Уголовно-процессуальная форма и содержание уголовно-процессуальной деятельности

Доля Евгений Афанасьевич, профессор кафедры уголовного права и процесса Академии ФСБ России, кандидат юридических наук, доцент.

Проблема роли и значения процессуальной формы в уголовном судопроизводстве, ее связи с содержанием уголовно-процессуальной деятельности постоянно находится в центре внимания процессуалистов. Что закономерно. От правильного решения этой фундаментальной проблемы и связанных с ней вопросов напрямую зависит не только соблюдение принципа законности в уголовном судопроизводстве, эффективное обеспечение прав, свобод, законных интересов личности, общества, государства от преступных посягательств, но и направленность дальнейшего развития российского уголовно-процессуального законодательства.

Особую остроту проблеме придает то обстоятельство, что отдельными авторами для теоретического обоснования отказа от истины как цели уголовного судопроизводства в последние десятилетия стала использоваться концепция приоритета уголовно-процессуальной формы над содержанием уголовно-процессуальной деятельности.

В наиболее полном виде она получила выражение в работе И. Михайловской, которая представляет интерес для теории, законодательства и практики судопроизводства <1>. Однако с основными положениями и выводами, содержащимися в данном исследовании, согласиться нельзя.

Анализируя процессуальную форму судопроизводства и правила доказывания, И. Михайловская исходит из того, что достоверное установление обстоятельств, входящих в предмет доказывания, предшествует вынесению соответствующих решений. При этом утверждается, что сама по себе последовательность решения задач, стоящих перед уголовным судопроизводством, не позволяет установить их иерархию <2>. В результате "остается без ответа вопрос о том, определяют ли правила доказывания процессуальную форму судопроизводства, т.е. его цель, принципы, функциональную структуру, либо процессуальная форма задает определенные рамки законодательному конструированию правил доказывания" <3>.

Следует сразу отметить, что, основываясь на предложенной трактовке процессуальной формы судопроизводства, дать правильный ответ на поставленный вопрос невозможно. Под уголовно-процессуальной формой принято понимать установленные законом условия и порядок осуществления следственных, судебных действий и принятия процессуальных решений, а не его цель, принципы, функциональную структуру судопроизводства <4>.

Решение вопроса о том, определяют ли правила доказывания процессуальную форму судопроизводства, либо уголовно-процессуальная форма задает законодательные рамки конструированию правил доказывания, автор ставит в зависимость от исходного представления о цели уголовного судопроизводства. Характер такого представления предлагается определять исходя из ответа на следующие вопросы: "1) едины ли задачи, стоящие перед судом и органами, осуществляющими уголовное преследование; 2) приоритетен ли результат уголовного судопроизводства или его процедура; 3) равноправны ли личность и государственная власть в уголовно-правовом споре" <5>. Такой подход к решению вопроса о цели уголовного процесса в методологическом отношении представляется спорным.

Уже сам по себе ответ на каждый из трех обозначенных вопросов предполагает представление о цели уголовного судопроизводства. Так, судить о том, едины ли задачи, стоящие перед судом и органами, осуществляющими уголовное преследование, не имеет смысла до тех пор, пока не определено содержание этих задач, которые предопределяются целью судопроизводства. Ответ на вопрос о приоритетности результата уголовного судопроизводства или его процедуры требует хотя бы в общих чертах иметь представление о результатах (цели) судопроизводства. О равноправии личности и государственной власти в уголовно-правовом споре также невозможно судить без определения предмета спора, который напрямую связан с целью судопроизводства. Таким образом, попытка получить представление о цели уголовного судопроизводства в рамках ответов на три указанных вопроса вводит нас в замкнутый круг, из которого нет выхода.

Вызывают возражения и дальнейшие суждения автора, в частности о том, что "признание или отрицание дифференциации задач, стоящих перед судом и органами, осуществляющими уголовное преследование, предопределяет и ответ на вопрос о приоритетности установленной законом процедуры судопроизводства по сравнению с задачей установления фактических обстоятельств дела" <6>. При этом каких-либо аргументов, почему именно признание или отрицание дифференциации указанных задач свидетельствует в пользу такого вывода, не приводится. Он просто презюмируется.

Трудно согласиться и с аргументом, приводимым в обоснование приоритета уголовно-процессуальной формы над задачей установления фактических обстоятельств дела. Утверждается, что этот приоритет "прежде всего основывается на концепции уголовного иска, согласно которой уголовный процесс рассматривается как особая форма разрешения правового спора между государством и личностью" <7>. Но даже если признать эту концепцию уголовного процесса, то из нее отнюдь не следует приоритет уголовно-процессуальной формы над уголовно-процессуальным содержанием (в том числе и над задачей установления фактических обстоятельств дела). Разве государству и личности в их споре безразлично его содержание (предмет спора)? Можно ли спорить, не определив предмет спора? Предмет спора в конечном итоге определяет его правила, а не наоборот. Поэтому исходя из предложенной трактовки уголовного судопроизводства, вопреки мнению И. Михайловской, вовсе не очевидна такая "значимость процедуры" и тем более оценка ее как единственного средства "обеспечения хотя бы формального равенства личности и государства" <8>.

Правильно определенное и надлежащим образом закрепленное в законе содержание уголовно-процессуальной деятельности необходимо наряду с уголовно-процессуальной формой рассматривать также в качестве одного из важнейших средств (гарантии) обеспечения прав личности, интересов общества и государства в уголовном судопроизводстве.

Рассмотренная концепция приоритетности уголовно-процессуальной формы над уголовно-процессуальным содержанием построена на доведенном до крайности противопоставлении уголовно-процессуальной формы ее содержанию. Это не могло не привести к абсолютизации уголовно-процессуальной формы, признанию ее верховенства по отношению к содержанию уголовно-процессуальной деятельности. С таким подходом и сделанными из него выводами согласиться нельзя прежде всего по соображениям методологического характера.

Содержание и форма присущи всем процессам и явлениям, они взаимообусловлены и существуют в единстве. Взаимообусловленность этих категорий проявляется в том, что они представляют собой относительные противоположности, переходящие друг в друга. Единство содержания и формы выражается в невозможности существования бессодержательных форм и неоформленных содержаний. Противоположность содержания и формы относительна, а их единство абсолютно. Эти положения в полной мере распространяются и на содержание, и на форму уголовного судопроизводства.

Приоритетность уголовно-процессуальной формы над уголовно-процессуальным содержанием относительна, ее нельзя абсолютизировать и распространять на все судопроизводство. Такой приоритет носит временный характер и имеет место только по отношению к тем частям судопроизводства, которые характеризуются переходом уголовно-процессуальной формы в содержание уголовно-процессуальной деятельности. Но действительным уголовно-процессуальным отношениям присущ переход из содержания в форму. Не только форма формирует содержание, но и содержание формирует форму <9>. Без учета этих обстоятельств невозможно дать правильную характеристику рассматриваемых правовых категорий, определить роль и значение в судопроизводстве ни уголовно-процессуального содержания, ни уголовно-процессуальной формы.

Отдельную сторону любого процесса нельзя рассматривать как причину. Причина представляет собой взаимодействие между противоположными сторонами процесса, приводящее к его изменению. Поэтому развитие и его направленность определяются не отдельной стороной процесса, а взаимодействием противоположных сторон, их единством и "борьбой" <10>. В уголовно-процессуальной деятельности ведущую роль играет не отдельно взятая уголовно-процессуальная форма и не изолированное от нее содержание, а взаимодействие между ними. Исходя из этого вывод о приоритетности уголовно-процессуальной формы над уголовно-процессуальным содержанием не соответствует тому, что имеет место в уголовно-процессуальной действительности.

В дальнейшем исследование правил доказывания, обстоятельств, подлежащих доказыванию, доказательств и особенностей уголовно-процессуального доказывания И. Михайловская строит на противопоставлении двух концепций уголовного судопроизводства. В основе первой лежит признание "высшей социальной ценностью соблюдение "должной правовой процедуры", приоритетности прав и свобод человека, в силу чего осуждение невиновного (а значит, и лиц, чья виновность в рамках установленной процедуры не доказана) считается более опасным для общества, чем оставление безнаказанным виновного. Приоритет защиты личности от необоснованного осуждения, а также самоценность процессуальной формы выступают ограничителем средств и способов раскрытия преступления и осуждения лица, виновного в его совершении" <11>.

Указанной концепции, по мнению автора работы, противостоит вторая, определяемая как "контроль над преступностью". В соответствии с ней основная цель всей системы уголовной юстиции состоит "в привлечении к ответственности и осуждении каждого, кто совершил преступление, даже если повысится риск осуждения невиновного. Интересы борьбы с преступностью рассматриваются как приоритетные, более значимые, чем права и свободы личности" <12>. Предложенная характеристика этих концепций вызывает возражения.

Придерживаясь первой концепции, И. Михайловская считает одним из основных ее положений приоритетность прав и свобод человека, в силу чего осуждение невиновного представляется более опасным для общества, чем оставление безнаказанным виновного. Такой вывод небесспорен. Из лежащего в основе этой концепции тезиса - признания "высшей социальной ценностью соблюдение "должной правовой процедуры", приоритетности прав и свобод человека" - вовсе не следует необходимость осуждения невиновного и оставления безнаказанным виновного. Равным образом и из второй концепции, в соответствии с которой основная цель системы уголовной юстиции состоит "в привлечении к ответственности и осуждении каждого, кто совершил преступление, с необходимостью не следует повышение риска осуждения невиновного и приоритет интересов борьбы с преступностью над правами и свободами личности. Поэтому сравнение этих концепций в указанном контексте по меньшей мере некорректно.

Кроме того, приоритетность прав и свобод человека вовсе не означает признание в качестве высшей ценности только тех из них, которые принадлежат обвиняемому. Указанное конституционное положение в полной мере распространяется и на других участников уголовного судопроизводства, в частности на потерпевшего, которому причиняется вред преступлением.

Оставление безнаказанным виновного существеннейшим образом нарушает права и свободы потерпевшего, которые подлежат защите в не меньшей мере, чем права и свободы обвиняемого. Конституция РФ устанавливает обязанность государства в равной мере признавать, соблюдать и защищать права и свободы всех людей (ст. 2), включая не только обвиняемых, но и потерпевших. Взвешивание на весах социальной ценности негативных последствий осуждения невиновного и негативных последствий оставления безнаказанным виновного окажется непродуктивным, если при этом не учитывать нарушенные преступлением права и свободы потерпевшего (равно как и законные интересы общества и государства, пострадавшие от преступления). Согласно Конституции РФ права потерпевших от преступлений охраняются законом (ст. 52).

Признание осуждения невиновного более опасным для общества, чем оставление безнаказанным виновного, одновременно означает, что нарушенные права и свободы невиновно привлеченного к уголовной ответственности более ценны для общества, чем нарушенные права и свободы потерпевшего от преступления (в случае оставления безнаказанным виновного). Это ведет к противопоставлению прав и свобод обвиняемого и потерпевшего. Такое положение вряд ли можно считать правомерным и соответствующим приведенным конституционным предписаниям.

Признание высшей ценностью человека, его прав и свобод, значимости процессуальной формы вовсе не означает, что в государстве должно консервироваться положение, связанное с возможностью осуждения невиновных и оставлением безнаказанными виновных. Наоборот, из признания высшей ценностью человека, его прав и свобод, значимости процессуальной формы (и того значения уголовно-процессуального содержания, которое явно недооценивается И. Михайловской) следует необходимость исключения возможности осуждения невиновных и оставления безнаказанными виновных, равно как и необходимость охраны прав потерпевших от преступлений.

Кроме этого, при сравнении в предложенном ключе рассматриваемых концепций следовало объяснить, почему в качестве высшей социальной ценности в первой концепции в одном ряду признается "соблюдение должной правовой процедуры", приоритетность прав и свобод человека. Это свидетельствует о явной переоценке значимости правовой процедуры. Конституция РФ говорит о признании высшей ценностью человека, его прав и свобод и не упоминает при этом правовую процедуру (ст. 2). Представляя несомненную социальную ценность, правовая процедура тем не менее носит подчиненный характер по отношению к высшей ценности - человеку, его правам и свободам. Именно для признания, соблюдения и защиты прав и свобод человека и гражданина и создается надлежащая правовая процедура.

Признание осуждения невиновного более опасным для общества, чем оставление безнаказанным виновного, объясняет, по мнению И. Михайловской, допустимость ограничения средств и способов раскрытия преступления и осуждения лица, виновного в его совершении <13>. Такое объяснение не учитывает важнейшего объективного положения, связанного с целостностью уголовного судопроизводства. Функция уголовного преследования и функция защиты в уголовно-процессуальной деятельности существуют в единстве, во взаимосвязи, не изолированно друг от друга. Их существование и реализация по отдельности невозможны.

Снижение эффективности функции уголовного преследования не может привести к повышению эффективности функции защиты. На первых этапах расследования, когда решаются задачи, связанные с раскрытием преступления, нереально заранее определить, какие доказательства собираются - обвинительные или оправдательные. В дальнейшем в ходе расследования уголовного дела также невозможно собирать только обвинительные или только оправдательные доказательства. Исходя из этого нельзя ограничить возможности органов уголовного преследования в правовых средствах и способах раскрытия преступления, не ограничив одновременно, таким образом, и возможности по реализации функции защиты <14>.

Ярким примером такого необоснованного ограничения, приоритета уголовно-процессуальной формы над содержанием уголовного судопроизводства в действующем законе является п. 1 ч. 2 ст. 75 УПК. В соответствии с ним признаются недопустимыми показания подозреваемого, обвиняемого, данные в ходе досудебного производства по уголовному делу в отсутствие защитника, включая случаи отказа от защитника, и не подтвержденные подозреваемым, обвиняемым в суде. Рассматриваемая норма вступила в противоречие не только с требованием допустимости (ст. 74, ч. 1 ст. 75 УПК РФ), но и с рядом принципов уголовного судопроизводства, большая часть которых является конституционными <15>.

В рассматриваемой работе позиция автора настоящей статьи в отношении данной нормы неоднократно характеризуется как выражающая "приоритет "содержания", т.е. сведений о подлежащих установлению фактах, над "формой" и тем самым "примат "истины" над "процессуальными гарантиями" <16>. Фактически же анализируемая норма представляет собой образец приоритета именно процессуальной формы над содержанием уголовно-процессуальной деятельности, но никак не "приоритет "содержания" над "формой", о чем пишет (и за что автора настоящей статьи безосновательно критикует) уважаемая И. Михайловская.

Вместе с тем из нашей характеристики п. 1 ч. 2 ст. 75 УПК как "поглотившего" содержание доказательств и процесса доказывания вовсе не следует, что уголовно-процессуальное содержание должно превалировать над уголовно-процессуальной формой. В публикации, на которую ссылается И. Михайловская, автор исходил из единства уголовно-процессуального содержания и уголовно-процессуальной формы и полагал невозможным приоритет одного над другим. И эта позиция осталась неизменной.

Принимая во внимание, что ни один из приведенных нами аргументов, свидетельствующих о возможности блокирования процесса доказывания п. 1 ч. 2 ст. 75 УПК (путем "поглощения" данной нормой содержания доказательств), наш оппонент не рассматривала и не опровергла, мы не можем согласиться с ее критикой в наш адрес.

Из примата процессуальной формы над содержанием уголовно-процессуальной деятельности И. Михайловская исходит, исследуя и вопрос об асимметрии правил допустимости доказательств. При этом обосновывается вывод о недопустимости использования одинаковых критериев для включения в доказательственную базу сведений, представленных стороной обвинения, и сведений, исходящих от стороны защиты <17>.

В качестве доказательств, пригодных к использованию в интересах защиты, в любом случае допускаются сведения, содержащиеся в дефектных доказательствах <18>, в том числе и сведения, полученные из ненадлежащего источника. В результате - указанные сведения, как и "иные сведения, представленные стороной защиты, а также оправдательные доказательства, полученные с нарушением уголовно-процессуального закона, должны" использоваться в процессе доказывания, "проверяться процессуальными средствами и либо опровергаться, либо подтверждаться допустимыми доказательствами" <19>.

В итоге уголовно-процессуальной форме фактически отводится роль пустой формальности, призванной придавать "свойство допустимости" информации, полученной с нарушением уголовно-процессуального закона в случаях, когда она носит оправдательный характер, либо полученной "вне рамок уголовно-процессуальных отношений" <20>.

О правильности такого вывода свидетельствует и отношение И. Михайловской к сведениям, полученным в результате проведения оперативно-розыскных мероприятий. Признавая, что они не обладают свойством допустимости, она тем не менее обосновывает возможность "их использования в качестве доказательств" после производства "определенных процессуальных действий" <21>. Таким образом, и в данном случае уголовно-процессуальная форма рассматривается как форма, позволяющая придавать значение доказательств сведениям, которые таковыми не являются и являться не могут.

С помощью уголовно-процессуальной формы ("определенных процессуальных действий") сведениям, полученным оперативным путем, придать свойство допустимости (и превратить их, таким образом, в доказательства) невозможно в принципе. Содержание доказательств в уголовном процессе образуют не те данные, которые получены оперативно-розыскным путем, а другие - те, которые сформированы в ходе производства соответствующих следственных и судебных действий (в другом правовом пространстве и другом правовом времени) <22>.

Абсолютизация значения уголовно-процессуальной формы, признание ее верховенства над содержанием уголовно-процессуальной деятельности ведут к нарушению меры, в пределах которой только и может сохраняться присущая ей качественная определенность. Как следствие, из важнейшей гарантии обеспечения прав и свобод человека, законности в уголовном судопроизводстве, надлежащего решения стоящих перед ним задач она превращается в свою противоположность - в форму, позволяющую использовать в процессе доказывания наряду с доказательствами практически любую другую информацию (в том числе полученную и с нарушением требований закона).