Мудрый Юрист

Почему русские не французы?

Клеман Карин, директор общественного института "Коллективное воздействие", член Рабочего комитета Союза координационных советов России.

Почему русские не французы? Это вопрос, которым я задалась после масштабных протестов французов против реформы пенсионной системы.

Давний вопрос: почему миллионы французов выходят на улицу в том случае, когда им всего лишь грозит увеличение пенсионного возраста на два года, а у русских такая мизерная пенсия, многие не доживают до пенсии, но они спокойно сидят и сидят?

Я буду рассуждать о том, как это можно объяснить.

Первое, что хочу сказать: промывание мозгов одинаково проводится как в России, так и во Франции. "Рыночный дискурс", когда законы рынка преподносятся как нечто стихийное и неуправляемое, характерен как для России, так и для Франции. Другое дело, почему-то этот дискурс меньше воспринимается как "последняя истина" во Франции, чем в России. Я бы сказала даже более мягко, иногда во Франции этот дискурс отвергается.

Конечно, в спокойное время он спокойно воспринимается. Французы, как и русские, любят полежать на диване, попить пива, но в какой-то момент им это надоедает, и под угрозой каких-то изменений, например регресса социальных гарантий, они способны выйти на улицу, проявить свою активность. Почему?

Известен миф о французах как о бунтующей нации. Возможно, это так. Но дело не только в этом. Французы, возможно, меньше, чем русские, готовы отказаться от своего мнения или от своей воли. Они не готовы быть более управляемыми - ни законами рынка, ни правительством. В России - совершенно другая история: люди долго жили под властью одной партии, но, разрушив диктатуру партии, они в момент оказались под диктатурой рынка. У них опять отняли возможность свободно мыслить. Это первая причина.

Вторая, более объективная причина, заключается в различии профсоюзной деятельности. Большая социальная активность во Франции вызвана активной деятельностью профсоюзов. Они более независимы и более дееспособны, чем в России, где они проявляют гораздо меньше способности к мобилизации людей. И это при том, что формально российские профсоюзы объединяют практически половину наемных работников; во Франции - 12%. Но когда они призывают к активным действиям, люди отзываются. В России все наоборот. Вплоть до того, что многие члены профсоюзов даже не подозревают, что они являются членами профсоюзов.

Следующая причина - в различных уровнях взаимосвязи между профсоюзами с политическими партиями и общественными движениями. Отличительная черта гражданской активности современности состоит в том, что последние 15 лет растет роль так называемых общественных гражданских движений. Например, против застроек, против отмен льгот и т.д. Эти движения имеют огромное влияние во Франции, и они могут иногда диктовать свою повестку дня. Как и в России, они родились в противовес политическим партиям и бюрократическим структурам, которые не решают проблем. Люди, которым это не понравилось, самоорганизовались. В России такие движения тоже есть, они развиваются довольно быстро. Другое дело, что в России эти движения раздроблены, атомизированы. Поэтому и не создается единое массовое движение, способное повлиять на повестку дня, в том числе политическую. Такой пример в России был - это протест против монетизации льгот. После этого даже Правительство РФ было вынуждено пойти на уступки. Но эти случаи редки, в основном эти инициативы действуют на местном уровне и редко выходят на связь друг с другом.

В чем проблема?

Во-первых, не хватает узнаваемых национальных лидеров. СМИ закрыты для голоса "снизу", им не хватает солидарности. Но главная причина раздробленности - отсутствие координирующей силы. Во Франции это левая партия, которая представляет интересы борющихся, активных людей. В России такой силы нет, и неизвестно, когда появится.

Во Франции также был этот разрыв между партиями и общественными движениями, но с начала 90-х годов он преодолевается. Вплоть до того, что на улицы часто выходит номенклатура социалистической партии, которая уже не может игнорировать социальный протест. То есть, с одной стороны, политики выступают на гражданских мероприятиях, в общественных движениях, с другой стороны, сами общественные движения политизируются, выдвигают все больше политических лозунгов.

Та же история наблюдается во взаимоотношениях социальных движений с профсоюзами. Во Франции они стали стараться взаимодействовать. Чего, к сожалению, мы практически не наблюдаем в России.

В России остро стоит проблема солидарности. Несмотря на то что люди недовольны чиновниками, несмотря на эпатаж, с которым русские смотрят на политиков, фактически люди более склонны доверять чиновникам, чем собственному соседу. Когда сосед начинает пытаться создать какое-то движение, организовать людей против, например, застройки во дворе, частая реакция соседа: "Че ему надо? Куда он лезет?" Поэтому мне пока сложно представить, чтобы молодежь вышла на улицу в поддержку пенсионеров. Или чтобы молодежь вышла в защиту своих будущих пенсий. Они даже не задумываются, как они будут жить через 30 лет.

Но нельзя сказать, что французы более солидарны между собой или дружелюбны, что они очень отличаются от россиян.

Мне кажется, в первую очередь надо говорить о том, что у русских очень узкий горизонт возможностей - как будто у людей отняли возможности и способности видеть будущее, надеяться, смотреть на себя в будущем. Французы мыслят себя в будущем. Более того, они мыслят себя участниками одной судьбы, одной нации, судьба которой напрямую зависит от их коллективной деятельности. От того, как они будут действовать сейчас, будет зависеть то, как будет выглядеть Франция в следующем году; от того, насколько они сплоченно будут бороться против пенсионной реформы, будет зависеть, какая будет пенсия у их детей и внуков. В России же создается впечатление, что у людей нет представления вообще о каком-то будущем; нет представлений, что от коллективного действия действительно что-то зависит; нет желания мечтать.

"Давайте мечтать!" - говорят участники протестных выступлений. Если кто-то в России такое произнесет, о нем скажут, что он сумасшедший. Вот тут я вижу главное отличие.