, что основной и обычной формой поддержания связей с политическими партнерами служила переписка, очевидно. Селевкиды даже злоупотребляли ею: это нашло отражение в замечании Катона по поводу того, что Антиох ведет войну с помощью писем, сражается пером и чернилами <16>. Причем уже в то время переписка как важнейший инструмент политического диалога требовала соблюдения паритета в форме и содержании посланий. Вероятно, существовал некий трафарет, наподобие hypomnema, применявшийся в адресуемых царю прошениях и предполагавший четкую форму с упоминанием имени монарха в начале обращения. Царская переписка явно также ориентировалась на достаточно жесткие формы, отступление от которых могло восприниматься как вызов, если не диктовалось чрезвычайными обстоятельствами. Важность всей этой документации подчеркивается стремлением царей архивировать ее и непосредственно контролировать работу собственных канцелярий. После поражения Филиппа V Македонского от римлян при Киноскефалах, когда ситуация в Греции оказалась под контролем победителей, царь согласился сжечь свой архив в Ларисе, чтобы избежать "смущающих открытий" <17>.

<16> См.: Бикерман Э. Государство Селевкидов... С. 182.
<17> Green P. Alexander to Actium: The historical evolution of the Hellenistic age. Berkeley, Los Angeles, 1990. P. 311.

Умело налаженное юридическое делопроизводство становилось эффективным средством донесения воли и инициативы монарха до собственных подданных и других государств.

Все вышесказанное позволяет с определенной долей уверенности констатировать, что легитимизация монархии как ведущей формы правления в эллинистическом мире обеспечила появление нового субъекта правовых отношений, имеющего мощный творческий потенциал. Уже на этапе своего становления эллинистическая монархия породила новые формы и механизмы взаимоотношений государств, дала толчок интенсивному развитию ранее существовавших и появлению новых институтов правового регулирования; ускорила трансформацию религиозного права, подчинив его нормы интересам государственного строительства; внесла изменения в практику межгосударственного правосудия и, наконец, создала государственный механизм, отлаженная работа которого позволила усовершенствовать и упорядочить делопроизводство, напрямую связанное с регулированием общественных отношений. Все это, хотя и вопреки воле самих эллинистических монархов, послужило в последующем базой для становления римского имперского права, основная идея которого сводилась к признанию силы высшего закона исключительно за волей монарха.