Некоторые проблемы квалификации последствий служебных преступлений

Надежда Мирошниченко, заведующая кафедрой экономического факультета Ставропольского государственного аграрного университета, кандидат юридических наук.

Юрий Пудовочкин, заведующий кафедрой Российской академии правосудия, доктор юридических наук, профессор.

Уголовно-правовая оценка общественно опасных последствий служебных преступлений всегда вызывала значительные трудности. Связаны они прежде всего с тем, что законодательное описание состава преступления в уголовно-правовой норме не всегда позволяет однозначно решить вопрос о конструкции этого состава - является он формальным или материальным, а равно установить содержание и размер последствий, от которых в ряде случаев непосредственно зависит решение вопроса о квалификации содеянного.

К примеру, согласно превалирующему в науке мнению, составы преступлений, совершенных с использованием служебного положения, предусмотренные в соответствующих частях ст. ст. 136, 137, 138, 139 УК РФ, относятся к числу формальных <1>. Комментаторы усматривают признаки действия в нарушении лицом, выполняющим властные или управленческие функции, тех или иных конституционных прав человека и гражданина и однозначно утверждают, что преступления окончены с момента нарушения конституционных прав вне зависимости от наступления общественно опасных последствий.

Нисколько не оспаривая момента окончания этих преступлений, представляется возможным поставить под сомнение предложенное понимание конструкции составов. Если строго следовать логике восприятия служебных преступлений против конституционных прав в качестве "специальных" по отношению к "общим" должностным преступлениям (ст. ст. 285, 286 УК РФ), в которых нарушение конституционных прав позиционируется законодателем не иначе как последствия должностных нарушений, то составы, указанные в ст. 136, ч. 2 ст. 137, ч. 2 ст. 138, ч. 2 ст. 139 УК РФ, следует признать материальными. Действием в них выступает использование лицом своего служебного положения, а последствием - нарушение того или иного конституционного права. Равно как и общие, специальные составы в данном случае будут двухобъектными; только основной и дополнительный объекты в них как бы поменяются местами. В частности, при нарушении равенства прав и свобод человека и гражданина (ст. 136 УК) основным объектом становятся соответствующие права, а дополнительным - интересы службы.

Иное решение вопроса о конструкции специального состава должностного преступления способно привести к крайне непростой квалификационной проблеме. Когда специальный состав должностного преступления сконструирован действительно как формальный, а общий состав имеет материальную конструкцию, правил преодоления конкуренции общей и специальной нормы становится недостаточно.

Рассмотрим ситуацию на примере соотношения составов злоупотребления должностными полномочиями (ст. 285 УК РФ) и фальсификации доказательств по уголовному делу (ч. 2. ст. 303 УК РФ). Фальсификация доказательств традиционно считается именно формальным составом преступления, которое окончено с момента представления сфальсифицированных документов или приобщения их к материалам дела <2>. Последствия собственно фальсификации лежат за рамками состава, что объясняет высказывание Н.Ф. Кузнецовой о том, что "их вообще не следует упоминать при анализе состава данного преступления" <3>.

Однако последствия фальсификации доказательств нельзя, конечно, игнорировать, когда они заслуживают самостоятельной уголовно-правовой оценки, а фальсификация доказательств способна вызвать самые разнообразные негативные следствия (обвиняемый может быть незаконно заключен под стражу, в отношении его может быть вынесен основанный на ложных доказательствах приговор и т.д.). Значимость таких ситуаций подчеркивается тем, что законодатель предусмотрел квалифицированный состав фальсификации доказательств, указав в качестве его признака наступление тяжких последствий (ч. 3 ст. 303 УК РФ).

В связи с этим возникают некоторые практические вопросы: если основной состав фальсификации сконструирован как формальный, возможно ли любые последствия действий должностного лица относить к категории тяжких в смысле ч. 3 ст. 303 УК РФ; а если не всякое последствие фальсификации может быть оценено как тяжкое, то в случае его наличия достаточно ли для квалификации содеянного только ч. 2 ст. 303 УК РФ, или же эти последствия должны получить самостоятельную правовую оценку?

Ответы на эти вопросы требуют прежде всего правильного понимания содержания объекта фальсификации доказательств. Распространенное мнение о том, что таковым выступают интересы правосудия, мало что проясняет, поскольку такие интересы - объект общий для всех преступлений, включенных в гл. 31 УК РФ. Важно выяснить, во-первых, сколько объектов поставлено под охрану предписаниями ч. 2 ст. 303 УК РФ, а во-вторых, конкретизировать содержание непосредственного объекта. С точки зрения практики квалификации это необходимо, поскольку все последствия, причиненные непосредственному объекту преступления, полностью охватываются при квалификации ч. 2 ст. 303 УК РФ, несмотря на то что состав фальсификации сконструирован как формальный, в то время как причинение вреда иным объектам будет требовать самостоятельной оценки.

Обращение к литературным источникам в данном случае не проясняет ситуацию. Представляется, что закон не дает оснований согласиться с высказанным в теории уголовного права мнением, будто права и законные интересы граждан выступают дополнительным непосредственным объектом преступления, предусмотренного ч. 2 ст. 303 УК РФ <4>. По крайней мере, никаких указаний на причинение или возможность причинения вреда правам и законным интересам граждан в данной норме нет.

Равным образом сложно полностью согласиться с тем, что деяния, предусмотренные ч. 2 и ч. 3 ст. 303 УК РФ, представляют собой злоупотребление правами и обязанностями представителями правосудия и относятся к группе служебных преступлений участников судопроизводства <5>. Это утверждение несправедливо в части возможности осуществления фальсификации доказательства защитником по уголовному делу, который к категории должностных лиц не относится.

Таким образом, права и интересы личности вправе претендовать лишь на роль факультативного объекта фальсификации доказательств, а отношения службы в правоохранительных органах - на роль дополнительного. Остается уяснить главное - в чем состоит содержание основного объекта преступления, предусмотренного ч. 2 ст. 303 УК РФ. Представляется, что таковым выступает лишь установленный законом порядок получения доказательств по уголовному делу. Он обладает достаточной самостоятельной ценностью для того, чтобы любое его нарушение квалифицировать как преступление вне зависимости от того, выполнено оно должностным лицом с использованием своих полномочий (дознавателем, следователем, прокурором) или "частным" лицом (защитником); а также вне зависимости от того, повлекло оно последствия в виде нарушения прав и интересов граждан или нет.

Между тем анализ правоприменительной практики Верховного Суда РФ показывает, что вопрос о содержании объекта фальсификации доказательств, а следовательно, и об уголовно-правовой оценке ее последствий решается не всегда однозначно.

Так, рядом решений сформировано, как представляется, справедливое понимание того, что "фальсификация доказательств является преступлением вне зависимости от ее способности оказать влияние на расследование или рассмотрение уголовного дела" <6> и "вне зависимости от того, являлось ли целью фальсификации доказательств осуждение лица или, наоборот, его оправдание" <7>; что "фальсификация доказательств по уголовному делу, независимо от наступивших последствий, представляет общественную опасность, состоящую в угрозе причинения вреда интересам правосудия" <8>.

Иными словами, сам факт подделки доказательств считается действием, причиняющим столь существенный вред интересам правосудия, что его достаточно для оценки деяния как преступного с учетом положений об общественной опасности, установленных ч. 1 ст. 14 УК РФ. Другое дело, что этот вред, как указывает В.Н. Кудрявцев, наступает неизбежно уже при совершении действия, "слит" с ним <9>, в связи с чем законодатель избирает для описания состава преступления формальную конструкцию объективной стороны и отказывается от указания на последствия, а правоприменитель избавляется от необходимости их доказывания и оценки. Именно отсутствие описания последствий в основном составе фальсификации доказательств, на наш взгляд, определяет и подход законодателя к конструированию санкции ч. 2 ст. 303 УК РФ, которая предусматривает наказание в гораздо меньших размерах, чем, к примеру, в ч. 1 ст. 285 УК РФ.

Вместе с тем в практике существует и иной подход к пониманию объекта и последствий фальсификации доказательств. Так, в кассационном определении Верховного Суда РФ по делу Селивановой указывается, что общественная опасность этого преступления заключается в том, что по уголовному делу могут быть приняты судом неправильные, неправосудные решения; подчеркивается, что фальсификация совершается с прямым умыслом - привлечь к уголовной ответственности заведомо невиновное лицо, либо обвинить его в совершении более тяжкого преступления, либо незаконно освободить его от уголовной ответственности за преступное деяние, либо смягчить ответственность виновного в преступлении лица. В связи с чем делается вывод о том, что, если по делу таких обстоятельств не установлено, необходимо констатировать отсутствие в деянии подсудимого состава преступления <10>. Аналогичным образом, признавая деяние Девятерикова малозначительным, Верховный Суд РФ сослался на то, что изготовление им сфальсифицированного протокола следственного действия не повлияло на результаты рассмотрения дела, не повлекло вынесения неправосудного приговора и не представляло угрозы принятия судом неправосудного решения и нарушения прав и свобод граждан <11>. И, напротив, подтверждая правильность осуждения Нестеровой по ч. 2 ст. 303 УК РФ, высшая судебная инстанция прямо указала, что ее деяния повлекли последствия в виде незаконного уголовного преследования гражданина <12>, а в Определении по делу Судочаковой отметила наличие последствий в виде нарушения прав и свобод граждан <13>.

В приведенных решениях Верховный Суд, как представляется, исходил из того, что сама по себе фальсификация доказательств существенно не нарушает интересов правосудия и может быть признана малозначительным деянием, что нарушение порядка получения доказательств не обладает общественной опасностью, если не причиняет или не создает угрозы причинения вреда каким-либо иным объектам (например, правам и законным интересам обвиняемого по уголовному делу). В связи с чем высшая судебная инстанция полагала необходимым рассматривать наличие этого дополнительного вреда обязательным признаком основного состава фальсификации доказательств, что фактически расширяло представления о содержании объекта исследуемого преступления за счет иных интересов личности, общества и государства.

Как представляется, именно таким широким пониманием основного объекта состава фальсификации доказательств можно объяснить устойчивую оценку ч. 2 ст. 303 УК РФ и ч. 1 ст. 285 УК РФ как конкурирующих норм. Пожалуй, наиболее отчетливо эта позиция представлена в кассационном определении по делу Телятова. Он обвинялся органами предварительного расследования и был признан судом виновным в совершении преступлений, предусмотренных ч. 2 ст. 303 УК РФ и ч. 1 ст. 285 УК РФ, поскольку, злоупотребляя своими должностными полномочиями, фальсифицировал доказательства по уголовным делам, что повлекло за собой существенные нарушения интересов и законных прав потерпевших на защиту от противоправных посягательств, подрыв авторитета органов внутренних дел и правоохранительных органов в целом. Изменяя приговор и исключая из него осуждение Телятова по ч. 1 ст. 285 УК РФ, Верховный Суд РФ отметил, что злоупотребления служебными полномочиями со стороны подсудимого заключались лишь в фальсификации доказательств по уголовным делам, в связи с чем, согласно требованию принципа справедливости о недопустимости повторного осуждения за одно и то же деяние, в соответствии с ч. 3 ст. 17 УК РФ применению должна подлежать только одна специальная норма (ч. 2 ст. 303 УК РФ) <14>. Тем самым последствия в виде существенного нарушения прав и интересов потерпевших и подрыва авторитета правоохранительных органов были признаны частью такого преступления, как фальсификация доказательств.

Исследованные материалы нуждаются в теоретической интерпретации и критическом осмыслении с учетом представлений о содержании объекта фальсификации доказательств.

Представляется, что когда в результате фальсификации доказательств вред причиняется не только установленному порядку получения доказательств, но также иным интересам личности, общества или государства, то конкуренция ч. 2 ст. 303 и ч. 1 ст. 285 УК РФ может быть установлена лишь при широком понимании объекта фальсификации доказательств. В этом случае состав фальсификации можно считать специальным по признакам субъекта, виду нарушенных должностных обязанностей и последствиям.

Но если признавать основной состав фальсификации доказательств однообъектным и формальным (а это, на наш взгляд, правильный подход), то требование для установления оснований ответственности наличия или угрозы какого-либо иного существенного вреда интересам личности, общества и государства станет необоснованным. Соответственно при отсутствии такого дополнительного вреда ч. 2 ст. 303 и ч. 1 ст. 285 УК РФ не могут рассматриваться как конкурирующие между собой по типу общей и специальной нормы, поскольку отсутствие дополнительных последствий будет означать отсутствие одного из обязательных признаков состава преступления, предусмотренного ч. 1 ст. 285 УК РФ. Конкурировать здесь смогут лишь ч. 2 ст. 303 и ст. 292 УК РФ, а предпочтение в квалификации в строгом соответствии с ч. 3 ст. 17 УК РФ должно быть отдано специальному предписанию (ч. 2 ст. 303 УК РФ).

Но при таком подходе останется открытым вопрос об оценке последствий в виде существенного нарушения прав и законных интересов граждан, организаций, общества и государства. Очевидно, что фальсификация доказательств без таких последствий (например, подделка подписи понятых на реальном протоколе допроса; составление протокола следственного действия без его реального проведения, но и без искажения доказательственной информации и т.д., в случаях, когда сфальсифицированное доказательство не оказало влияния на дальнейшее расследование уголовного дела и вынесение обоснованного приговора) обладает сравнительно меньшей опасностью, нежели фальсификация, повлекшая дополнительные негативные последствия. Представляется, что теоретически допустимо несколько вариантов решения проблемы.

Во-первых, если придерживаться широкой трактовки объекта фальсификации доказательств, то, не меняя квалификацию содеянного при наличии последствий в виде нарушения прав и законных интересов граждан, организаций, общества и государства, следует обязательно учитывать при назначении уголовного наказания различия в степени опасности деяний, которая определяется среди прочего размером наступивших последствий (при этом вряд ли допустимой здесь будет ссылка на п. "б" ч. 1 ст. 63 УК РФ, поскольку наступление именно тяжких последствий от фальсификации доказательств должно получать оценку в рамках ч. 3 ст. 303 УК РФ).

Во-вторых, если опираться на узкое понимание объекта фальсификации только как порядка получения доказательств, то на уровне разъяснений высшей судебной инстанции можно рекомендовать в тех специальных составах должностных преступлений, которые содержат указание на наступление тяжких последствий (ч. 3 ст. 303 УК РФ), снизить "порог чувствительности" и рассматривать в качестве тяжких рядовые последствия, указанные в основном общем составе (т.е. признать тяжкими последствиями фальсификации доказательств любое существенное нарушение прав и законных интересов граждан или организаций либо охраняемых законом интересов общества или государства).

В-третьих, в рамках ограничительной - более точной и также имеющей поддержку в практике высшего судебного органа - интерпретации объекта фальсификации доказательств можно скорректировать традиционную оценку ч. 2 ст. 303 УК РФ и ч. 1 ст. 285 УК РФ с точки зрения соотношения общих и специальных предписаний и подойти к вопросам квалификации фальсификации доказательств, повлекшей причинение существенного вреда личности, обществу и государству, с позиций учения о конкуренции "нормы-целого" (ч. 1 ст. 285 УК РФ) и "нормы-части" (ч. 2 ст. 303 УК РФ), при которой предпочтение отдается "целому".

Последний вариант представляется более обоснованным и перспективным. С учетом установленного объекта фальсификации доказательств деяние, причиняющее вред только порядку их получения, будет квалифицироваться по ч. 2 ст. 303 УК РФ; фальсификация, повлекшая за собой существенное нарушение прав и законных интересов личности, общества или государства, - по ч. 1 ст. 285 УК РФ; фальсификация, повлекшая тяжкие последствия, - по ч. 3 ст. 303 УК РФ. Возможно, в этом есть некоторое нарушение законов формальной логики, но в условиях действующего уголовного законодательства именно такое решение вопроса будет способствовать и надлежащей дифференциации ответственности, и всеохватывающей оценке причиненного нарушением служебных обязанностей вреда, и соблюдению требований принципа справедливости.

Пристатейный библиографический список

1. Горелик А.С., Лобанова Л.В. Преступления против правосудия. СПб., 2005.
2. Комментарий к Уголовному кодексу Российской Федерации / Под ред. А.В. Бриллиантова. М., 2010.
3. Кудрявцев В.Н. Понятие состава преступления // Энциклопедия уголовного права: В 35 т. СПб., 2005. Т. 4: Состав преступления.
4. Кузнецова Н.Ф. Проблемы квалификации преступлений. Лекции по спецкурсу. М., 2007.
5. Серебреникова А.В. Уголовно-правовое обеспечение конституционных прав и свобод человека и гражданина по законодательству Российской Федерации и Германии. М., 2005.
6. Уголовная ответственность за преступления против правосудия / Под ред. А.В. Галаховой. М., 2003.
7. Уголовное право России. Части Общая и Особенная: Учебник / Под ред. А.В. Бриллиантова. М., 2008.
8. Уголовное право. Особенная часть: Учебник для вузов / Под ред. И.Я. Козаченко, З.А. Незнамовой, Г.П. Новоселова. М., 1998.