Правовая природа упрощенного уголовного процесса в России (история и современность) *

Жаркой Михаил Эмильевич, доцент кафедры теории и истории государства и права Санкт-Петербургского университета управления и экономики, кандидат исторических наук, доцент.

В статье рассматривается проблема правовой природы понятия советской социалистической законности в упрощенном уголовном процессе в 1930-х гг. Автором подробно исследуются теоретические подходы к разработке проблемы законности, а также взгляды видных советских и зарубежных правоведов на сущность права и законности. В работе анализируются состояние и концептуальные подходы к обеспечению законности в уголовном процессе в СССР в предвоенное десятилетие и в Российской Федерации в 2000-х гг., отмечается их принципиальное различие, оказывающее отрицательное воздействие на динамику преступности.

Ключевые слова: законность, карательная политика, уголовный процесс, советская юстиция в 1930-е гг., внесудебная юстиция, система доказательств по уголовному делу, теоретические модели законности.

The article considers problem of legal nature of concept of the Soviet socialist legitimacy in simplified criminal procedure in 1930-s. The author studies in detail the theoretical approaches to working out of problem of legitimacy and also views of leading Soviet and foreign lawyers with respect to essence of law and legitimacy. The article analyses state and conceptual approaches to ensuring legitimacy in criminal procedure in the USSR during pre-war decade and in the Russian Federation in 2000-s, notes principal difference thereof which produces negative impact on dynamics of crime.

Key words: legitimacy, punitive policy, criminal procedure, Soviet justice in 1930, extra-judicial justice, system of evidence on criminal case, theoretical models of legitimacy.

Советской юстиции всегда был чужд абстрактный гуманизм. Выполняя задачи по охране прежде всего того строя, который был конституирован и установлен классовой властью, советская юридическая наука и практика в своей правовой политике опирались на известные принципы социалистической законности, персонифицированности и индивидуальности, социально-классового гуманизма и др., которые нами подробно рассматривались ранее. В связи со сказанным заметим, что А.Я. Вышинский, например, в исторической ретроспективе отрицал необходимость рассмотрения всех уголовно наказуемых деяний исключительно и только в судебном порядке. "По условиям классовой борьбы, - писал он, - мы допускали рассмотрение дел, например, в органах ОГПУ... когда этого требовали интересы быстрой и энергичной защиты завоеваний пролетарской революции и революционного порядка" <1>. Такую же оценку начального периода деятельности ВЧК давал и И.В. Сталин: "ГПУ или ЧК есть карательный орган советской власти" <2>.

Применение того или иного метода при рассмотрении дела зависело, по мнению А.Я. Вышинского, от специфики того или иного контрреволюционного дела. Например, дело о вредительстве рабочего снабжения или о вредительстве в сельском хозяйстве рассматривалось в Коллегии ОГПУ, а дела о Промпартии, о Союзном бюро меньшевиков, о вредительстве на электростанциях - в Верховном суде СССР. "Иными словами, - заключает автор, - суд представляет собой общий (обычный) порядок, а ОГПУ представляло исключительный порядок расправы с классовым врагом" <3>. По поводу предоставления созданному в 1934 г. общесоюзному НКВД права рассматривать дела через Особое совещание, в отличие от И.Я. Фойницкого, Вышинский этот факт не умалчивает, а наоборот, констатирует ограниченность его административной репрессии и подчеркивает, что "усиление роли прокурорского надзора за деятельностью органов НКВД и предоставление прокурору Союза права опротестовывать решения Особого совещания с приостановлением последних в еще большей степени ограничили сферу применения репрессии в административном порядке, перенеся центр тяжести полностью в область судебной деятельности" <4>.

А.Я. Вышинский писал, что по делам о государственных преступлениях "объяснения обвиняемых неизбежно приобретают характер и значение основных доказательств" <5>. Последняя цитата достаточно известна и сегодня уже не требует строгого и скрупулезного анализа, ибо фальсификация мнения Вышинского по поводу "царицы доказательств", ее искусственное "вытягивание" из контекста оценки феодального уголовного процесса известна не только специалистам, но и широкой общественности. Видимо, не стоит отрицать, что концепция А.Я. Вышинского находила какое-то отражение в практике правоприменения. Однако, например, на заседании Пленума Верховного Суда СССР, состоявшегося 27 - 28 декабря 1937 г. (т.е. в апогей репрессий), А.Я Вышинский весьма аргументированно говорит относительно расследования дел о диверсиях: "...мы должны очень осторожно относиться к квалификации этих происшествий как нарушений техники безопасности. Это не означает, что лучше такого рода происшествия квалифицировать как вредительский акт, как диверсионный акт, но у следователя тогда должна быть эта презумпция, у него должно быть допущение возможности такого явления..." <6> (выделено мной. - М.Ж.).

Каково же было истинное отношение А.Я. Вышинского к рассматриваемой проблеме? В реальности он отмечал, что одной из гарантий правильности отношения к показаниям подозреваемого "является безусловно объективное отношение к делу следственных и судебных органов". Главное, по его мнению, препятствие на этом пути, "некритическое, предвзятое отношение к обвиняемому и неуменье в должной степени использовать все обстоятельства, сопровождающие исследуемое событие, какими бы отдаленными от предмета следственного исследования они ни казались" <7>. Эти же мысли содержатся и в трудах другого видного советского правоведа М.С. Строговича. Так, он подмечает, что согласно теории формальных доказательств ценность каждого вида доказательств была определена в законе, который устанавливал заранее определенную степень достоверности каждого вида доказательств. "Наиболее совершенным доказательством, - пишет он, - считалось сознание обвиняемого, признание им своей виновности, называвшееся "царицей доказательств" <8>. И далее: "Сейчас вера в абсолютную правильность сознания обвиняемого в значительной степени разрушена. Поэтому сознание обвиняемого, как и всякое иное доказательство, подлежит проверке и оценке по всей совокупности обстоятельств дела" <9>. При этом автор подчеркивал, что в советском уголовном процессе презумпция невиновности является одним из руководящих процессуальных принципов и означает, что виновным признается лишь тот, в отношении кого обвинение признано доказанным судом <10>. Иными словами, по его мнению, значение презумпции невиновности состоит в том, что она допускает признание лиц виновными в совершении преступлений лишь тогда, когда виновность доказана. Здесь же опять отметим, что по этому поводу А.Я. Вышинский правильно указывает, что "при наличии у суда сомнения в том или ином факте суд не должен исходить из этого факта, как из несомненного" <11>. "Принципам советского уголовного процесса, - подчеркивает М.С. Строгович, - решительно противоречила бы всякая попытка ставить признание обвиняемым своей вины во главу угла при расследовании и разрешении уголовного дела. Такое заимствование из теории формальных доказательств для советского уголовного процесса совершенно неприемлемо" <12>.

Заметим, правда, что УПК РСФСР 1923 г. содержал норму ст. 282, согласно которой в том случае, если подсудимый признал правильным предъявленное ему обвинение и дал показания, то суд может не производить дальнейшего судебного следствия и перейти к выслушиванию прений сторон. Однако это положение нельзя понимать в смысле придания сознанию обвиняемого силы формального доказательства. При этом главным выступает то, что суд не обязан устранять рассмотрение других доказательств в случае сознания обвиняемого, а может только это сделать. Зато нельзя не провести историческую параллель в этом вопросе с сегодняшней процессуальной практикой. Так, глава 40 УПК РФ "Особый порядок принятия судебного решения при согласии обвиняемого с предъявленным ему обвинением" устанавливает, что суд правомочен вынести обвинительный приговор без проведения судебного разбирательства (в том числе по тяжким деяниям), а назначаемое наказание не может превышать две трети максимального срока или размера наиболее строгого вида наказания, предусмотренного за совершенное преступление. Таким образом, исследование и оценка доказательств здесь фактически не проводится. Иными словами, возрождена та же практика, которая была принята в средневековой Европе, при которой внимание, прежде всего, уделялось не рассмотрению сути дела, а признанию, полученному от обвиняемого. Закон вынуждает обвиняемого во избежание еще более нежелательных последствий признать свою вину, что открывает достаточно широкое поле для злоупотреблений <13>. Здесь явно прослеживается след правовой практики американского судопроизводства, где до сих пор (I) сохранилась практика сделок о признании вины. Последняя представляет собой соглашение, по которому обвиняемый соглашается признать себя виновным в обмен либо на переквалификацию содеянного на менее тяжкое преступление, либо на какое-то особое смягчение наказания. При этом с точки зрения интересов обвиняемого выгода является очевидной, а преимущество таких сделок со стороны обвинения состоит в том, что данное соглашение экономит время и ресурсы государства, поскольку если обвиняемый признает себя виновным, то отпадает необходимость в полном судебном разбирательстве (выделено авт. - М.Ж.). Причем подобная практика уже реализована с нелегкой руки нынешнего Президента России Д.А. Медведева, предложившего поправки в УК РФ, которые при посредничестве "Единой России" уже вступили в действие с апреля 2010 г. Согласно им смягчаются наказания за совершение экономических преступлений. Теперь нарушившие закон бизнесмены могут избежать в качестве меры пресечения содержания под стражей и даже уголовного наказания, если внесут достаточный залог. Это касается подозреваемых в мошенничестве, присвоение или растрате, причинении имущественного ущерба путем обмана или злоупотребления доверием, незаконной банковской деятельности, уклонении от погашения кредиторской задолженности и др. Словом, всего того, что может принести ущерб экономической безопасности государства. Подобные действия мотивируются тем, что предприниматели вообще не должны быть лишены свободы, так как еще многое могут сделать для развития российской экономики. Поразительно, что при этом не замечается ущемление прав граждан России, якобы гарантированных Конституцией РФ, но и то, что это позволяет заключить сделку с правосудием профессиональным преступникам. Так, например, Т. Лебедевой, экс-председателю правления "Инкасбанка", входившего в состав ВосточноЕвропейской финансовой корпорации, которую обвиняли по ст. 159 УК РФ в невозврате 1,8 млрд руб. в бюджет Ленинградской области, инициатива Д.А. Медведева позволила смягчить наказание. Причем Лебедева, ранее объявленная в международный розыск, сама вышла на контакт со следствием <14>. По свидетельству американского юриста У. Бернама, "заявления о признании вины по большинству дел о фелониях являются результатом "сделки о признании вины", заключенной между обвинением и обвиняемым" <15>. Как свидетельствует бывший министр юстиции США Р. Кларк, 90% всех приговоров в стране выносится единолично судьей без рассмотрения дела по существу на основе признания обвиняемым своей вины по формуле обвинения, 5% приговоров выносится также единолично судьей на основе так называемой судебной сделки между обвинением и защитой при участии судьи, когда обвиняемый за признание им вины по формулам обвинения полностью или частично - оговаривает себе меру наказания. Например, на основании "судебной сделки" были единолично судьей, без рассмотрения дела по существу, вынесены приговоры на 99 лет заключения убийцам Р. Кеннеди - Сирхану и Мартина Лютера Кинга - Дж. Райту; остальные 5% рассматриваются в суде по существу, в соответствии с решением обвиняемого и его защиты или единолично судьей или судом присяжных. Причем последний определяет своим вердиктом только виновность или невиновность обвиняемого. Мера наказания единолично определяется судьей <16>. Уместно заметить, что А.Я. Вышинский касательно данной проблемы говорил: "Немецко-фашистский адвокат фон дер Голиц считает, что обвиняемый обязан помогать суду в раскрытии истины. И, чтобы поощрять обвиняемого к раскрытию этой истины, он предлагает за сознание давать скидку в наказании, а за упорство, наоборот, набавлять наказание по принципу quantum satis, т.е. сколько влезет" <17>. Налицо, откровенно говоря, явная связь между нацистской юридической практикой и современным правосудием США и России.

Проведенный нами анализ позиции советской юриспруденции на роль показаний обвиняемого в уголовном процессе вынуждает говорить об умышленном искажении взглядов на столь важный аспект. Апогея фальсификация достигла в годы перестроечной истерии второй половины 1980-х гг., когда журналисты прямо соревновались друг с другом в стремлении как можно больше вылить грязи на советский строй, вскормивший и выпестовавший их. Примером беспринципного аморализма явилась статья А. Ваксберга, который, называя Вышинского "чудовищем и громилой", преднамеренно передергивает выше упомянутую цитату из труда "Теория судебных доказательств в советском праве", сознательно приписывая ее автору стремление перенести систему формальных доказательств в советский уголовный процесс <18>.

К сожалению, в современной исторической литературе господствует непомерно критическое и негативное отношение к карательной политике Советского государства (например, Л.В. Головко <19>, Л.В. Хохлова <20>, А.С. Смыкалин <21>, С.С. Босхолов <22>). Очевидно, что в мнениях указанных авторов доминирует политическая составляющая и, как следствие, имеющая несдержанность авторов и игнорирование ими исторических реалий, в некоторых случаях даже отрицание существования советского права, считая его в высшей степени несправедливым и противоречащим естественной природе человека. Как бы полемизируя с сегодняшними специалистами в данной области, известный правовед XX столетия Г. Кельзен, отнюдь не питавший симпатий к советской системе, писал: "Справедливость не может быть признаком, отличающим право от других принудительных порядков... содержание действенного принудительного порядка может быть расценено как несправедливое, еще вовсе не основание для того, чтобы не признавать этот принудительный порядок правопорядком" <23>.

20 История репрессий на Урале: идеология, политика, практика (1917 - 1980-е гг.) // Отечественная история. 1998. N 4. С. 211.

Так или иначе предпринятая нами попытка исследования этого сложного периода позволит составить более полное, целостное и объективное знание о Советском государстве и его уголовно-процессуальной практике в предвоенное десятилетие.