Социальные функции института наказания в обычно-правовой системе российских крестьян периода империи

Шатковская Татьяна Владимировна, профессор кафедры теории и истории права и государства Южно-Российского института - филиала Российской академии народного хозяйства и государственной службы при Президенте Российской Федерации, доктор юридических наук.

В статье исследованы содержание и формы уголовных наказаний, не связанных с государством, сфера применения которых охватывала крестьянское сообщество. Карательные санкции, применявшиеся в общине, автор классифицирует в соответствии с их действием, а также в связи с их влиянием на другие явления социальной жизни. При определении характера наказаний крестьяне исходили из общей греховности "мира" и того факта, что нарушитель уже наказан Богом и судьбой, став воплощением этой греховности. В условиях, когда уголовно-правовая норма обусловлена не общественными потребностями, а субъективной оценкой деяний, различного рода интересами элиты, неизбежен конфликт между общественным сознанием и уголовными запретами.

Ключевые слова: обычное право, российские крестьяне, осрамительные наказания, смертная казнь, карательные наказания, месть, самосуд.

Social functions of the institute of punishment under common law of Russian peasants of the period of Empire

T.V. Shatkovskaya

Shatkovskaya Tat'yana Vladimirovna, professor of the Chair of Theory and History of Law and State of the Southern Russian Institute - Branch of the Russian Academy of People's Economy and State Service under the President of the Russian Federation, doctor of juridical sciences.

In this article we study the contents and forms of criminal penalties not connected with the state. The sphere where these penalties are used embraces peasant society. Punitive sanctions used in the commune are classified by the author according to their impact as well as their influence on other phenomena of social life. When the way of punishment was determined, peasants took into consideration the common world depravity and also the fact that the offender had already been punished by God and destiny, so that offender had become the embodiment of that depravity. Under the circumstances of the fact that criminal legal norm is conditioned not by community demands, but by a subjective value of the crime, by different elite interests, the conflict between public conscience and criminal prohibition is unavoidable.

Key words: common law, Russian peasants, disgraceful punishment, capital punishment, punitive penalties, revenge, lynch law.

Современная правовая наука тесно связывает формирование стройной системы наказаний с появлением государства. Социальные репрессии догосударственного периода многие исследователи ограничивают местью, совершавшейся индивидами или группами лиц для защиты своих интересов. С возникновением государства "частно-уголовные" преступления дополняются "публично-уголовными" деяниями, а направленность санкций переориентирована с удовлетворения интересов пострадавшего на защиту общества и государственных устоев. Однако монополия государства в сфере определения содержания и формы, а также применения наказаний далеко не бесспорна. Пример истории российского права является наглядным тому подтверждением.

Вплоть до конца XIV столетия в России обиженным могло быть только частное лицо, что существенно влияло на характер наказания, выносимого обидчику. Содержание и порядок применения наказаний зависели от народных правовых и религиозных воззрений. Месть как способ урегулирования конфликтов сохраняется не только в народной практике, но и в государственной карательной системе в форме правила "око за око". Оставляя сферы, свободные от законодательного регулирования, и используя делегированное правосудие, государство, во-первых, утрачивало статус гаранта правопорядка и защитника интересов своих подданных; во-вторых, порождало двойные стандарты в карательной практике и, как следствие, подрывало уважение к закону; в-третьих, способствовало появлению и укоренению уголовно-правовых запретов негосударственного происхождения; в-четвертых, санкционировало применение уголовной репрессии не только за нарушение официальных норм, но и частных распоряжений, административных решений и обычно-правовых "табу".

Во второй половине XIX в. в России наибольшая сфера применения наказаний, не связанных с государством, охватывала крестьянское сообщество. Даже в официально установленных волостных судах наказания налагались на основании обычая. Традиционные крестьянские суды при определении наказания руководствовались обычаями, собственным усмотрением или принципом целесообразности <1>. Таким образом, в отношении крестьян законодательство применяло средневековые способы определения наказаний без указания рода, вида и меры наказаний, предписывая только "чинить наказание по обычаю или назначая только род наказания, не обозначая ни вида, ни меры". Только в государственных судах к крестьянам применялись точно определенные наказания.

Сравнение официальной и крестьянской карательных систем во второй половине XIX - начале XX в. необходимо для выяснения традиционных приемов восстановления справедливости, ограничения насилия и урегулирования конфликтов, а также степени защиты интересов потерпевших, частных и общественных интересов, обстоятельств, принимаемых во внимание при определении кары за преступление, изменения отношения народа к вопросам боли и смерти, технологии причинения страданий и т.п. В обычно-правовой терминологии "наказание" не ограничивалось понятием "кара". В словаре В. Даля "наказать" означало и "взыскать за вину", и повелевать, предписывать, приказывать строго ("накажи нас Бог, да добром", "кого Бог любит, того и наказует", "чем Бог не накажет, того не понесешь").

Будучи обществом с высокой социальной и индивидуальной значимостью взаимных зависимостей, "мир" относился к преступнику как к сложной целостной личности и простому грешнику. Открытое порицание, разного рода жесты и обращения отражают рациональную, справедливую оценку преступника, подчиненную "необходимости продолжать общение с ним в дальнейшем" <2>. Участие коллектива в выражении отвращения по отношению к преступным действиям других делало общинников одновременно и инструментом социального контроля, и его объектом и способствовало тому, что сама возможность совершить преступление вызывала отвращение. Большинство санкций, применяемых "миром", не влекли за собой физические страдания индивида. Они восстанавливали первоначальный порядок вещей, сохраняли целостность общественной связи, поддерживая ее жизнеспособность в "общем сознании" <3>.

Элемент возмездия присутствовал при определении наказания. Отмщение считалось священным долгом, а его неисполнение влекло всеобщее презрение. Если кто-либо оставлял неотомщенной смерть своего родственника, то укреплял в общине мнение о том, что убитый был недостойным членом семьи или рода или погиб при совершении постыдного дела. Посмертная слава достигалась посредством лишения жизни убийцы или откупного соглашения.

Месть в крестьянском коллективе относилась к категории репрессивных санкций частного характера, но осуществлялась в условиях жесткого социального контроля. Данная модель ответственности основывалась на обмене равнозначными действиями и мыслями для восстановления выведенного из равновесия миропорядка и воспроизводства традиционных структур мышления, норм и образцов поведения.

Крестьянская правовая культура предусматривала необходимость обоюдности обязательств в рамках взаимозависимости, поэтому преступнику общество предоставляло возможность выбора: идентифицировать себя с девиантной ролью и вернуться в общество, ответить на попытки окружающих реинтегрировать его в общину или совершить преступление и присоединиться к преступной субкультуре. Преступник отторгался обществом и становился объектом всеобщего презрения. Мысли о стыде, связанном с поимкой и последующим осуждением, для многих служили сдерживающим фактором.

Таким образом, в обычно-правовой системе общее и специальное предупреждение осуществлялось не в рамках системы наказаний, а посредством социальных процессов, формирующих чувство стыда, угрызения совести и отвращение к мысли о преступлении. Наиболее эффективное предупреждающее воздействие оказывало общественное порицание, отражавшееся в формах пересудов, сплетен, ритуалов отвержения и прощения, публичного и внутрисемейного порицания, поощрения стереотипизированных образцов поведения и безжалостного принижения нарушителей, осуждения индивидов, совершивших девиантный выбор.

Карательные санкции, применявшиеся в общине, можно классифицировать в соответствии с их действием, а также в связи с их влиянием на другие явления социальной жизни. Некоторые санкции являлись прямым выражением социальных чувств и предотвращали состояние общественной дисфории, вызванной противоправным деянием. Такие санкции могли быть результатом спонтанных или организованных общественных акций, например осрамительные наказания или принуждение к угощению "мира" водкой.

Другие наказания применялись для компенсации моральных и материальных потерь пострадавшего от преступления и восстановления общинной гармонии. Уголовно-правовая защита личности и ее собственности осуществлялась либо через денежный эквивалент (штрафы), либо отдачей на заработки к частным лицам или (в самом крайнем случае) конфискацией имущества преступника <4>. Репрессивные действия крестьянской общины преследовали и такую цель, как утверждение незыблемости авторитета и обязательности "мирских" распоряжений, в том числе и установленных уголовно-правовых запретов. От рецидивистов коллектив ограждали разнообразными способами, например уродовали или изувечивали, чтобы лишить возможности совершать новые преступления, удаляли из селения или истребляли. Закоренелые преступники воспринимались как антагонисты общинного уклада.

Основной целью крестьянских наказаний, на наш взгляд, следует считать исправление нарушителя и реинтеграцию его в общину до того, как девиантность успевала стать основной характеристикой человека. Исправительные наказания снижали статус нарушителя только на время церемонии, которая заканчивалась прощением грешника. Исправительное значение за наказаниями народ признавал в случаях совершения кем-либо маловажных проступков.

При определении характера наказаний крестьяне исходили из общей греховности "мира" и того факта, что нарушитель уже наказан Богом и судьбой, став воплощением этой греховности. Греховность проступка измерялась объемом вреда, причиненного потерпевшему, а также степенью его ощутимости для потерпевшего. Крестьянское правосудие учитывало причины, побудившие нарушителя к совершению преступления, обстоятельства, при которых оно было совершено. Большое внимание уделялось репутации преступника и пострадавшего.

Применения смертной казни в рамках крестьянского правосудия закон не предусматривал, хотя напрямую и не воспрещал. В архаическом народном правосознании сохранились средневековые воззрения на смертную казнь, представляющие собой симбиоз древней языческой старины, православно-религиозных воззрений и суеверных народных поверий. Смертная казнь назначалась только за тяжкие смертные грехи. Непредначертанная, а тем более насильственная смерть согласно языческо-христианским крестьянским взглядам могла обернуться серьезными последствиями для живых. Предотвратить вредительство заложных крестьяне пытались посредством четкого соблюдения укоренившейся погребальной обрядности, напоминавшей Б. Успенскому правеж или суд <5>.

Во второй половине XIX - начале XX в. крестьянские традиционные суды выносили приговоры о смертной казни за такие преступления, как убийство и грабеж, прелюбодеяние и разврат, конокрадство и воровство. Смертная казнь осуществлялась через повешение, расстрел, избиение, отрезание или отрывание разных частей тела. Палачами становились или все участники самосудной расправы, или избранные решением схода (иногда родственники преступника или потерпевший) <6>.

Таким образом, смертная казнь в системе крестьянских обычно-правовых наказаний выполняла функции избавления общины от закоренелого неисправимого "лиходея", а также возмездия за совершенные преступником злодеяния. От мести смертная казнь отличается публичным характером и стремлением восстановить общественный мир, нарушенный злой волей преступника. Кровная месть, как дело частное, допускала возможность примирения, мировой сделки пострадавшей стороны с преступником; институт смертной казни примирение исключает, но может совершиться помилование преступника общественной властью.

Государственная политика по вколачиванию должного образа поведения населению, подкрепленная нравоучительным значением побоев в православии, способствовала распространению телесных наказаний и их восприятию как бытового явления. Законодательное ограничение применения телесных наказаний началось в 1863 г. и завершилось Манифестом 11 августа 1904 г. об отмене этих наказаний (за исключением лиц, содержавшихся в исправительных арестантских отделениях, а также ссыльных). Для крестьян мужского пола закон сохранял розги в качестве одного из основных видов наказаний весь пореформенный период.

В крестьянской среде слово "наказание" употреблялось в смысле не столько карательной меры, сколько телесной <7>. При том что розги входили в тройку самых "популярных" наказаний в крестьянских судах, отношение к ним было неоднозначным. В некоторых волостях телесные наказания считались самыми "вразумительными и полезными", так как "розог опасаются все, от розог нет убытка ни мужику, ни обществу" <8>. Через 25 лет после отмены крепостного права из уст волостных судей народоведы услышали следующие отзывы о телесных наказаниях: "худого человека розгой не исправишь, а хорошего, пожалуй, испортишь", "розги на многих только конфуз производят, а действия полезного не имеют, пожалуй еще пуще озлобляют", "много биты были при помещиках, а пользы мало было, только худоба от битья", "битьем человека не выправишь" и т.п. <9> Крестьяне, по их собственному свидетельству, боялись не физической боли от розог, а оскорбления их человеческого достоинства позором публичного наказания ("лучше жену продать, чем хозяина отодрать").

На наш взгляд, к концу XIX в. розги стали своеобразным уголовно-нравственным наказанием "дурных" людей и применялись в предупредительно-воспитательных целях, в том числе и к людям, которые уже "подмочили" репутацию. Главным образом телесные наказания назначались за повторение однородных проступков, особенно краж. Обыкновенно лица, совершившие преступления, старались избежать розог: обжаловали решения судов, просили заменить розги на арест. Получение розог забывалось народом гораздо "труднее", нежели отбытие наказания в арестантских ротах. К наказанным в деревне относились брезгливо, позорное клеймо с такого человека "не сходило до гробовой доски".

Женщин не секли только потому, что это было запрещено законом <10>. Однако высказывания крестьян и формулировки немногочисленных приговоров волостных судов свидетельствуют о том, что в случае важных проступков женщины приговаривались к телесному наказанию. По данным Д. Жбанкова, собранным по 19 губерниям России, за 1896 г. в отношении крестьян состоялось 6257 приговоров к телесным наказаниям, и это только по официальным сведениям <11>.

Таким образом, в отличие от государства и помещичьей администрации, использовавших телесные наказания для установления "палочной дисциплины", безусловного подчинения населения власти и устрашения, в общине розги выполняли воспитательно-исправительные и контрольные функции в отношении лиц, опорочивших репутацию, находящихся под контролем общества, но не попавших в категорию "отверженных".

Уголовно-правовые наказания через денежный эквивалент относятся к категории традиционных, широко употребляемых санкций. Распространенность данного наказания объясняется обычно-правовыми воззрениями на преступление как на нарушение права обиженного, общего мира и заповеди Божьей. Правонарушение могло быть "омыто" уступкой части своего имущества. Не случайно наказание в древних памятниках права именуется "отплатой".

Штраф назначался в двух видах: взыскание в пользу мирских сумм, в попечительную кассу, в пользу школы, церкви или на другие общественные потребности, а также в качестве удовлетворения обиженного. В первом случае сумма штрафа не выходила за установленные законом пределы <12>, т.е. более 3 руб., и взыскивалась в основном за пьянство, распутство, неявку в суд и кражу. Взыскание за обиду зависело от согласия сторон, степени вреда и убытков, репутации и имущественного положения преступника и пострадавшего. Общественные суды взимали с виновного "за судебную волокиту". Деньги взыскивались по заявлению и в пользу обиженного в тех случаях, когда виновный знал, что не прав, но тянул дело, чтобы "наделать противнику убытков". Если нарушитель не мог заплатить, то его отдавали в работники и заставляли выплатить штраф. К штрафу свыше 10 руб. приговаривались люди состоятельные. При этом суд считал, что штраф не повлияет на крупное хозяйство, но заставит задуматься над своим поведением и увеличит мирской капитал <13>.

В отличие от телесных наказаний с их болевым воздействием и штрафов, провоцировавших экономическую несостоятельность преступника, лишение свободы и краткосрочное заключение правонарушителей-непрофессионалов сочеталось с христианскими идеями исправления преступника путем влияния на его нравственный облик. Такое наказание сохраняло правонарушителя как общественно полезную единицу, заставляло личность служить власти и предупреждало новые преступления. Тюремное заключение не реализовывало главную задачу крестьянского правосудия по удовлетворению интересов пострадавшего, но обеспечивало защиту интересов государства путем принудительной изоляции нарушителя. Даже в период крепостной зависимости законом от 21 января 1846 г. помещику предписывалось при вынесении крестьянину приговора к аресту руководствоваться "правилами... для тюремного заключения постановленными" <14>.

Арест применялся в рамках волостного судопроизводства и назначался либо с оговоркой "на хлебе и воде", либо без оговорки <15>. Согласно ст. 102 Общего положения волостные суды могли приговаривать к аресту до семи дней, и судьи не выходили за законные пределы. Из решений волостных судов видно, что арест по частоте применения значительно уступал денежным взысканиям и телесным наказаниям и служил своеобразной альтернативой розгам (особенно в отношении лиц, избавленных по закону от телесных наказаний, или добропорядочных общинников, совершивших незначительные проступки).

В отличие от государственной карательной системы, ориентированной в своих действиях на природное чувство страха перед наказанием у людей, обычно-правовые санкции воздействуют на самую значимую ценность у индивида в традиционном обществе - его доброе имя, репутацию. Нарушители общепринятого уклада крестьянской жизни вызывают социальное неодобрение и становятся предметом всеобщего осуждения. Форма общественного порицания зависит от характера совершенного деяния, уровня эмоционального потрясения и интенсивности коллективных переживаний, вызванных проступком. Преступник отторгался обществом и становился объектом всеобщего презрения.

Нарушителям, достойным презрения, назначались осрамительные наказания. Последние представляли собой публичную, позорящую личность и совершенное ею деяние процедуру вождения преступника по селению или наиболее многолюдному месту. Нам представляется, что взгляд на осрамительные наказания только как на возмездие со стороны общества или средство вызова у преступника чувства стыда и раскаяния ограничивает функциональное значение данного вида санкций. Публично-позорящее неодобрение личности со стороны коллектива являлось мощным сдерживающим фактором для окружающих и демонстрацией незыблемости обычно-правовых запретов. Осрамительные наказания укрепляли общинную солидарность посредством сопричастности к институту социального контроля, дополняли "список запретов" новыми категориями противоправных деяний, обеспечивали эффективность неформального контроля, так как публичное порицание сказывалось не только на репутации преступника, но и его ближайшего окружения, информировали общество о девиантных наклонностях нарушителя для того, чтобы в случае вступления во взаимодействие с данным лицом крестьяне имели представление о его репутации; способствовали культурной и социальной однородности "мира" и препятствовали появлению криминальных субкультур.

Таким образом, позорящие наказания отражали особенности крестьянского архаического мышления, склонного к конкретному, а не к абстрактному и к чувственно-осязательному, а не к обобщенно-типизирующему восприятию действительности. Данная особенность повлияла на всю систему обычно-правовых наказаний в целом. Обычно-правовая норма не устанавливала четкого наказания за определенное преступление. Необходимо было представить конкретные обстоятельства противоправного деяния, реальный объект и т.п. Наказание зависело не только от размеров нанесенного ущерба, но и от поведения преступника, так как в традиционном обществе и аномальные виды поведения стереотипизированы и подчинены определенным правилам. Они не должны были попирать личное достоинство лица и представления о чести. Система наказаний, применяемых в российской деревне до начала XX в., сохранила архаическое представление о возможности откупиться преступнику за нарушенное право обиженного и общий мир. Отсюда преобладание мер по материальному вознаграждению пострадавшего и общины. Влияние закона на порядок взыскания материальных возмещений выразилось в установлении определенных границ штрафных и компенсационных выплат, которые ранее отсутствовали, а устанавливались выплаты за каждый конкретный проступок.

Проведенное исследование с достаточной степенью уверенности позволяет утверждать, что система мер уголовно-репрессивного воздействия со стороны государства на общество не имеет универсального характера, так как ее эффективность обусловлена ментальными особенностями этноса, спецификой его мировосприятия, набором соционормативных установок. Обращение к традициям и их осознание дает возможность отнестись к ним критически и использовать их конструктивный и творческий потенциал. Игнорирование традиции делает ее власть бесконтрольной и оставляет за границами рефлексии.

Литература

1. Архив Российского музея этнографии. Фонд 7. Оп. 1.
2. Безгин В.Б. Оскорбление словом или действием по обычному праву (вторая половина XIX - начало XX в.) // История государства и права. 2009. N 12. С. 22 - 25.
3. Брейтуэйт Д. Преступление, стыд и воссоединение. М., 2002.
4. Дюркгейм Э. О разделении общественного труда. М., 1996.
5. Жбанков Д., Яковенко В. Телесные наказания в России в настоящее время. М., 1889.
6. Кандинский В. О наказаниях по решениям волостных судов Московской губернии // Сборник сведений для изучения быта крестьянского населения России. М., 1889.
7. Кистяковский А.Ф. Об отмене телесных наказаний. Б. м., б. г.
8. Общее положение о крестьянах, вышедших из крепостной зависимости, от 19 февраля 1861 г. Ст. 102 // Полное собрание законов Российской империи. Собрание второе. Т. 36. Отделение первое. N 36657.
9. Свод действующих законов Российской империи. Издание 1857 г. Т. 15. Ч. 2.
10. Соловьев Е.Т. Преступление и наказание по понятиям крестьян Поволжья // Сборник народных юридических обычаев. Т. 2; Записки Императорского Русского географического общества по отделению этнографии. Т. 18. СПб., 1900. С. 290 - 298.
11. Успенский Б.А. Филологические разыскания в области славянских древностей. М., 1982.
12. Шатковская Т.В. Участие народных представителей в деятельности российских судов присяжных // История государства и права. 2012. N 20. С. 35 - 38.
13. Шраг И. Крестьянские суды Владимирской и Московской губерний // Юридический вестник. 1877. N 3.