"Другое лицо" как субъект преступления, предусмотренного статьей 302 уголовного кодекса Российской Федерации

Пархоменко С.В., доктор юридических наук, доцент, директор Иркутского юридического института (филиала) Академии Генеральной прокуратуры Российской Федерации (г. Иркутск).

Радченко А.А., аспирант кафедры уголовного права и криминологии Байкальского государственного университета экономики и права (г. Иркутск).

В статье рассматривается вопрос о понятии "другого лица" как субъекта преступления, предусмотренного ст. 302 УК РФ. На основе анализа действующего законодательства и научных источников делается вывод о несовершенстве законодательной регламентации уголовной ответственности данного субъекта преступления в рамках ст. 302 УК РФ. Вносятся предложения по совершенствованию уголовного законодательства.

В российском уголовном законодательстве традиционно принуждение к предоставлению доказательственной информации рассматривалось с позиций должностного преступления, совершаемого специальным субъектом - лицом, ведущим производство по уголовному делу (ст. 462 Уложения о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г., ст. 112 УК РСФСР 1922 г., ст. 115 УК РСФСР 1926 г., ст. 179 УК РСФСР 1960 г.). Подобным же образом был сформулирован и соответствующий уголовно-правовой запрет в первоначальной редакции ст. 302 Уголовного кодекса Российской Федерации (далее - УК РФ) путем указания в качестве субъекта преступления следователя или лица, производящего дознание.

Однако Федеральный закон от 8 декабря 2003 г. N 162-ФЗ <1> расширил круг возможных субъектов преступления, предусмотренного ст. 302 УК РФ, за счет указания в диспозиции нормы на возможность принуждения со стороны "другого лица с ведома или молчаливого согласия следователя или лица, производящего дознание". Строго говоря, указанная категория лиц не может быть однозначно отнесена к категории специальных субъектов, т.к. уголовный закон не указывает на какое-либо дополнительное, специфическое свойство лица. Вместе с тем данное лицо отличается и от общего субъекта преступления наличием связи с должностными лицами, осуществляющими доказывание. Таким образом, данная правовая конструкция содержит в себе специфическое сочетание положений уголовного права о субъекте преступления и соучастии в преступной деятельности.

Соответствующие изменения уголовного закона были связаны с тем, что до их внесения на практике возникали весьма сложные и неоднозначно решаемые вопросы, связанные с квалификацией принудительного получения доказательственной информации лицами, не указанными в диспозиции ст. 302 УК РФ. В этой связи Б.В. Волженкин отмечал, что лицо, по предложению следователя или лица, производящего дознание, принуждающее подозреваемого, обвиняемого, потерпевшего к даче показаний путем применения угроз, шантажа или иных незаконных действий, фактически выполняет объективную сторону преступления, предусмотренного ст. 302 УК РФ. Однако эти лица в силу ч. 4 ст. 34 УК РФ не могут рассматриваться как соисполнители преступления, а скорее всего, будут привлечены к ответственности как пособники преступления. Определенный нюанс такого решения состоит еще и в том, что подобный вид пособничества не назван в ч. 5 ст. 33 УК РФ, содержащей исчерпывающий перечень видов (способов) пособничества совершению преступления <2>.

Вместе с тем, отмечая направленность указанной корректировки субъектного состава ст. 302 УК РФ на более эффективную и системную охрану сферы доказывания, ученые кардинальным образом расходятся в оценке удачности примененной конструкции, ее теоретической безупречности и практической целесообразности. Например, В. Борков и В. Кальницкий утверждают, что в результате внесенных изменений снят вопрос о квалификации действий лиц, фактически принуждающих участников уголовного судопроизводства к даче показаний, но не выступающих в роли следователя или дознавателя. Все они непосредственно посягают на правосудие, причем при принуждении к даче показаний "другими лицами" следователь или дознаватель выступают в качестве соисполнителей преступления <3>.

Концептуально поддерживая рассматриваемые изменения, Ю.И. Кулешов подчеркивает сложность установления и доказывания связи между должностным лицом и лицом, действующим с его "молчаливого согласия" <4>. Е.А. Авдеева отмечает некорректность формулировки "с ведома или молчаливого согласия" в связи с частичным пересечением содержания используемых понятий и предлагает заменить ее на выражение "с согласия или невмешательства лица, производящего предварительное расследование" <5>.

В исследовании А.А. Калашниковой довольно подробно с точки зрения филологии и языкознания демонстрируется противоречивость и неоднозначность используемой законодателем конструкции, затрудняющей толкование правовой нормы и процесс квалификации соответствующих деяний (например, "с ведома" само по себе означает согласие и т.д.). В связи с чем возникает ряд сложных и дискуссионных квалификационных вопросов: "каким должно быть уведомление - предварительным или нет?"; "будет ли лицо признаваться субъектом принуждения к даче показаний, если оно сообщит следователю (дознавателю) о применении принуждения через некоторое время после него?"; "каким должен быть (может быть) данный временной промежуток?"; "когда уведомление будет считаться произведенным - когда лицо будет считать, что выполнило все необходимые действия по извещению должностного лица, или когда о намерениях другого лица станет известно следователю (дознавателю)?"; "что следует считать выражением согласия?"; "будут ли признаваться преступными действия следователя (дознавателя), давшего согласие на совершение преступления?". При этом А.А. Калашникова, резюмируя общую неудачность формулировки "с ведома или молчаливого согласия", полагает, что она не должна быть полностью исключена из статьи, т.к. позволяет некоторым образом разрешать вопросы квалификации действий частного лица, действующего по поручению и в интересах следователя; а также участие частного лица в совершении преступления в качестве соисполнителя. При этом предлагается усеченный вариант корректировки - исключение указания на "молчаливое согласие" <6>.

Вместе с тем целый ряд специалистов крайне скептически относится к рассматриваемой законодательной новелле, связанной с расширением субъектного состава ст. 302 УК РФ <7>. Например, П.В. Тепляшин полагает, что включение законодателем в круг субъектов принуждения лиц, действующих с ведома или молчаливого согласия следователя или лица, производящего дознание, является излишним, способным только породить массу дополнительных проблем, связанных с правильной квалификацией и привлечением виновных лиц к уголовной ответственности. При этом данный ученый приводит целый ряд интересных и заслуживающих внимания аргументов.

Во-первых, достаточно сложно однозначно установить и доказать связь между общим субъектом и следователем и лицом, производящим дознание, как в форме "молчаливого согласия", так и "ведома". Во-вторых, происходит совпадение в определенной степени указанной конфигурации ст. 302 УК РФ с признаками состава преступления, описанного в ч. ч. 2 - 4 ст. 309 УК РФ. В-третьих, рассматриваемая конструкция противоречит правилам законодательной техники в части образования общих и специальных норм, т.к. в данном случае отсутствует дифференциация ответственности и фактически нивелируется социально-правовая значимость выделения субъекта со специальными признаками. В-четвертых, существует противоречие указанной формулировки концептуальным положениям теории соучастия в преступлении, касающимся, в частности, двусторонней субъективной связи, конкретных способов подстрекательства (не охватывается простое уведомление или согласие), времени достижения согласия на совершение преступления <8>.

Представляется возможным поддержать приведенные критические замечания в отношении конструкции ст. 302 УК РФ в части регламентации субъектного состава и согласиться с необходимостью возвращения к первоначальной редакции рассматриваемой нормы. При этом обозначенные проблемы уголовно-правовой оценки возможной совместной преступной деятельности специального и общего субъекта по принуждению к предоставлению доказательственной информации необходимо решать в рамках унификации законодательных конструкций преступных посягательств в сфере доказывания (ст. ст. 302 и 309 УК РФ) и в русле общего учения о соучастии.

Так, в настоящий момент ст. ст. 302 и 309 УК РФ не обеспечивают эффективную и комплексную уголовно-правовую охрану сферы доказывания и неприкосновенности личности, вовлеченной в уголовное судопроизводство, и не соотносятся как специальная и общая правовые нормы. Причем различие заключается не только в субъекте преступления, но и в круге потерпевших, способах посягательства, целях деяния.

При законодательном совершенствовании указанных правовых норм в русле придания им более системного характера необходимо учесть близость их конструкций и унифицировать некоторые их положения. В первую очередь это касается потерпевших от данных преступлений. Целесообразным представляется признать в качестве потерпевших в ст. 302 УК РФ переводчика, а также в качестве адресата угроз близких лиц указанных в диспозиции норм участников процессуальной деятельности <9>. С другой стороны, необходимым видится указать ст. 309 УК РФ в качестве потерпевших подозреваемого и обвиняемого <10>.

Следующим системным противоречием в конструкции указанных правовых норм является пробельность конструирования субъективной стороны преступления. Обобщая предложения ряда ученых и дополняя их путем применения не только в полной мере к ст. 309, но и к ст. 302 УК РФ, обоснованным представляется установление уголовной ответственности за подкуп или принуждение не только в целях предоставления доказательственной информации, но и в целях отказа или уклонения от дачи показаний, заключения или осуществления перевода <11>.

Указанные корректировки приводят нас к законодательной модели преступных посягательств в сфере доказывания, сопряженных с незаконным воздействием на личность, заключающейся в конструировании ст. 302 в качестве специальной правовой нормы по отношению к ст. 309 УК РФ, выделенной в основном в зависимости от специфики субъекта преступления.

С учетом предлагаемой нами унификации признаков составов преступлений, запрещенных ст. ст. 302 и 309 УК РФ, и адекватности санкций соответствующих правовых норм признакам общего и специального субъекта (санкция ст. 302 УК РФ немного строже) представляется, что квалификация действий общего субъекта без признаков соучастия с должностным лицом (в том числе "с ведома или молчаливого согласия", невмешательства и т.д.) полностью будет охватываться предлагаемой нами редакцией ст. 309 УК РФ. В свою очередь, должностное лицо, осуществляющее уголовное преследование, осведомленное, санкционирующее или не препятствующее незаконному принуждению, должно отвечать по ст. 286 УК РФ как за одну из форм превышения должностных полномочий - совершение действий, которые никто и ни при каких обстоятельствах не вправе совершать <12>. Связано это с тем, что следователя или лицо, производящее дознание, в данном случае нельзя признать ни пособником, ни подстрекателем, ни организатором, ни тем более исполнителем преступления, т.к. ни одно из определений видов соучастников (ст. 33 УК РФ) не признает дачу согласия другому лицу на совершение преступления формой совместной преступной деятельности <13>.

С учетом же сложной структуры объективной стороны рассматриваемого преступления для адекватной уголовно-правовой оценки повышенной общественной опасности совместных принудительных действий, содержащих все необходимые признаки соучастия, "другого лица" и следователя или лица, производящего дознание, необходимым представляется признать принципиальную возможность соучастия в преступлении общего и специального субъекта, в т.ч. в форме соисполнительства в сложных составах <14>, и дополнить ст. 302 УК РФ квалифицирующим признаком "совершение деяния группой лиц или группой лиц по предварительному сговору".