Мудрый Юрист

Российское семейное законодательство: основные тенденции развития

Тарусина Надежда Николаевна, кандидат юридических наук, профессор, зав. кафедрой социального и семейного законодательства, декан юридического факультета Ярославского государственного университета им. П.Г. Демидова, заслуженный юрист РФ.

В статье рассматриваются основные тенденции развития ключевых институтов семейного права и семейного законодательства - брака, родительства и детства, опеки и попечительства, а также вопросы взаимодействия общих и специальных гражданско-процессуальных норм, ориентированных на рассмотрение и разрешение семейных дел в судах; дается критика позиции ряда цивилистов о гражданско-правовой природе семейного права и законодательства; поддерживается идея о системном законодательном подходе к понятийному аппарату Семейного кодекса РФ, в том числе необходимости дефинирования понятий брака и семьи; рассматриваются конститутивные признаки брака и фактического супружества, особенности семейной правосубъектности ребенка, а также вопрос о применении к последнему конструкции семейно-правовой обязанности; анализируется система семейно-правовых договоров, а также современные аспекты воздействия особенностей семейно-правовых отношений и норм на содержание гражданско-процессуальных норм, в том числе включенных в систему семейного законодательства.

Ключевые слова: семейное законодательство, отраслевая суверенность, развитие, тенденции, брак, семья, родительство, статус родителей, юридическая обязанность, ребенок.

Russian family legislation: main tendencies of its development

N.N. Tarusina

Tarusina Nadezhda Nikolaevna - PhD in Law, Professor, Head of the Department of Social and Family Law, the Dean of the Law Faculty of the Yaroslavl State University named after P.G. Demidov, Merited Lawyer of the Russian Federation.

The article concerns the main tendencies of development of the key institutions of the family law and family legislation: marriage, parenting and childhood, guardianship and custodianship, as well as the issues of interaction between general and special civil procedural norms regarding judicial proceedings and resolution of family disputes in courts. The author criticizes the positions of a number of civil law scholars on the civil law nature of family law and legislation. She supports the position of the systemic legislative approach to the definition apparatus of the Family Code of the Russian Federation, including the need to provide definitions for marriage and family. The article includes analysis of constituting elements of marriage and de-facto spousal relations, specific features of legal capacity of a child in a family, as well as the issue of application of the construction of family law responsibility towards it. The author also analyzes the system of family law contracts, and the modern aspects of influence of family law relations and norms on the contents of civil procedural norms, including those within the system of family legislation.

Key words: family legislation, disciplinary sovereignty, development, tendencies, marriage, family, parenting, parental status, legal obligation, child.

Как известно, в первые годы после Октябрьской революции российское семейное законодательство совершило триумфальный скачок из пространств гражданского и церковного права в пространство суверенно-отраслевое и кодифицированное, на десятилетия опередив в своих ключевых канонах соответствующее европейское и американское законодательство.

Однако в настоящее время первая кодификация рассматривается некоторыми семейноведами отнюдь не как закономерность. Так, М.В. Антокольская полагает, что найти вразумительное объяснение появлению в этот период кодекса, регулирующего семейные отношения автономно от гражданских, совершенно невозможно - теоретического обоснования такого решения не было. Автор видит ответ на эту "загадку" в весьма простой плоскости: в период военного коммунизма собственность была национализирована, гражданского оборота почти не существовало, все "частные гражданские отношения, по образному замечанию А.Г. Гойхбарга, свелись к найму пастушка в деревне", гражданское право никто не собирался возрождать, семейные же отношения существовали и требовали нового регулирования. Автор усматривает подтверждение определенной ситуационности кодификации семейного законодательства и в позиции наркома юстиции П.И. Стучки, который впоследствии при разработке первого Гражданского кодекса (в период нэпа), в ряду других авторов, предлагал включить нормы, регулирующие семейные отношения, в кодифицированную структуру гражданского законодательства. Однако, продолжает М.В. Антокольская, идея об их самостоятельности уже прочно укоренилась <1>. Л.Ю. Михеева с ней солидарна: принятие КЗАГС "было скорее вынужденным, нежели продуманным" целенаправленным решением <2>.

<1> Антокольская М.В. Семейное право. М., 2010. С. 64 - 65.
<2> Михеева Л.Ю. Развитие кодификации российского семейного права // Кодификация российского частного права / Под ред. Д.А. Медведева. М., 2008. С. 196.

Согласиться с данной позицией мы не можем. Взгляды цивилистов конца XIX в. - начала XX в. свидетельствуют об осознании ими особенного характера семейных отношений и необходимости весьма тонкой, специальной методологии их регулирования, хотя и в рамках гражданского права. Высказывания такого рода нами и другими семейноведами неоднократно приводились и анализировались. Среди этих известных авторитетных цивилистов, пожалуй, только Г.Ф. Шершеневич наиболее твердо выстраивал гражданско-правовые позиции комплекса норм с семейным элементом. Это, конечно, немало, но и не ошеломляюще много. Тем более что в них были заложены некоторые внутренние противоречия. Так, наряду с имущественно-семейными элементами автор включал в содержание гражданского права и институт личной семейной власти (вслед, впрочем, за законодателем). С одной стороны, он писал: "К семейным правам не должны быть причисляемы права на взаимную любовь, уважение, почтение, потому что это мнимые права, лишенные санкций" <3>. С другой стороны, Г.Ф. Шершеневич и сам отнюдь не всегда последовательно критически относился к ситуациям очевидного вмешательства государства во внутренние (личные) семейные отношения и не отрицал юридического значения их нравственного склада: "Обязанность сожительства основана на праве личной власти, от которого муж не может отречься и которого не может отчуждать. Поэтому воспрещаются все акты, склоняющиеся к самовольному разлучению супругов... Брак возлагает на супругов обязанность верности... Нравственное общение, устанавливаемое браком, стесняет возможность свидетельства на суде... Дети обязываются к почтительности" <4>.

<3> Шершеневич Г.Ф. Учебник русского гражданского права. Казань, 1905. С. 584.
<4> Там же. С. 616, 618, 627.

За подробностями о позициях А.И. Загоровского, К.Д. Кавелина, Д.И. Мейера, А.Л. Боровиковского и других ученых, а также об аргументации не ситуационно-случайной, а закономерной суверенности семейного законодательства и права Е.М. Ворожейкина, В.А. Рясенцова, А.М. Нечаевой, Л.М. Пчелинцевой и др. адресуем читателя к предыдущим нашим работам <5>.

<5> Тарусина Н.Н. Семейное право. Очерки из классики и модерна. Ярославль, 2009. С. 4 - 11.

Следует также заметить, что декретами и Кодексом 1918 г. решались вопросы (равенство мужчины и женщины в браке и семье, суверенность и самоценность личности ребенка, его интересов), которые по своей природе явно выходили за пределы традиционных границ цивилистики, поэтому ситуационность в виде отсутствия Гражданского кодекса является лишь дополнительной предпосылкой "прорастания" на революционной почве Семейного кодекса. В целом же кодификация и суверенизация явились отражением объективной потребности в новом семейном законе, т.е. закономерностью, а возможно, и провидением.

В рамках каждого из четырех Кодексов семейное законодательство в принципе относительно устойчиво. Хотя российская правовая история знает и исключения. Самым ярким примером подобного рода был Указ Президиума Верховного Совета СССР от 8 июля 1944 г., ключевые положения которого ликвидировали почти все прогрессивные позиции, на которых, в противовес зарубежному семейному праву, находился наш семейный закон - об относительной свободе развода, признании юридического значения фактического брака и равенстве прав детей независимо от обстоятельств их рождения.

В то же время смена одного кодекса другим сопровождалась существенными изменениями в подходах российского законодателя к правовому регулированию брака и семьи. Это произошло и с Семейным кодексом РФ (СК РФ), пришедшим на смену КоБС РСФСР 1969 г.: усилилась свобода развода, значительно расширилась сфера применения семейно-правового договора, ребенок как субъект семейного права вышел из "родительской тени", приобретя право на мнение (вплоть до воплощения его в жесткой форме дачи согласия на совершение целого ряда семейно-правовых актов) и развернутое право на защиту.

Подвергнется ли СК РФ испытаниям изменчивостью подходов к ряду его основных институтов? Нужна ли новая редакция Кодекса? Результативный ответ на эти вопросы, конечно, даст законодатель. Доктринальные же и прикладные предпосылки к нему, на наш взгляд, следующие.

Предпосылки "первого эшелона" касаются Общей части Кодекса, страдающей существенными недостатками. Так, рекогносцировка дефинитивной составляющей основного семейного закона приводит к неутешительному выводу об отсутствии даже попыток определения ключевых понятий семейного права - о браке, семье, родстве, свойстве, интересах детей и т.д. В этой связи возникает несколько цепных реакций. Например, о понимании законодателем цели и сущности брака можно догадаться лишь методом от противного, обнаружив в ст. 28 СК РФ сообщение, что под фиктивным браком (т.е. не-браком) понимается союз без намерения создать семью, а поскольку понятие семьи также не дается, даже и опосредованно, через упоминание ее признаков, анализ законной сущности брака не имеет конструктивного итога.

Многие цивилисты уверены не столько в отсутствии необходимости сформулировать указанный понятийный ряд, сколько в невозможности ее достойно реализовать - ввиду сложного социального контекста этих понятий (особенно брака и семьи) и авторского разнообразия их прочтений <6>. Между тем, во-первых, законодательное дефинирование - дело далеко не простое и в других отраслях, однако это не является для них препятствием. Во-вторых, расхождения в позициях ученых, например относительно понятия брака, совершенно не принципиальны и могут быть преодолены <7>, тем более что дефиниции всегда (или почти всегда) носят конвенционный, условный характер. Всю многогранность объекта описания им не охватить. В большинстве случаев, как известно, этого и не требуется. Например, для психолога ребенок - человек с несформировавшимся сознанием, для старинного литератора - "недоросль", для родителей - плод любви, продолжение рода, опора в старости, для юриста - лицо, не достигшее совершеннолетия (ч. 1 ст. 54 СК РФ) и т.д. Воистину: юристу - юристово. Как остроумно замечает А.А. Козловский, "вся история права есть история борьбы за законодательные дефиниции" и одновременно - история борьбы "законодательных дефиниций за уничтожение права". "Законодательные дефиниции, - продолжает автор, - часто отождествляют с волшебным ключиком, который позволит закрыть нам право в шкатулку и держать его под контролем". Впрочем, он тут же делает весьма знаменательную оговорку о том, что это достаточно иллюзорное представление о возможностях законодательных определений вытекает из иллюзорного же представления о самом праве <8>.

<6> Нечаева А.М. Семейное право. Актуальные проблемы теории и практики. М., 2007. С. 88 - 91.
<7> Тарусина Н.Н. Семейное право. Очерки... С. 129 - 138; Она же. Брак по российскому семейному праву. М., 2010. С. 67 - 74.
<8> Козловский А.А. Философско-гносеологические основания законодательных определений // Законодательная дефиниция: логико-гносеологические, политико-юридические и практические проблемы / Под ред. В.М. Баранова, П.С. Пацуркивского, Г.О. Матюшкина. Нижний Новгород, 2007. С. 117 - 119.

В-третьих, если проблема воистину столь неразрешима, то, видимо, она должна быть таковой для любого современного законодателя, работающего над семейно-правовым материалом. Но это не так. Например, в белорусском, украинском, казахском семейных законах дефиниции основных понятий предлагаются, причем в Законе Республики Казахстан "О браке и семье" они зафиксированы в ст. 1 (18 позиций: воистину - "рай понятий"!) <9>. Следует заметить, что в последние годы необходимость преодоления дефинитивного нигилизма семейного законодательства акцентируется все настойчивее <10>.

<9> Тарусина Н.Н. Российский семейный закон: между конструктивностью и неопределенностью. Ярославль, 2012. С. 11 - 61.
<10> Мананкова Р.П. Пояснительная записка к концепции проекта нового Семейного кодекса Российской Федерации // Семейное и жилищное право. 2012. N 4. С. 26 - 41; Левушкин А.Н. Теоретическая модель построения системы семейного законодательства Российской Федерации и других государств - участников Содружества Независимых Государств: Автореф. дис. ... д-ра юрид. наук. М., 2013. С. 17 - 19.

В Общей части Семейного кодекса также отсутствуют (либо содержательно в должной мере не раскрыты) традиционные конструкции о семейной правосубъектности, ключевых юридических фактах (основаниях возникновения, изменения и прекращения семейных правоотношений), сроках в семейном праве, осуществлении, а также способах и формах защиты субъективных семейных прав и охраны законных интересов <11>.

<11> Левушкин А.Н. Указ. соч. С. 19.

Вторая группа предпосылок относится к институту брака. Во-первых, определенный модернизирующий контекст в последние годы обнаруживается при выявлении юридической сущности супружества. Рядом цивилистов брак рассматривается как договор - с последующими модификациями: соглашение о браке - гражданско-правовая сделка, брак - особое правовое состояние <12> или же - комплексное брачное правоотношение, институт siu generis <13>, брак - соглашение, договор <14>. Поскольку брак большинством цивилистов XX в. определяется через родовое понятие "союз", обращение в начале XXI в. с этой же целью к конструкции договора не представляет собою инновационного решения. Принципиальное расхождение заключается в констатации его отраслевой природы - гражданско-правовой или семейно-правовой. И именно это является дискуссионным контрапунктом - не только для института брака <15>, но и семейного права в целом, сохранения тенденции его суверенности. Надеемся, последнему будет способствовать развитие теории семейно-правового договора, которая на данном этапе еще только выстраивается <16>. При этом конструкция договора, как известно, присуща многим отраслям российского права, а не только исключительно гражданскому праву.

<12> Антокольская М.В. Указ. соч. С. 125 - 126.
<13> Гражданское право / Под ред. А.П. Сергеева, Ю.К. Толстого. Т. 3. М., 2007. С. 371.
<14> Гражданское право / Под ред. А.П. Сергеева. В 3 т. Т. 3. М., 2009. С. 415.
<15> См., например: Косова О.Ю. Семейное право. Раздел II. Иркутск, 2011. С. 9 - 11; Тарусина Н.Н. Российский семейный закон... С. 26 - 35 и др.
<16> Низамиева О.Н. К вопросу о перспективах развития договорного регулирования семейных отношений // Ученые записки Казанского университета. Гуманитарные науки. Т. 153, Кн. 4. 2011. С. 101 - 102.

Во-вторых, дискуссии подвергаются два конститутивных признака брачного союза. Первый из них - гендерный. В ряде стран, в том числе европейских, в контексте признания права на частную жизнь легализованы однополые союзы по типу либо института брака, либо договора о партнерстве и т.п. <17>. Последние законодательные решения Великобритании и Франции эту позицию усиливают. Россия не является, однако, членом данного "клуба". Конституционный Суд РФ в Определении от 16 ноября 2006 г. N 469 высказался совершенно однозначно в пользу конституционности и толкования нормы п. 1 ст. 12 СК РФ о браке как союзе мужчины и женщины и соответствия российской позиции духу ст. 12 Конвенции о защите прав человека и основных свобод. Тем не менее атака на данный постулат продолжается. "Инакомыслие" Н.А. Алексеева <18> и его сторонников с недавних пор разделяет и М.В. Антокольская, полагающая оптимальным для России ("на первых порах") институт зарегистрированного однополого партнерства <19>. Однако во-первых, в отличие от данного автора мы придерживаемся идеи о суверенной сущности семейного права и регулируемых им отношений, т.е. не признаем гражданско-правовой природы любой семейной общности (тем более - по типу брачного союза), в том числе и фактического брака (о чем речь впереди). Во-вторых, природное начало явно не на стороне "опровергателей основ". В-третьих, влияние ведущих конфессий на институт брака в России значительно, а их отношение к проблеме вполне очевидно (верующие составляют большинство населения нашей страны). Позиционирование России в качестве государства с европейскими традициями отнюдь не означает неукоснительного следования за ними во всех вопросах права, тем более в сфере семейных отношений.

<17> Гражданское и торговое право зарубежных государств / Под ред. Е.А. Васильева, А.С. Комарова. Т. 2. М., 2005. С. 521 - 525.
<18> Алексеев Н.А. Правовое регулирование положения сексуальных меньшинств. М., 2002. С. 214 - 221.
<19> Антокольская М.В. Указ. соч. С. 166.

Подвергается определенному сомнению и принцип моногамии. С одной стороны, Россия, безусловно, является светским государством, с другой стороны, ее восточная компонента всегда была значительной, и наша семейно-правовая история знала допущения многоженства для магометан и даже полиандрии <20>. С некоторой долей вероятности можно предположить успех очередных попыток (они уже предпринимались в Чечне, Ингушетии и др.) легализации идеи многоженства в национально-региональном контексте. "Проблема, по-видимому, - справедливо замечает М.В. Антокольская, - упирается в решение вопроса о том, в какой мере моногамный брак можно рассматривать в наше время в качестве универсальной ценности, имеющей внерелигиозное значение" <21>. И.А. Трофимец также полагает: "Дозволение многоженства удовлетворяло бы интересам не только мусульманского населения России, но и тех лиц (как мужчин, так и женщин), которые приемлют данную модель брака" <22>. Представляется, что подобное вольное прочтение темы, не несущее в себе исключительно национально-культурного подтекста, весьма сомнительно и может быть оспорено, в том числе в аспекте гендерной нейтральности.

<20> Шершеневич Г.Ф. Указ. соч. С. 587.
<21> Антокольская М.В. Указ. соч. С. 134.
<22> Трофимец И.А. Актуальные вопросы заключения и прекращения брака на постсоветском пространстве. М., 2012. С. 11 - 12.

Современная теория содержит и другие доктринальные гипотезы (об исключительно федеральном решении вопроса о брачном возрасте, судебной процедуре его снижения; согласии родителей на брак их несовершеннолетних детей; медицинском освидетельствовании брачующихся и т.д.), однако обобщенный характер темы не позволяет злоупотреблять подробностями.

Все больше сторонников приобретает идея необходимости возврата юридического признания фактического брака <23>. Последний, во-первых, имел юридическое значение по КЗоБСО РСФСР 1926 г. и рассматривался доктриной той поры как конструкция, способная в будущем заместить традиционный брак. Видимо, оно, это будущее, еще не наступило. И, напротив, весьма ощутимо выявилось в законодательстве большинства европейских стран и частично государств ближнего зарубежья. Так, Украина не исключает возможности возникновения режима общей совместной собственности для мужчины и женщины, проживающих одной семьей, а также права на алименты (ст. 74, 91 СК Украины). Некую прецедентную основу и повод для будущей эволюции законодательства создает запись в п. 3 ст. 3 Кодекса Республики Беларусь о браке и семье: "Воспитание детей и ведение домашнего хозяйства признается общественно полезным трудом", а также норма ст. 59, фиксирующая признаки семьи и состав ее субъектов (совместное проживание, ведение общего хозяйства, поддержка, иная общность; супруги и иные лица). По мнению многих семейноведов, целесообразно и справедливо распространить на фактические союзы права общности имущества (или, по выбору, заключения договора - по образцу брачного), соглашения об алиментах или на иск об их взыскании, презумпцию отцовства и льготы как разновидности охраняемой законом семьи.

<23> Реутов С.И. К вопросу о фактических брачных отношениях // Вопросы гражданского, трудового и колхозного права. Пермь, 1973. С. 82 - 102; Косова О.Ю. Фактические браки и семейное право // Правоведение. 1999. N 3. С. 95; Толстая А.Д. Фактический брак: перспективы правового развития // Закон. 2005. N 10. С. 21 и др.

Третья группа предпосылок адресуется институту родительства и детства. Наиболее актуальными представляются три аспекта. Один из них касается семейной правосубъектности ребенка. Во-первых, неудовлетворительной является дефиниция данного субъекта в п. 1 ст. 54 СК РФ, которая должна быть уточнена указанием на различные варианты его эмансипации (брачной, гражданско-правовой) <24>. Во-вторых, обсуждается проблема статуса неродившегося ребенка и в этой связи - момент начала детской семейной правосубъектности. В качестве информации для размышления берутся позитивные суждения законодателей ряда стран (Голландии, Германии, Словакии, Чехии, США и др.), а также Декларации прав ребенка ООН 1959 г.: "Ребенок ввиду его физической и умственной незрелости нуждается в специальной охране и защите, как до, так и после рождения" <25>. Состояние разработанности этого вопроса не позволяет констатировать наличие доктринальной предпосылки перехода от признания необходимости охраны некоторых интересов проточеловека (в части наследования, существенного ограничения прерывания поздней беременности и др.) к признанию его субъектом права, в том числе в связи с неразрешимостью противоречия между его правом на жизнь и свободой женщины распоряжаться своим телом <26>.

<24> Тарусина Н.Н. Ребенок как юридическая фигура семейно-правового пространства // Вестник ЯрГУ им. П.Г. Демидова. Серия "Гуманитарные науки". 2011. N 1. С. 54.
<25> Там же. С. 56.
<26> Гендерная экспертиза российского законодательства / Под ред. Л.Н. Завадской. М., 2001. С. 72 - 73, 125 - 126.

В-третьих, не вполне ясно и системно решен вопрос о содержании и возрастных характеристиках правосубъектности ребенка. В семейно-правовом пространстве последний, будучи правоспособным во всех своих главных позициях (правоотношениях по воспитанию, содержанию и др.), обладает своеобразной "плавающей" дееспособностью в зависимости от возраста, варианты которого не коррелируют ни с гражданским, ни с образовательным законодательством: до 10 лет, 10 лет, 14 лет, 16 лет (ст. 57 СК РФ и др.) - вместо 6-ти и 14-ти. Целесообразно гармонизировать и возможности ребенка: дополнить перечень случаев, когда требуется его согласие (с 10-ти лет), обязательной фиксацией его позиции по делам об установлении отцовства и др.; произвести состыковку права 14-летнего ребенка на самостоятельную судебную защиту с жестким перечнем субъектов, имеющих право на предъявление иска по ряду категорий семейных дел (об отцовстве, ограничении или лишении родительских прав и др.).

Наконец, в-четвертых, вызывает сомнение взгляд СК РФ на ребенка как обладателя исключительно только прав, без возложения на него каких-либо обязанностей. Исторически это связано с отказом от института родительской власти. Теоретически же обосновывается незрелостью сознания и воли ребенка, неготовностью его нести долженствование, т.е. его недееспособностью (полной или неполной) <27>. Однако это противоречит положениям самого СК РФ об обязательности согласия ребенка (с 10 лет), его судебной самостоятельности (с 14 лет) и учете мнения в решении вопросов семьи (до 10 лет), а также смыслу законодательства об образовании, которым на него явно возлагаются определенные обязанности как школьника. Еще О.С. Иоффе отмечал, что с правом родителей на воспитание неизбежно корреспондирует обязанность детей подчиниться этому воздействию <28>. Классическое представление о признаке юридической обязанности - обеспеченности ее исполнения мерами государственного воздействия и мерами ответственности - в ряде случаев может быть скорректировано: и санкции могут быть различными, и последствия не всегда сводиться к ответственности, а могут явиться в образе мер оперативного воздействия и/или защиты. Наконец, формальные юридические конструкции далеко не всегда применимы к семейным отношениям, на что неоднократно указывалось семейноведами <29>. Нормативный тезис об обязанности ребенка подчиняться воспитательному воздействию родителей (разумеется, в пределах правомерного его осуществления) отвечает как духу законодательства об образовании и семье, так и практическим потребностям <30>.

<27> Гражданское право / Под ред. А.П. Сергеева, Ю.К. Толстого. Т. 3. С. 295 - 296.
<28> Иоффе О.С. Советское гражданское право. М., 1967. С. 238 - 239.
<29> Тарусина Н.Н. Семейное право. Очерки из классики и модерна. С. 5 - 62.
<30> Рабец А.М. Проблемы укрепления нравственных начал в нормах о личных неимущественных правах и обязанностях родителей и детей // Научные труды РАЮН. М., 2003. N 3. С. 162 - 163.

В первом приближении к решению данного вопроса могут быть применимы, например, аналогии европейского нормативного правового опыта: австрийское, болгарское, венгерское, испанское, итальянское законодательство и др. предусматривает положение об уважении детьми своих родителей. В соответствии с нормой ст. 1619 Гражданского уложения Германии ребенок обязан посильным способом помогать родителям в домашнем хозяйстве и в их делах. Пункт 4 ст. 124 Семейного кодекса Болгарии устанавливает: "Дети должны уважать своих родителей, бабушку и дедушку и помогать им". При этом в качестве гарантий против злоупотребления родителями своими правами представляют интерес нормы Семейного кодекса Украины: 1) запрещаются любые формы эксплуатации ребенка, физические наказания и иные виды наказания, унижающие его человеческое достоинство (п. 6 - 7 ст. 150); 2) "ребенок вправе противиться неподобающему выполнению родителями своих обязанностей в отношении его" (п. 2 ст. 152).

Особое внимание уделяется проблеме статуса отдельно проживающих родителей. Во-первых, заслуживают поддержки предложения об ограничении последнего для отцов, признанных таковыми в принудительном (судебном) порядке <31>; во-вторых - соображения о введении в семейное законодательство конструкции "статус отдельно проживающего родителя (усеченный статус)" <32> с подробным, в отличие от действующего варианта, регулированием отношений "ребенок - мать - отец".

<31> Антокольская М.В. Указ. соч. С. 269 - 270; Тарусина Н.Н. О судебном усмотрении: заметки семейноведа. Ярославль, 2011. С. 114.
<32> Громоздина М.В. Осуществление родительских прав при раздельном проживании родителей по законодательству Российской Федерации: Автореф. дис. ... канд. юрид. наук. М., 2010. С. 15.

Четвертая группа размышлений ориентирована в договорное семейно-правовое пространство (при недостаточно, как отмечалось, развитой теории). С практической точки зрения необходимо усовершенствовать несколько позиций. Во-первых, ограничить универсальность брачного договора в вопросе свободы выбора режима отношений собственности: раздельность имущества, без указания на обязательность достижения соглашения об общесемейном бюджете, а также отсутствие каких бы то ни было правил об обеспечении жизненно важных интересов детей при разделе супружеского имущества - противоречат началам семейного законодательства (ст. 1 СК РФ). Весьма скудны и неконкретны правила, касающиеся соглашений об определении долей в общесупружеском имуществе, его разделе, порядке пользования общим имуществом или имуществом каждого из супругов. Аналогичная ситуация сложилась и в сфере договоренностей о порядке общения с ребенком отдельно проживающего родителя, а соглашения о таковом общении с близкими родственниками довольствуются "регулированием по умолчанию".

В последние годы существенно изменились подходы к регулированию отношений по опеке и попечительству над несовершеннолетними детьми. Как справедливо отмечает А.М. Нечаева, ФЗ "Об опеке и попечительстве", по сути, игнорирует различия между субъектами (объектами заботы) - совершеннолетними гражданами и детьми, ориентирует на интернатную форму попечения, исключает альтернативные формы семейного воспитания, усиливает бюрократическую составляющую рассматриваемого института, превращает в доминанту имущественно-договорную сторону попечительской деятельности, игнорирует начала семейного законодательства о применении норм гражданского права к отношениям с семейным элементом по факультативному признаку <33>. При этом, как показывает анализ соответствующего законодательства государств постсоветского пространства, указанные подходы ими не разделяются: основным источником в них остаются кодифицированные семейные законы, что неизбежно выстраивает иную методологию и конкретные технологии регулирования попечения над детьми <34>. Представляется очевидным, что российскому законодателю следует отказаться от гражданско-правового уклона института опеки и попечительства несовершеннолетних граждан. В связи с легальным закреплением в законодательстве ряда европейских стран и штатов США возможности усыновления детей лицами, состоящими в однополых союзах, необходимо также внести в СК РФ норму о соответствующем ограничении международного усыновления.

<33> Нечаева А.М. История законодательства об опеке и попечительстве над несовершеннолетними // Законы России. 2013. N 4. С. 7 - 8.
<34> Тарусина Н.Н. Семейное законодательство России и стран ближнего зарубежья об опеке и попечительстве: сравнительная характеристика подходов // Законы России. 2013. N 4. С. 50 - 53.

К традиционным характеристикам содержания Семейного кодекса РФ (как ранее КоБС РСФСР) относится констатация его сильной гражданско-процессуальной энергетики <35> - за счет "центробежной" группы специализированных норм о процессуальных особенностях рассмотрения семейных дел. Однако, во-первых, их "прописка" в СК РФ не является системной, что вызывает к жизни гипотезу о целесообразности передачи данных правил в особую главу ГПК РФ или сосредоточении в особой главе СК РФ. Во-вторых, последняя редакция ГПК и указанный тип норм СК РФ находятся в отношениях дисгармонии. Так, норма ст. 4 ГПК не предусматривает права суда, даже в порядке особого исключения, возбуждать дело по собственной инициативе, а правила ст. 23 - 24, п. 3 ст. 70, п. 5 ст. 73, п. 4 ст. 143 СК, по сути, его к тому призывают: при рассмотрении бракоразводного дела суд обязан решить вопрос о месте проживания ребенка и взыскании алиментов, дел об ограничении, лишении родительских прав, отмене усыновления, о взыскании алиментов. Данная обязанность суда, не обусловленная требованием заинтересованного лица, с учетом явного противоречия ст. 4 ГПК, толкуется в теории и на практике в качестве реализации его права выйти за пределы заявленных требований, что явно не соответствует сути вопроса, так как речь идет о вынесении судебного решения по самостоятельным от спорного семейным правоотношениям. Правило ст. 17 ограничивает право мужа на предъявление требования о расторжении брака, что никак не отражено в норме п. 1 ст. 134 ГПК об основаниях для отказа в принятии искового заявления. Нормы СК, предлагая в большинстве случаев исчерпывающий перечень инициаторов процесса, не стыкуются с нормой п. 1 ст. 45 ГПК о соответствующем праве прокурора на судебную защиту семейных прав и интересов социально слабых лиц. Положения ст. 22 СК о судебном разводе по взаимному согласию явно адресованы исковому (спорному) производству (при отсутствии указания на производство особое), что является очевидной недоработкой законодателя и ярким примером обособленного действия СК и ГПК, в то время как они по вопросам особенностей рассмотрения семейных дел в суде должны находиться в ситуации "мирного сосуществования и взаимопонимания".

<35> Чечина Н.А. Основные направления развития науки советского гражданского процессуального права // Избранные труды по гражданскому процессу. СПб., 2004. С. 465 - 468, 513 - 514; Судебная защита семейных прав / Под ред. Н.М. Костровой. М., 2008.

Что касается проблемы эффективности реализации идей об особенностях рассмотрения семейных дел в целом (прежде всего по спорам о детях), то она, как известно, может решаться с помощью внутренней судебной специализации, создания специализированных семейных судов <36> или же внедрения такой весьма специфической юрисдикционной формы, как ювенальная юстиция (вызывающая, впрочем, в последнее время справедливую критику).

<36> См., напр.: Тарусина Н.Н. Семейное право. Очерки... С. 541 - 548.

Таким образом, российское семейное законодательство в большинстве своих институтов и блоков нуждается не в шлифовке отдельных норм, а в существенном изменении подходов к правовому регулированию меняющихся отношений с семейным элементом, с одновременным сохранением адекватных эффективных норм, а в ряде случаев - в возврате к прежним вариантам нормативных решений (разумеется, с определенной их модификацией).

Библиография:

  1. Алексеев Н.А. Правовое регулирование положения сексуальных меньшинств. М., 2002.
  2. Антокольская М.В. Семейное право. М., 2010.
  3. Гендерная экспертиза российского законодательства / Под ред. Л.Н. Завадской. М., 2001.
  4. Гражданское и торговое право зарубежных государств / Под ред. Е.А. Васильева, А.С. Комарова. Т. 2. М., 2005.
  5. Гражданское право / Под ред. А.П. Сергеева, Ю.К. Толстого. Т. 3. М., 2007.
  6. Гражданское право / Под ред. А.П. Сергеева. В 3 т. Т. 3. М., 2009.
  7. Громоздина М.В. Осуществление родительских прав при раздельном проживании родителей по законодательству Российской Федерации: Автореф. дис. ... канд. юрид. наук. М., 2010.
  8. Иоффе О.С. Советское гражданское право. М., 1967.
  9. Козловский А.А. Философско-гносеологические основания законодательных определений // Законодательная дефиниция: логико-гносеологические, политико-юридические и практические проблемы / Под ред. В.М. Баранова, П.С. Пацуркивского, Г.О. Матюшкина. Нижний Новгород, 2007.
  10. Косова О.Ю. Семейное право. Раздел II. Иркутск, 2011.
  11. Косова О.Ю. Фактические браки и семейное право // Правоведение. 1999. N 3.
  12. Левушкин А.Н. Теоретическая модель построения системы семейного законодательства Российской Федерации и других государств - участников Содружества Независимых Государств: Автореф. дис. ... д-ра юрид. наук. М., 2013.
  13. Мананкова Р.П. Пояснительная записка к концепции проекта нового Семейного кодекса Российской Федерации // Семейное и жилищное право. 2012. N 4.
  14. Михеева Л.Ю. Развитие кодификации российского семейного права // Кодификация российского частного права / Под ред. Д.А. Медведева. М., 2008.
  15. Нечаева А.М. История законодательства об опеке и попечительстве над несовершеннолетними // Законы России. 2013. N 4.
  16. Нечаева А.М. Семейное право. Актуальные проблемы теории и практики. М., 2007.
  17. Низамиева О.Н. К вопросу о перспективах развития договорного регулирования семейных отношений // Ученые записки Казанского университета. Гуманитарные науки. Т. 153. Кн. 4. 2011.
  18. Рабец А.М. Проблемы укрепления нравственных начал в нормах о личных неимущественных правах и обязанностях родителей и детей // Научные труды РАЮН. М., 2003. N 3.
  19. Реутов С.И. К вопросу о фактических брачных отношениях // Вопросы гражданского, трудового и колхозного права. Пермь, 1973.
  20. Судебная защита семейных прав / Под ред. Н.М. Костровой. М., 2008.
  21. Тарусина Н.Н. Брак по российскому семейному праву. М., 2010.
  22. Тарусина Н.Н. О судебном усмотрении: заметки семейноведа. Ярославль, 2011.
  23. Тарусина Н.Н. Ребенок как юридическая фигура семейно-правового пространства // Вестник ЯрГУ им. П.Г. Демидова. Серия "Гуманитарные науки". 2011. N 1.
  24. Тарусина Н.Н. Российский семейный закон: между конструктивностью и неопределенностью. Ярославль, 2012.
  25. Тарусина Н.Н. Семейное законодательство России и стран ближнего зарубежья об опеке и попечительстве: сравнительная характеристика подходов // Законы России. 2013. N 4.
  26. Тарусина Н.Н. Семейное право. Очерки из классики и модерна. Ярославль, 2009.
  27. Толстая А.Д. Фактический брак: перспективы правового развития // Закон. 2005. N 10.
  28. Трофимец И.А. Актуальные вопросы заключения и прекращения брака на постсоветском пространстве. М., 2012.
  29. Чечина Н.А. Основные направления развития науки советского гражданского процессуального права // Избранные труды по гражданскому процессу. СПб., 2004.
  30. Шершеневич Г.Ф. Учебник русского гражданского права. Казань, 1905.

References (transliteration):

  1. Antokol'skaja M.V. Semejnoe pravo. M.: Norma, 2010.
  2. Miheeva L.Ju. Razvitie kodifikacii rossijskogo semejnogo prava // Kodifikacija rossijskogo chastnogo prava / Pod red. D.A. Medvedeva. M., 2008.
  3. Shershenevich G.F. Uchebnik russkogo grazhdanskogo prava. Kazan', 1905.
  4. Tarusina N.N. Semejnoe pravo. Ocherki iz klassiki i moderna. Jaroslavl', 2009.
  5. Grazhdanskoe pravo / Pod red. A.P. Sergeeva. V 3 t. T. 3. M., 2009.
  6. Nechaeva A.M. Semejnoe pravo. Aktual'nye problemy teorii i praktiki. M., 2007.
  7. Tarusina N.N. Brak po rossijskomu semejnomu pravu. M., 2010.
  8. Kozlovskij A.A. Filosofsko-gnoseologicheskie osnovanija zakonodatel'nyh opredelenij // Zakonodatel'naja definicija: logiko-gnoseologicheskie, politiko-juridicheskie i prakticheskie problemy / Pod red. V.M. Baranova, P.S. Pacurkivskogo, G.O. Matjushkina. Nizhnij Novgorod, 2007.
  9. Tarusina N.N. Rossijskij semejnyj zakon: mezhdu konstruktivnost'ju i neopredelennost'ju. Jaroslavl', 2012.
  10. Manankova R.P. Pojasnitel'naja zapiska k koncepcii proekta novogo Semejnogo kodeksa Rossijskoj Federacii // Semejnoe i zhilishhnoe pravo. 2012. N 4.
  11. Levushkin A.N. Teoreticheskaja model' postroenija sistemy semejnogo zakonodatel'stva Rossijskoj Federacii i drugih gosudarstv - uchastnikov Sodruzhestva Nezavisimyh Gosudarstv: Avtoref. dis. ... d-ra jurid. nauk. M., 2013.
  12. Grazhdanskoe pravo / Pod red. A.P. Sergeeva, Ju.K. Tolstogo. T. 3. M., 2007.
  13. Kosova O.Ju. Semejnoe pravo. Razdel II. Irkutsk, 2011.
  14. Nizamieva O.N. K voprosu o perspektivah razvitija dogovornogo regulirovanija semejnyh otnoshenij // Uchenye zapiski Kazanskogo universiteta. Gumanitarnye nauki. T. 153. Kn. 4. 2011.
  15. Grazhdanskoe i torgovoe pravo zarubezhnyh gosudarstv / Pod red. E.A. Vasil'eva, A.S. Komarova. T. 2. M., 2005.
  16. Alekseev N.A. Pravovoe regulirovanie polozhenija seksual'nyh men'shinstv. M., 2002.
  17. Trofimec I.A. Aktual'nye voprosy zakljuchenija i prekrashhenija braka na postsovestkom prostranstve. M., 2012.
  18. Reutov S.I. K voprosu o fakticheskih brachnyh otnoshenijah // Voprosy grazhdanskogo, trudovogo i kolhoznogo prava. Perm', 1973.
  19. Kosova O.Ju. Fakticheskie braki i semejnoe pravo // Pravovedenie. 1999. N 3.
  20. Tolstaja A.D. Fakticheskij brak: perspektivy pravovogo razvitija // Zakon. 2005. N 10.
  21. Tarusina N.N. Rebenok kak juridicheskaja figura semejno-pravovogo prostranstva // Vestnik JarGU im. P.G. Demidova. Serija "Gumanitarnye nauki". 2011. N 1.
  22. Gendernaja jekspertiza rossijskogo zakonodatel'stva / Pod red. L.N. Zavarskoj. M., 2001.
  23. Ioffe O.S. Sovetskoe grazhdanskoe pravo. M., 1967.
  24. Rabec A.M. Problemy ukreplenija nravstvennyh nachal v normah o lichnyh neimushhestvennyh pravah i objazannostjah roditelej i detej // Nauchnye trudy RAJuN. M., 2003. N 3.
  25. Tarusina N.N. O sudebnom usmotrenii: zametki semejnoveda. Jaroslavl', 2011.
  26. Gromozdina M.V. Osushhestvlenie roditel'skih prav pri razdel'nom prozhivanii roditelej po zakonodatel'stvu Rossijskoj Federacii: Avtoref. dis. ... kand. jurid. nauk. M., 2010.
  27. Nechaeva A.M. Istorija zakonodatel'stva ob opeke i popechitel'stve nad nesovershennoletnimi // Zakony Rossii. 2013. N 4.
  28. Tarusina N.N. Semejnoe zakonodatel'stvo Rossii i stran blizhnego zarubezh'ja ob opeke i popechitel'stve: sravnitel'naja harakteristika podhodov // Zakony Rossii. 2013. N 4.
  29. Chechina N.A. Osnovnye napravlenija razvitija nauki sovetskogo grazhdanskogo processual'nogo prava // Izbrannye trudy po grazhdanskomu processu. SPb., 2004.
  30. Sudebnaja zashhita semejnyh prav / Pod red. N.M. Kostrovoj. M., 2008.