Модель принудительного исполнения судебных решений по гражданским делам в России в 1864 - 1917 гг.

Захаров Владимир Викторович, декан юридического факультета, заведующий кафедрой теории и истории государства и права Курского государственного университета, доцент, кандидат юридических наук.

Судебная реформа, переживающая в нашей стране очередной этап, актуализирует поиск юридической наукой наиболее оптимальных моделей судоустройства и судопроизводства. Это обусловливает рост интереса к различным аспектам истории правосудия, в том числе к механизму исполнения судебных решений по гражданским делам.

Опыт развития любой правовой системы свидетельствует, что авторитет судебной власти и состояние законности не исчерпываются постановлением решений. Надлежащее их исполнение в разумные сроки является важным показателем качественного функционирования суда и системы государственной власти в целом. В России в настоящее время эффективность принудительного исполнения судебных решений признана критерием эффективности правосудия: совершенствование системы принудительного исполнения актов суда выделено в качестве самостоятельного направления современной судебной реформы <1>.

Представляемая научная статья - попытка типологического анализа отечественной модели принудительного исполнения судебных решений по гражданским делам, действовавшей в 1864 - 1917 гг. Выбор указанных хронологических рамок объясняется тем, что судебным реформам второй половины XIX - начала XX в. и конца XX - начала XXI в. свойственна схожесть целей и содержания (обе ставили задачу повысить эффективность правосудия, в связи с чем предусматривали преобразование исполнительного производства), а также условий, в которых они проводились (модернизация всех сфер общественной жизни с активным заимствованием зарубежного опыта). Эта тема не получила освещения в историко-правовой науке. В советский период вышло несколько обзорных работ, в которых кратко освещался институт судебных приставов дореволюционной России <2>. В постсоветский период отмечается усиление внимания к истории исполнительного производства, но одни авторы сосредоточили внимание на изучении организационно-правовой базы исполнительного производства <3>, а другие предпринимают попытки историко-правового анализа процессуально-правовых аспектов российского исполнительного производства <4>.

КонсультантПлюс: примечание.

Монография И.Б. Морозовой, А.М. Треушникова "Исполнительное производство" включена в информационный банк согласно публикации - Городец, 2004 (издание третье, исправленное и дополненное).

Исследование предполагает обращение к теории моделей исполнительного производства. Она последовательно разрабатывается в работах В.В. Яркова <5>, которым предложены две классификации. В первой за основу берется способ организации органа принудительного исполнения и выделяются публично-правовая (судебный исполнитель - государственный служащий), небюджетная, или частноправовая (судебный исполнитель - свободный профессионал), и смешанная модели. Во второй - место органов и должностных лиц, осуществляющих принудительное исполнение, в механизме государства, исходя из чего можно говорить либо о судебной модели (органы (должностные лица) - часть судебной системы), либо несудебной (органы (должностные лица) принадлежат к исполнительной власти).

Считаем, что рассмотренные классификации обладают эвристическим потенциалом применительно к истории отечественной системы исполнения по гражданским делам, но требуют некоторых корректив. Например, в связи с нереализованностью принципа разделения власти в дореволюционной России, целесообразнее говорить о судебной, административной и смешанной моделях принудительного исполнения.

В XVIII - первой половине XIX в. сформировалась и функционировала публично-правовая смешанная система принудительного исполнения судебных решений по гражданским делам. Все должностные лица, участвовавшие в исполнительных процедурах, состояли на государственной службе. Исполнительное производство было зоной ответственности полиции и суда, которые и должны были исполнять судебные решения. На практике первая чаще выступала органом, исполнявшим акты суда, а второй контролировал ее действия. Однако полиция не заменила специальный орган принудительного исполнения, а суд не смог осуществлять эффективный контроль за органом, который не находился в его подчинении, что стало основной причиной затягивания процесса исполнения.

Ситуация усугублялась архаизмом и недостаточностью отдельных процедур принудительного исполнения, их несоответствием требованиям социально-экономических отношений, явным дисбалансом между интересами различных участников исполнительного производства. Нормы законов предоставляли в одних случаях должнику богатый арсенал средств по затягиванию или срыву исполнительного производства, а в других случаях давали взыскателю возможность неограниченно изменять положение должника <6>. Действовавшая модель отличалась низкой институциональной и социально-экономической эффективностью, поскольку не обеспечивала исполнение судебных актов в разумные сроки и сдерживала экономический рост <7>.

Перечисленные факторы стали причинами преобразования системы принудительного исполнения в ходе Судебной реформы 1864 г. Был учрежден институт судебных приставов - орган принудительного исполнения судебных решений по гражданским делам посредством реализации предусмотренных законом специальных мер (гражданских взысканий). Законодательство предусматривало два вида судебных приставов, первый обязательно состоял при кассационных департаментах Сената, судебных палатах и окружных судах (общие судебные приставы), второй - учреждался по усмотрению органов самоуправления при съездах мировых судей (мировые судебные приставы) <8>.

На практике получили распространение обе категории <9>. В 1886 г. в стране насчитывалось 1858 приставов, в том числе состоявших при окружных судах 701 человек, при мировых - 1157 человек <10>. В дальнейшем соотношение изменялось в связи с модификациями института судебных приставов. После преобразования мирового суда в 1889 г. исполнение решений земских участковых начальников передавалось в ведение полиции, а городских судей, уездных членов окружного суда и уездного съезда возлагалось на судебных приставов, состоявших при окружном суде <11>. В результате произошло сокращение численности мировых судебных приставов в два раза. В 1896 г. в стране насчитывалось 1455 приставов, в том числе 901 состоявший при общих судах и 554 - при мировых <12>. Реформа 1912 г. по реорганизации мирового суда вновь повлекла за собой рост численности мировых судебных приставов: в 1914 г. в стране уже насчитывалось 1899 судебных приставов, в том числе 1016 состоявших при общих судах и 883 мировых <13>. Отмеченные реорганизации института судебных приставов сопровождались унификацией правового статуса разных категорий приставов. В 1912 г. был установлен единый размер залога - 600 руб., для мировых приставов вводилось содержание в размере 800 руб. в год из государственных средств. Их количество и территориальное распределение устанавливались в централизованном порядке министром юстиции <14>. Реформа 1912 г. указывает на явно наметившееся стремление объединить обе категории приставов, что позволило бы равномерно распределить их по округам, а в конечном итоге удешевить и ускорить исполнительное производство <15>.

Несмотря на прямое указание закона об учреждении приставов при судах <16>, в научной литературе нет однозначной позиции по вопросу, считать институт приставов судебным органом или нет. Например, М.А. Клепикова утверждает, что судебные приставы являлись неотъемлемой частью судебной системы <17>. Иного мнения придерживается Д.Я. Малешин, который указывает на то, что, с одной стороны, органы исполнения находились при суде, а с другой - суд не вправе был непосредственно контролировать деятельность судебного пристава. Поэтому однозначно рассматривать судебного пристава в качестве органа судебной власти довольно затруднительно. В то же время отнести его к другим органам власти также невозможно <18>. Эта дискуссия порождена особенностями взаимоотношений приставов и суда. Реформа 1864 г. кардинально изменила роль суда в исполнительном производстве. Он перестал быть органом исполнения своих решений, более того, ему не нужно было следить за ходом исполнения, как этого требовало дореформенное законодательство <19>. Однако суд продолжал оставаться ответственным за реализацию выданного им исполнительного листа, что являлось отражением судейского руководства гражданским процессом.

Полномочия суда, касавшиеся принудительного исполнения судебных решений, по содержательному критерию можно разделить на три группы. Первую составляют полномочия по организационному руководству процессом исполнения: распределение судебных приставов по подведомственной территории; назначение судебных приставов для производства исполнительных действий; ревизия делопроизводства судебных приставов; распределение между ними вознаграждения, которое полагалось им за исполнение служебных действий и начислялось по специальной таксе <20>. Вторую группу составляли полномочия, обеспечивавшие возникновение, развитие и прекращение принудительного исполнения: выдача исполнительного листа; решение вопросов об отсрочке и рассрочке исполнения; решение вопросов об отложении, приостановлении или прекращении исполнительных действий; толкование судебного решения, подлежавшего исполнению; назначение судебного пристава для производства торгов недвижимой собственностью; контроль за торгами недвижимой собственностью; распределение в случае недостаточности средств между взыскателями <21>. Третью группу образовывали контрольные полномочия: контроль за избранием судебным приставом способа принудительного исполнения; рассмотрение жалоб на действия судебных приставов <22>.

В Учреждении судебных установлений предусматривалась возможность снятия с судов части организационных и контрольных полномочий посредством создания профессиональных объединений судебных приставов в форме совета и товарищества. Совет должен был разрешать возникавшие между судебными приставами споры, распределять между ними таксовое вознаграждение, рассматривать жалобы на их действия. А после формирования товарищества, которое представляло собой своего рода артель, члены которой брали обязательство возмещать убытки, причиненные кем-либо из них при исполнении служебных функций, совет приобретал "полную дисциплинарную власть над судебными приставами" <23>. По сути, предполагалось сформировать самоуправление приставов и внедрить частноправовые начала в их организацию и деятельность.

Итак, характер взаимоотношений суда и приставов позволяет утверждать, что институт судебных приставов являлся элементом судебной системы. Весь замысел реформы 1864 г. состоял в том, чтобы преодолеть недостаток дореформенной модели исполнения, когда суд, являясь ответственным за реализацию решения, не имел в своем подчинении должностных лиц, которые могли осуществлять исполнительные действия. Авторы судебных уставов подчеркивали, что приставы являются "новыми судебными чинами" <24>. Они выступали в качестве органа суда, исполнявшего юрисдикционные акты по его поручению и под его руководством. В связи с этим считаем допустимым применять к исполнительному производству 1864 - 1917 гг. понятие "судебное исполнение", под которым понимается особая процессуальная деятельность суда и его органов принудительного исполнения, направленная на своевременную реализацию судебных решений по гражданским делам. Однако в полной мере воплотить этот замысел авторам судебных уставов не удалось. Дело в том, что судебные приставы не являлись единственными исполнителями судебных решений по гражданским делам. Согласно закону акты мирового судьи и волостного суда исполнялись полицией или сельским и волостным начальством <25>. Объяснение следует искать в бедности населения и обширности территории, которые сдерживали институционализацию монополии судебных приставов на принудительное исполнение по гражданским делам.

Понимание модели принудительного исполнения невозможно без характеристики правового статуса его основных участников, в частности взыскателя, должника и судебного пристава. Сравнение дореформенного и пореформенного законодательства указывает на ряд принципиальных новшеств, внесенных реформой 1864 г.: 1) произошел отказ от сословной заданности правосубъектности, хотя преференции отдельным группам населения (крестьянам) сохранились; 2) расширился комплекс общих и специальных прав взыскателя и должника. Теперь стороны могли проявлять инициативу и тем самым влиять на динамику процесса исполнения <26>.

Последние новеллы в большей степени коснулись взыскателя как управомоченной стороны исполнительного производства. Только по его инициативе могло начинаться исполнение, он рекомендовал способы исполнения, побуждал судебного пристава к активности, мог обжаловать его действия или бездействие и т.п.

Как государственные служащие приставы входили в штат суда, который организовывал их работу и осуществлял за ней предварительный и последующий контроль. Пристав назначался властью, которая обеспечивала его деятельность как носителя государственно-властных полномочий. В связи с этим судебным приставам предоставлялись право требовать подчинения своим распоряжениям; право на уважение как лица, облеченного властными полномочиями; право на защиту <27>. Исполнение государственной функции влекло за собой право на материальное вознаграждение (ст. 312 УСУ) и социальную защиту, которая предоставлялась в форме пенсии и единовременных пособий <28>, а при злоупотреблении своим положением или ненадлежащем исполнении своих обязанностей наступала дисциплинарная, уголовная и гражданско-правовая ответственность <29>.

О частноправовых началах свидетельствуют следующие моменты. Во-первых, судебные приставы оказались выведенными из общей иерархии судебных должностей (ст. 315 УСУ). Во-вторых, судебные приставы могли самостоятельно нанимать себе помощников, что некоторые и делали для организации дежурства во время своего отсутствия <30>. В-третьих, закон закреплял их автономный статус: судебные приставы были независимы от органов власти в вопросах исполнения судебных решений, над ними отсутствовали вышестоящие инстанции. В-четвертых, материальное содержание судебного пристава помимо государственного жалования включало и вознаграждение, получаемое от взыскателя (ст. 313 УСУ) <31>. В-пятых, юридический смысл передачи взыскателем исполнительного листа состоял в том, что таким образом, как пишет К. Малышев, пристав "становился доверенным от взыскателя лицом; он осуществлял его права по исполнительному листу" <32>. Авторы судебных уставов считали, что передачей исполнительного листа взыскатель "уполномочивает судебного пристава предпринимать все установленные меры для приведения решения в исполнение" <33>.

Таким образом, анализ нормативного массива показывает, что по способу организации профессии исполнителя в России была воспринята смешанная модель принудительного исполнения, которая характеризовалась сочетанием публично-правовых и частноправовых начал. Типологизация с точки зрения места органа принудительного исполнения в механизме государства на первый взгляд вызывает затруднения, поскольку наблюдаются признаки и судебной, и административной модели. Судебные приставы принадлежали к судебной системе, а полиция и сельские старосты - к администрации. Принимая в расчет, что по смыслу закона выполнение полицией или сельской администрацией функций органа принудительного исполнения рассматривалось как исключение <34>, да к тому же при производстве исполнительных действий они находились в подчинении суда, мы считаем, что вполне допустимо говорить о переходе к судебной модели.

Однако применительно к России 1864 - 1917 гг. недостаточно ограничиться формально-юридическим анализом. Необходимо выявить, насколько те или иные нормы судебных уставов оказались воплощены на практике. И здесь нам нужно признать, что потенциал смешанной модели судебного исполнения оказался не реализованным до конца. Не все частноправовые институты были восприняты в полном объеме. Более того, с течением времени наблюдалось усиление публично-правовых начал. Об этом свидетельствуют изменения в статусе мировых судебных приставов после реформы 1912 г. За весь период действия судебных уставов появился только один совет судебных приставов при Петербургском съезде мировых судей <35> и не было учреждено ни одного товарищества. Это привело к тому, что приставы постепенно превратились в обычных чиновников, которые действовали успешно только при наличии подробных инструкций и настойчивых побуждений со стороны взыскателей. В наказах судов явно прослеживалось стремление превратить судебных приставов в "должностных лиц с полной канцелярской обстановкой, с входящими, исходящими, настольными реестрами и т.п." <36>. Тут стоит сказать, что сами авторы судебных уставов заложили условия для указанной трансформации, создав несовершенные цензовую систему и механизм назначения судебных приставов <37>. В результате их контингент был укомплектован в основном бывшими канцелярскими служителями или отставными низшими чинами полиции <38>. Сложно ожидать от таких лиц проявления профессионализма. А.Х. Гольмстен, выражая доминировавшее мнение, отмечал: "Кто хоть раз в жизни имел дело с судебными приставами, знает, какие это деятели. Можно безошибочно сказать, что этот институт совершенно не удался редакторам наших уставов, - судебные приставы скомпрометировали, особенно в провинции, судебную реформу" <39>.

Объяснение смещению к полюсу публичности следует искать в отторжении заимствованных институтов в российских условиях вследствие конфликта формальных и неформальных институтов. Судебная реформа 1864 г. являет собой пример рецепции зарубежного права, когда формальные институты строились по образцу существовавших в других странах <40>. Иностранные модели правосудия рассматривались модернизаторскими элитами как необходимые и логичные элементы исторически успешного западного институционального проекта. Они не видели иной сколько-нибудь ясной альтернативной картины решения проблем модернизации правосудия. Издержки на выработку успешного проекта модернизации, альтернативного западному, рассматривались как запредельно высокие. А потому был сделан выбор в пользу стран прежде всего романской группы, имевших в середине XIX в. имидж государств правового мейнстрима в сфере организации правосудия.

Но у рецепции есть потенциальная опасность: заимствованный институт может оказаться не соответствующим институциональному контексту. Напряжение между импортированным формальным институтом и неформальным институциональным контекстом возникает вследствие того, что эти два вида институтов изменялись в разных режимах. Как доказал в своих исследованиях Д. Норт <41>, первые трансформируются дискретно, вторые - инкременентно. В результате этого институциональная трансплантация сопровождается рассогласованием неформальных и формальных институтов <42>. Следствием этого является отторжение полностью или в какой-то части заимствованного института. Именно это и произошло с Уставом гражданского судопроизводства, который являлся одним из лучших европейских кодексов того времени <43>, но ряд его институтов действовали недостаточно эффективно <44>. Примером последнего как раз является институт исполнения судебных решений по гражданским делам. Общество оказалось не готово к внедрению в исполнительное производство заимствованных из законодательства Бельгии, Италии и Франции <45> частноправовых начал. Функционирование новых формальных институтов в точном соответствии с западными аналогами было маловероятно, так как для этого не существовало условий, которые к этому времени имелись в странах западной цивилизации. Усиление частноправового начала предполагало активность участников исполнительного производства, прежде всего взыскателя и должника. Это, в свою очередь, предполагало наличие у них определенной правовой грамотности, чего, естественно, в России на тот момент не было. Поэтому первые трудности, которые сопровождали функционирование новой модели принудительного исполнения, послужили стимулом вернуться к некоторым дореформенным практикам, пусть и не в чистом их виде. Причем, как видим, это проявилось не столько в изменении правового регулирования, сколько в правоприменительной деятельности судов и судебных приставов.

Резюмируя, сформулируем два положения, которые, по нашему мнению, следует учитывать в ходе современного реформирования исполнительного производства: 1) принудительное исполнение актов суда по гражданским делам традиционно представляет собой сферу, где господствуют публично-правовые отношения. Для реализации частноправовых начал требуются компетентные судебные приставы и готовность взыскателя и должника активно вести себя в процессе исполнительных действий; 2) исполнительное производство традиционно рассматривалось в России как часть отправления правосудия, что предполагало активное участие в нем суда.